Слов нет, быть популярным приятно. Однажды я очень наглядно испытал на себе, сколь анонимна и неблагодарна в отличие от актёрской профессии профессия режиссёра.
Фильм «Карнавальная ночь» только что прошёл по экранам, и я ставил следующую кинокомедию: «Девушка без адреса».
Снимался эпизод на стройке в Черёмушках, на четырнадцатом этаже. В съёмочной группе объявили обеденный перерыв. Вместе с артистом Юрием Беловым мы забежали в столовую самообслуживания. Белов, одетый в грязную спецовку, красную майку и берет, имел вид ухарского сварщика или каменщика. На мне же был обычный костюм, рубашка и галстук. В очереди я стоял раньше Белова. Я протянул чеки симпатичной круглолицей поварихе. Она быстро налила мне тарелку щей и шлёпнула на тарелку порцию гуляша. Потом открыла рот и уставилась на Белова как заворожённая. Не отрывая глаз от актёра, она накладывала ему гуляш. Одна ложка, вторая, третья, четвёртая — и вскоре в тарелке образовалась огромная гора. Повариха протянула её Белову. И тогда я возмутился:
— Девушка, как же так? Мы выбили чеки за одно и то же, заплатили одинаково. Почему же мне вы так мало положили, а ему вон сколько!
Откровенно любуясь Беловым, девушка улыбнулась:
— Потому что он артист!
— Какой он артист? Он у меня здесь на стройке работает, — довольно натурально соврал я, изображая из себя прораба.
— Знаете, дорогой товарищ, — презрительно ответила девушка, — я «Карнавальную ночь» семь раз видела.
Так и ушли мы от этой раздачи. Юрий Белов гордо нёс гуляш, которого хватило бы на десятерых, а я, обжора, понуро брёл с крохотной порцией.
Следующая история была ещё более красочной. Тем более обидно, что произошла она в радостный день премьеры комедии «Девушка без адреса», которая состоялась в Лужниках, во Дворце спорта. Присутствовало много тысяч зрителей. Как водится, съёмочная группа и актёры перед началом сеанса стояли на сцене. Каждому из нас подносили цветы, мы произносили взволнованные речи. После демонстрации фильма вместе с Николаем Рыбниковым, игравшим одну из главных ролей, мы вышли из Дворца спорта и сели ко мне в машину, чтобы ехать по домам.
В этот момент толпа поклонниц, заметив своего любимого артиста, буквально легла на автомобиль. (Не могу в связи с этим не помянуть добрым словом крепость металла «Победы».) В салоне автомобиля сразу потемнело — все окна оказались залепленными лицами девушек. Я сидел с левой стороны за рулём, а Рыбников — на месте пассажира. Отовсюду на нас (вернее, на него) смотрели восхищённые молодые глаза. Но поскольку внутри машины царила тьма, барышни принялись скандировать: «Шофёр, зажги свет, шофёр, зажги свет!» И мне ничего не оставалось, как зажечь свет, чтобы почитательницы смогли насладиться созерцанием своего божества…
Среди молодёжи очень много желающих стать артистами. Так хочется блистать, обращать на себя внимание. Хочется, чтобы о тебе все говорили, а имя твоё крупными буквами гремело с афиш. Хочется диктовать моды, демонстрировать себя в эффектных ролях и колесить по разным странам.
Но подобное представление о судьбе актёра невероятно далеко от истины. После окончания театрального училища молодых артистов обычно распределяют в провинцию. В нашей стране сотни театров: драматических, оперных, кукольных, детских, опереточных и т. д. В них трудятся тысячи актёров, причём трудятся самоотверженно, увлечённо, творчески, с большой отдачей и, главное, бескорыстно…
Жизнь провинциального артиста очень нелегка, а зачастую и неблагодарна. Почти каждый месяц театр обязан выпускать новый спектакль — ведь в городе не так уж много жителей, и репертуар надо постоянно обновлять, иначе станет пустовать зал. Значит, постановщик торопится, и порой премьера попахивает недоработкой. Хороших пьес, интересных ролей мало. На каждую заметную роль набрасывается сразу же несколько претендентов. После первого же сезона спектакль чаще всего убирают из репертуара — ведь основная масса городских зрителей увидела постановку и больше некому её посещать. Ни о каких киносъёмках, работе на радио или телевидении не может быть и речи. Киностудии находятся за тридевять земель, в столичных городах. Что же касается телевидения, то областные центры благодаря ретрансляторам показывают лишь московские программы, а собственные съёмки ведут мало. Летние гастроли в какую-нибудь другую область — единственная отдушина в однообразном существовании периферийного актёра. Меня могут спросить: а как же любовь к искусству, тяга к творчеству? Да, конечно, она живёт в каждом подлинном артисте. Но как редко удаётся работать по-настоящему, получить яркую роль, добиться удачи. Ведь, как ни странно, актёр — профессия довольно-таки зависимая. В первую очередь от режиссёра, неважно, в кино это или в театре. Потом от выбора пьесы или сценария. Там просто может не оказаться подходящей для тебя роли.
Сколько я знаю несостоявшихся судеб и разбитых иллюзий именно среди актёров! Сколько раз я видел в актёрской среде покорные, просящие глаза, владельцам которых никак не удаётся схватить фортуну за косу! А как трагична судьба некоторых кинозвёзд, в юности познавших триумф, премии, заграничные фестивали, а потом при жизни, при относительной ещё молодости забытых навсегда! Как страшно следить за своими сверстниками, с которыми ты сидел на институтской скамье, мечтал о будущем, и видеть их безразличие, покорность судьбе, профессиональную угодливость сыграть что попало и где попало! Лишь считанным единицам удаётся вырваться из этого круга.
А сколько труда, бессонных ночей, здоровья, нервного напряжения, неимоверной концентрации воли вкладывают наши знаменитости в каждый созданный персонаж, во вновь рождённый образ! Стоит тебе хоть ненадолго успокоиться, передохнуть и, так сказать, почить на лаврах, как немедля отстанешь от поезда, а потом его уже не догнать. Поезд-время мчится вперёд без остановок, и, чтобы не оказаться сзади последнего вагона, требуется предельное напряжение всех сил, как физических, так и духовных.
Я хочу сказать несколько слов об одном из самых замечательных наших артистов, с которым мне довелось работать, чтобы авторы писем, желающие «поступить на актрису», поняли, какой ценой платит иной раз человек за неповторимость таланта.
Я считаю дарование Иннокентия Михайловича Смоктуновского редкостным и удивительным. Пожалуй, он первый в нашем кино смог так обнажить душу, раскрыть глубинные психологические тайники человека, показать своё буквально кровоточащее сердце. Я видел многих замечательных исполнителей, способных сыграть всё, но тем не менее их внутренняя жизнь была словно прикрыта панцирем, бронёю; они никого не пускали в сокровенные недра души, не делали зрителя соучастником сердечных страданий. А Смоктуновский как бы снял с себя кожу и показал всем свою боль и горечь.
Такой артист родился, как мне думается, не случайно. Жизнь Иннокентия Михайловича сложилась тяжело, неблагодарно, печально. Восемнадцатилетним тощим длинношеим пареньком он отправился на войну и вскоре очутился в немецком плену. Когда их гнали в Германию, ему чудом удалось скрыться под мостом, по которому тяжело ковыляла колонна военнопленных. Его исчезновения не заметили, колонна прошла дальше, и он остался один. Так он избежал неволи. Скрывался, прятался по лесам и деревням, голодал. Началась свирепая, жестокая, изнуряющая болезнь. И, слава богу, нашлась крестьянка, которая укрыла его в избе, выходила и спасла. Он отлежался и выжил. Его тянуло на сцену, и он поступил в театральное училище при красноярском театре. А потом бессловесные слуги и лакеи в разных спектаклях. Чтобы пробиться, получить хоть какие-нибудь приличные роли, уехал на Север и несколько лет играл в норильском театре. Время становилось добрее, и Иннокентий Михайлович, мечтая о большой актёрской карьере, перебрался в Волгоград. Там он опять угодил на роли, которые пишутся последними в театральных программках, в конце списка действующих лиц. В спектаклях он молча вносил подносы с вином, принимал от премьеров котелки, перчатки и трости. Максимум, что ему доверялось, — войти на сцену и произнести какую-нибудь безликую реплику, вроде: «Кушать подано!»
В середине 50-х годов он появился в Москве. Показывался в разных столичных театрах, но безуспешно. Таких просителей и искателей счастья было множество, и Смоктуновского всюду браковали. Ему удалось войти в труппу Театра-студии киноактёра и даже сняться в короткометражном фильме по Оскару Уайльду «Как он лгал её мужу». Но… наступило очередное сокращение штатов, и его уволили за «профессиональную непригодность». Он снова оказался не у дел, почти на улице. И если бы не жена, которая кормила его в прямом и переносном смысле, неизвестно, что бы с ним стало. Возможности в Москве исчерпаны, театры отвергли его притязания, подаваться больше некуда. Смоктуновский переселяется в Ленинград. Его принимает в свою труппу Георгий Товстоногов. И здесь, правда тоже не сразу, Смоктуновскому наконец-то улыбается счастье. Товстоногов поручает ему роль князя Мышкина в спектакле «Идиот».
Триумф Смоктуновского в инсценировке Достоевского сделал его имя широко известным любителям театра. А далее сам Михаил Ромм предложил Иннокентию Михайловичу сыграть Куликова в фильме «9 дней одного года». Исполнение этой роли Смоктуновским становится подлинным праздником искусства — в кинематографе появился тонкий, интеллигентный, своеобразный артист. К нему приходит всенародное признание. А за этим следует приглашение от Григория Козинцева на самую знаменитую роль классического репертуара — шекспировского Гамлета. За исполнение роли Гамлета актёр удостаивается высшей награды — Ленинской премии. Казалось бы, всё прекрасно, и признание широкой публики, и слава за рубежом, и искренняя любовь зрителей. Но судьба преподнесла Смоктуновскому ещё один тяжелейший удар. Вскоре после фильма «берегись автомобиля!» Смоктуновский заболевает туберкулёзом глаз. Он находится в расцвете сил и славы, но по приговору врачей ему запрещено сниматься целых два года…
Мне думается, что трудная, насыщенная испытаниями жизнь, горький опыт и сделали талант Смоктуновского таким пронзительным, трогательным, хватающим за сердце.
Я позволю в связи с этим привести короткое стихотворение Бориса Пастернака:
Многие из тех, кто легко и бездумно «пускаются на дебют», не представляют себе, как властно и безоговорочно потребует от них искусство полного себе подчинения, отдачи ему всей жизни…
Мне всегда везло на талантливых спутников в работе. Я рад, что в моих комедиях начали свой творческий путь многие актёры и актрисы, которые вошли в наше искусство прочно и надёжно.
В одной только «Карнавальной ночи» возникло сразу же два новых имени — Людмила Гурченко и Юрий Белов. Справедливости ради надо отметить, что и у той и у другого «Карнавальная ночь» была второй картиной. Перед этим Гурченко снялась в фильме «Сердце бьётся вновь», а Белов — в «Вольнице». И, однако, именно «Карнавальная ночь» явилась для них подлинным дебютом.
В «Человеке ниоткуда» состоялось два настоящих дебюта, уже без всяких натяжек и скидок. Перед кинозрителем впервые появились на киноэкране Сергей Юрский и Анатолий Папанов. О Юрском я уже рассказывал, а вот Анатолию Папанову в кино фатально не везло. Актёра много раз приглашали в разные картины. Он соглашался. Снимали кинопробы, а на роли его не брали. Пробовался Папанов и у меня на роль Огурцова, но утвердили мы, как известно, Игоря Ильинского.
Папанов всеми этими неудачами был так травмирован, что стал избегать кинематографа. У него возникло твёрдое убеждение, что он для кино не годится, что он не киногеничен. Когда я предложил ему сыграть Крохалёва в «Человеке ниоткуда», он уже абсолютно разуверился в себе как киноартисте и попросту не хотел тратить даром времени на пробы. Я приложил много сил, пытаясь склонить Папанова, но тот стоял на своём: он не создан для кино! Помню, я и упрашивал, и молил, и ногами топал, и кричал. В конце концов буквально силком удалось втащить Папанова в кинематограф.
В первом же своём фильме он сыграл сразу четыре роли. (В титрах так и было написано: «Крохалёв и ему подобные — артист Папанов».) Дебют оказался необыкновенно удачным — родился сочный, сатирический и, как выяснилось потом, драматический киноартист. В дальнейшем Анатолий Папанов создал на экране целую галерею интереснейших образов и типов. Судьба ещё не раз сводила нас вместе: и в короткометражке «Как создавался Робинзон», где Анатолий Дмитриевич исполнил роль редактора — душителя литературы; и в «Дайте жалобную книгу», где папановский метрдотель — хам и подхалим в одном лице; и в «Берегись автомобиля!», где ограниченный солдафон и спекулянт, манипулирующий высокими, чистыми словами, был мастерски разоблачён замечательным артистом. А вот с Сергеем Юрским мне больше не довелось встретиться. Я очень жалею об этом, потому что необыкновенно высоко ценю его дарование — умное, тонкое, одухотворённое.
Не могу не вспомнить, как я «завербовал» в «Человека ниоткуда» Юрия Яковлева. Ему я намеревался поручить положительную роль молодого учёного Владимира Поражаева. Требовался артист с интеллектуальной внешностью, обаятельный, комедийный, лёгкий. Юрий Яковлев только взошёл на кинематографическом небосклоне: в фильме Пырьева «Идиот» он отлично сыграл князя Мышкина. С комедийными ролями в кино он ещё не встречался. И то ли потому, что боялся комедий, то ли потому, что ему не нравился сценарий, то ли из-за занятости в театре, но Яковлев долго увиливал от решительного ответа. Он не отказывался категорически, но и не соглашался. Съёмки уже были на носу. Как воздействовать на актёра, я не знал. На помощь мне опять-таки (в который раз!) пришёл Пырьев.
— Передайте Яковлеву, — сказал Иван Александрович, — что я приглашаю его для разговора.
Понимая, что Пырьев, вероятно, будет его уговаривать сниматься у меня, Яковлев с визитом не спешил. Наконец мы привезли артиста на студию не то обманом, не то почти насильно. Встреча крупнейшего кинорежиссёра, народного артиста СССР, шестикратного лауреата Государственных премий, первого секретаря Союза кинематографистов СССР и молодого актёра произошла в приёмной директора «Мосфильма». Вышло так, что одновременно с разных сторон в «предбаннике» появились Пырьев и Яковлев. Члены съёмочной группы и я, которые очутились здесь якобы случайно, стали свидетелями необычной сцены. Пырьев, славившийся своим необузданным характером, вдруг бухнулся на колени.
Обескураженный Яковлев испуганно отодвигался и смятенно выкрикивал:
— Я согласен, согласен, я буду сниматься!
После «Человека ниоткуда» Юрий Васильевич стал моим партнёром во многих фильмах. В «Иронии судьбы, или С лёгким паром!» он исполнил роль несчастного ревнивца Ипполита, в «Гусарской балладе» — сердечного, лихого, но не блещущего умом вояку поручика Ржевского.
Однако если героя для «Гусарской баллады» мы нашли сравнительно легко, то с поисками героини пришлось промучиться весь подготовительный период. Актриса должна была обладать прелестной девичьей внешностью и фигурой. Но, одетая в гусарский костюм, не вызывать ни у кого сомнений, что это юноша. Актрисе предстояло скакать на лошадях, рубить саблей, стрелять и в то же время грациозно исполнять старинные танцы, петь романсы и, когда надо, чисто по-дамски, изящно падать в обморок. В одних сценах в её голосе слышатся суровые, непреклонные, петушиные интонации молодого мужчины; в других чувствуется нежность, мягкость и податливость барышни. Лицо её то пылает отвагой и бесстрашием гусара, которого пленяет схватка с врагом, то становится капризно-кокетливым, не теряя при этом привлекательности. К тому же по роли ей всего семнадцать лет. Если взять юную девушку, то у неё недостанет ещё актёрского умения, а если предпочесть актрису в возрасте, то следы прожитого на крупных планах скрыть не удастся.
Надо сказать, что роль Шуры Азаровой очень выигрышна, раньше такие роли назывались бенефисными. Добровольных советчиков нашлось немало. Многие предлагали своих жён, своих знакомых и знакомых своих знакомых. Репетиции и фотопробы велись широким фронтом. И когда после репетиции или пробы очередная кандидатка отклонялась, то некоторые обижались, переставали со мной разговаривать, а иные не здоровались несколько лет. Однако я не пошёл на поводу у своих «доброжелателей». Поиски продолжались. Устраивались кинопробы, но нужного сочетания всех взаимоисключающих качеств в одной артистке не находилось. Я приуныл и совсем отчаялся. И, однако, природа способна на многое. И в данном случае она помогла. Она поднатужилась и создала Ларису Голубкину.
Лариса училась на третьем курсе театрального института, на отделении музыкальной комедии. После первых репетиций и кинопроб я успокоился — актриса найдена. Наделённая многими способностями из тех, что требовались для роли, Лариса ещё совершенно ничего не знала и ничего не умела. Утвердив её, я взвалил на себя довольно тяжёлую ношу. Приходилось быть не только режиссёром, но и педагогом. И здесь самым трудным для моего характера оказалось набраться терпения, которое необходимо в работе с начинающей актрисой.
По счастью, выяснилось, что Лариса — девушка не из трусливого десятка. Она старательно и азартно училась верховой езде и фехтованию. И всё-таки ей приходилось очень нелегко. На зимних съёмках она проводила весь день в седле. Мороз — в тонких сапожках стыли ноги. Кони горячатся, волнуются, надо всё время держать ухо востро. А вокруг одни мужчины, которые нет-нет да и забывали, что Лариса принадлежит к прекрасному полу — ведь на ней был такой же гусарский мундир, — и выражались довольно смачно. И лишь потом спохватывались, что рядом на лошади гарцевала девушка.
Поскольку в педагогике я был человеком неопытным, я иногда пользовался рискованными (в буквальном смысле) методами. Мы снимали сцену драки в павильоне, в декорации усадьбы дядюшки героини — майора Азарова. Лариса, наряженная в мундир испанца, должна со шпагой в руке спрыгнуть с антресолей в зал и ввязаться в бой. Всё, кроме прыжка, отрепетировали. Командую: «Начали!» Лариса подбежала к краю антресолей, собралась прыгнуть, но вдруг ей стало страшно, и она вскрикнула: «Ой, боюсь!» Я начал уговаривать её, что это пустяки, что совсем невысоко, что как ей только не стыдно! Снова скомандовал: «Снимаем второй дубль!» Кричу: «Начали!» Лариса с разбегу приблизилась к краю антресолей, и опять включился внутренний тормоз. Тогда я, рассерженный задержкой и непонятной для меня трусостью актрисы, в запале закричал: «Посмотри, сейчас я оттуда запросто соскочу!» И в ярости зашагал на второй этаж декорации. Когда я подбежал к краю, то сразу же понял испуг Ларисы. Снизу высота не казалась такой большой. Но сверху!.. В одну сотую долю секунды в мозгу промелькнуло несколько мыслей: «Это очень высоко… Наверное, метра четыре… чёрт… Страшно… Сломать ногу ничего не стоит. Я вешу сто тринадцать килограммов… Однако, если я струхну, кадр не снимем… Выхода нет… Будь что будет…»
И, закрыв глаза, я безрассудно нырнул вниз. Я даже не остановился на краю пропасти, все мысли пронеслись мгновенно. Судьба оказалась ко мне милостива, и я приземлился благополучно. Поднимаясь с пола, я проворчал таким тоном, будто для меня подобные соскоки сущие пустяки:
«Вот видишь, Лариса. А я ведь старше тебя, и мой вес значительно больше твоего. Уверяю тебя, это совсем не страшно», — солгал я и уселся на своё место. Довольный собой, я снова заорал: «Мотор! Начали!»
На этот раз Лариса сиганула без задержки. Правда, на третьем дубле у неё подвернулась нога, и её на носилках унесли в медпункт. Но кадр был в кармане, а травма у артистки, по счастью, оказалась лёгкой. Через два дня она снова была в строю.
Труднее приходилось, когда требовалось вызвать у Голубкиной нужное актёрское состояние. Иногда это удавалось легко и просто, а иногда… Одарённая молодая артистка не была ещё стабильна, профессиональна. Иной раз мне приходилось прибегать к разным приёмам и ухищрениям, которые вряд ли можно считать допустимыми и педагогическими. Порой, чтобы вызвать в ней злость, ярость, я совершенно хладнокровно оскорблял её. При этом я не чувствовал по отношению к ней ничего дурного. Я это делал нарочно, чтобы спровоцировать в её душе определённый взрыв и направить его тут же в русло роли. В общем, забот с Ларисой хватало, но, слава богу, у неё оказался ровный, необидчивый характер. Она понимала, что отношусь я к ней хорошо и всё это делается, чтобы роль получилась. Что греха таить, героиня была написана автором очень эффектно, но надо отдать должное и Голубкиной: она вложила в неё очень много задора, свежести чувств и сил. Недаром же после выхода картины Центральный театр Советской Армии пригласил Ларису в свой коллектив и возобновил с ней прекрасную постановку гладковской пьесы.