— Катер отошел, сэр, — наконец доложил часовой, и через десять минут Джек поднялся на борт. Он был очень бледен и при ярком свете луны походил на мертвеца — черный провал вместо рта, впадины вместо глаз.
— Вы всё еще на палубе, мистер Диллон? — спросил он, пытаясь улыбнуться. — Будьте добры, прикажите ставить паруса. Остатки морского бриза вынесут нас в море, — заключил он и неверными шагами направился к себе в каюту.
«У Маймонида есть рассказ о лютнисте, который, когда потребовалось играть по какому-то поводу, обнаружил, что он совершенно забыл не только то произведение, которое должен был исполнить, но вообще искусство игры на лютне, постановку пальцев, все остальное, — писал Стивен. — Иногда меня охватывает страх, что подобное может случиться и со мной, — страх вполне обоснованный, поскольку со мной произошло нечто похожее. Будучи юношей, я вернулся в Агамор после восьми лет отсутствия и пошел повидать Брайди Кулан, которая заговорила со мной по-ирландски. Ее голос был мне поразительно знаком (еще бы, она была моей кормилицей), знакомы были интонации и даже слова, однако я ничего не понимал — произносимые ею слова для меня ровно ничего не значили. Я был ошеломлен этим открытием. Я вспомнил об этой истории, открыв, что больше не знаю, что мои друзья чувствуют, намереваются делать или хотят сказать. Очевидно, что Д. О. ожидало горькое разочарование в Сьюдаделе, и он переживает его глубже, чем я мог бы от него ожидать. Также очевидно, что Д. Д. по-прежнему глубоко несчастен. Но кроме этого, я не знаю почти ничего — каждый из них замкнулся в себе, и я не могу заглянуть им в душу. Мое беспокойство, разумеется, не помогает делу. Я не должен быть мрачным, раздражительным упрямцем (чему способствует отсутствие физических упражнений). Однако, должен признаться, что, хотя я их люблю, я готов послать их обоих ко всем чертям с их заносчивостью, эгоцентричным отношением к вопросам чести и их недальновидным подталкиванием друг друга к бессмысленным подвигам, которые, весьма вероятно, закончатся их преждевременной гибелью. Их гибель — это их личное дело, но это может кончиться и моей гибелью, не говоря об остальном экипаже. Погубленная команда, потопленный корабль и мои уничтоженные коллекции — а на другой чаше весов ничего, кроме честолюбия этих господ?
Систематическое пренебрежение всеми другими аспектами существования — вот что меня возмущает. Половину своего времени я трачу на то, чтобы прочищать их желудки, пускать им дурную кровь, предписывать нежирную пищу и снотворное. Оба едят слишком много, слишком много пьют, особенно Д. Д. Иногда я боюсь, что они отгородились от меня оттого, что договорились встретиться следующий раз на берегу как дуэлянты и прекрасно понимают, что я постараюсь этому помешать. Как они выводят меня из себя! Если бы им пришлось драить палубу, ставить паруса, чистить гальюн, то нам не пришлось бы что ни день слышать об их капризах. У меня не хватает на них терпения. Они до странности незрелы для мужчин своего возраста и своего положения, хотя следует признать, иначе они бы здесь не оказались: зрелый, развитой ум и военная морская служба — две вещи несовместные, умный не будет бродить по всем морям с тем, чтобы с кем-то помериться силами. Несмотря на свою чувствительность (перед тем как мы добрались до Сьюдаделы, он исполнял свое переложение «Deh vieni» с подлинным изяществом), Д. О. во многих отношениях больше подошел бы на роль главаря карибских пиратов лет сто назад. А Д. Д. , при всей его сообразительности, может стать своего рода инквизитором — этаким Лойолой Судного дня, если только прежде того ему не проломят голову или не проткнут его насквозь. Я очень часто вспоминаю тот злополучный разговор…»
К удивлению команды, покинув Сьюдаделу, «Софи» направилась не в сторону Барселоны, а на вест-норд-вест и на рассвете, обойдя мыс Салу на расстоянии оклика, сцапала груженое испанское каботажное судно водоизмещением около 200 тонн, на котором были установлены шесть 6-фунтовок (не открывших по ним огня). Шлюп подошел к испанцу со стороны берега так аккуратно, словно рандеву назначили шесть недель назад и испанский капитан пришел на место встречи с точностью до минуты.
— Очень выгодное коммерческое предприятие, — заметил Джеймс, наблюдая, как приз с попутным ветром направляется на восток, в Порт-Маон, в то время как они, лавируя, галс за галсом пробирались на север в свою зону крейсирования, к одному из самых оживленных морских торговых путей в мире. Но это был не тот разговор (пусть и тоже неудачный), который Стивен имел в виду.
Нет, не тот. Тот произошел позднее, после обеда, когда доктор находился на квартердеке вместе с Джеймсом. Они непринужденно обсуждали различные национальные привычки — привычку испанцев засиживаться допоздна, привычку французских мужчин и женщин вместе выходить из-за стола и тотчас направляться в гостиную; привычку ирландцев засиживаться за бокалом вина до тех пор, пока кто-то из гостей не предложит расходиться; обычай англичан предоставлять такое решение хозяину; характерные различия в проведении поединков.
— Дуэли — очень редкое явление в Англии, — заметил Джеймс.
— Это верно, — ответил Стивен. — Когда я впервые приехал в Лондон, то я, например, удивился, узнав, что англичанин может целый год не выходить на поединки.
— Да, — сказал Джеймс, — представления о вопросах чести значительно отличаются в двух королевствах. Я не раз задирал англичан, что в Ирландии непременно привело бы к вызову на дуэль, но результата не последовало. У нас это назвали бы удивительной робостью — или же следовало назвать это застенчивостью? — Диллон иронически пожал плечами и хотел было продолжить, но тут световой люк, располагающийся на квартердеке, открылся, в нем появились голова и массивные плечи Джека. «Никогда не думал, что такое простодушное лицо может выглядеть таким мрачным и злым», — подумал Стивен.
«Уж не намеренно ли сказал это Д. Д.? — записал он. — В точности не знаю, но подозреваю, что это так, судя по замечаниям, которые он делает в последнее время, — возможно, замечаниям непреднамеренным, всего лишь бестактным, но, взятые вместе, они выставляют разумную осторожность с неприглядной стороны. Я не знаю. А следовало бы. Единственное, что я знаю, это то, что когда Д. О. гневается на своих начальников, раздраженный субординацией, требуемой службой, вследствие своего беспокойного темперамента, или (как сейчас) терзаемый неверностью возлюбленной, он находит выход в насилии, в действии. Д. Д., движимый злобой, поступает таким же образом. Разница в следующем. По-моему, если Д. О. стремится лишь к шуму и грохоту, напряженной деятельности ума и тела, живя одной минутой, то Д. Д. хочет много большего, чего я очень опасаюсь». Закрыв дневник, Стивен долгое время смотрел на его обложку, уносясь мыслями куда-то вдаль, пока стук в дверь не заставил его очнуться.
— Мистер Риккетс, — сказал доктор, — чем могу быть вам полезен?
— Сэр, — отвечал мичман, — капитан просит вас подняться на палубу и взглянуть на берег.
— Слева, к югу от столба дыма, холм Монтжуик, на котором стоит большой замок, а выступ справа — это Барселонета, — объяснял Стивен. — За городом возвышается Тибидабо. Мальчишкой я впервые в жизни увидел здесь краснолапого сокола. Если соединить линию, идущую от Тибидабо через собор, к морю, то вы увидите мол Санта-Креу и большой торговый порт. Слева от него маленькая бухта, в которой стоят королевские корабли и канонерки.
— Много канонерок? — спросил Джек.
— Пожалуй, хотя подсчетом я не занимался. — Кивнув головой, Джек острым взглядом окинул бухту, запоминая детали, и, нагнувшись вниз, крикнул:
— На палубе! Спускайте аккуратно. Баббингтон, поживей с тем линем.
Стивен приподнялся на шесть дюймов над своим насестом у топа мачты, и, сложив руки, чтобы по пути ненароком не хвататься за тросы, реи и блоки, при помощи ловкого, как обезьяна, Баббингтона, подтянувшего его к наветренному бакштагу, был спущен с головокружительной высоты на палубу, где матросы извлекли его из кокона, в котором поднимали наверх; у всех на борту уже давно сложилось мнение о моряцких способностях доктора.
Он рассеянно поблагодарил их и спустился вниз, где помощники парусного мастера зашивали труп Тома Симмонса в его гамак.
— Осталось лишь дождаться ядра, сэр, — сказали они. В этот момент появился Дей, несший в сетке пушечные ядра «Софи».
— Решил оказать ему последнюю услугу, — сказал констапель, ловко укладывая их в ногах у юноши. — Мы с ним вместе плавали на «Фебе». Он и тогда часто болел, — поспешно добавил он.
— Что правда, то правда. Том никогда не отличался крепким здоровьем, — подтвердил один из помощников парусного мастера, сломанным зубом перерезая нитку.
Известная деликатность этих слов имела целью утешить Стивена, потерявшего пациента. Несмотря на все его старания, больной, в течение четырех суток находившийся без сознания, так и не пришел в себя.
— Скажите мне, мистер Дей, — сказал доктор после того, как помощники парусного мастера ушли, — много ли он выпил? Я спрашивал об этом его друзей, но они отвечают уклончиво, то есть лгут.
— Конечно, лгут, сэр, поскольку пьянство запрещено уставом. Много ли он выпил? Видите ли, Том был хорошим парнем, его любили, так что, полагаю, ему достался весь паёк, ну, может, глоток-другой могли у него отпить, просто чтоб не есть всухомятку. Так что получается что-то около кварты.
— Кварта. Что ж, это немало. Но я все-таки удивляюсь, что такое количество спиртного могло убить человека. При смешении три к одному получается шесть унций, чтобы опьянеть хватит, но чтобы умереть — нет.
— Господи, доктор, — ответил констапель, с жалостью посмотрев на Стивена. — Никакая это не смесь, а ром.
— Кварта рома? Чистого рома? — воскликнул Стивен.
— Вот именно, сэр. Каждый член экипажа получает по полпинты на день в два приема, так что выходит по кварте на обеденную группу на обед и на ужин. Вот к этому-то и добавляют воду. Ах Боже ты мой, — засмеялся он негромко и легонько похлопал бездыханного беднягу, лежащего между ними на палубе, — если бы матросы получали полпинты грога, на три четверти разбавленного водой, то на судне разразился бы бунт. И поделом.
— Так на каждого приходится по полпинты спиртного в день? — вскричал Стивен, побагровев от гнева. — Целая кружка? Я поговорю с капитаном, я буду настаивать, чтобы ром вылили за борт.
— И предаем его тело пучине морской, — произнес Джек, закрывая молитвенник.
Товарищи по обеденной группе Тома Симмонса наклонили доску, послышалось шуршанье скользящей по ней парусины, негромкий всплеск, и снизу бесконечной чередой стали подниматься пузырьки воздуха.
— А теперь, мистер Диллон, — проговорил капитан, словно продолжая молитву, — полагаю, мы можем продолжать заниматься оружием и покраской.
Шлюп лежал в дрейфе, находясь далеко за пределами видимости Барселоны. Вскоре после того, как тело Тома Симмонса опустилось на глубину четырехсот саженей, «Софи» почти успела превратиться в белую шняву с черной верхней частью и с леером из куска каната, растянутым строго вертикально, чтобы изображать трисель-мачту, характерную для этого типа судов. Установленное на баке точило постоянно вращалось, затачивая лезвия и острия сабель, пик, абордажных топоров и штыков морских пехотинцев, мичманских кортиков и офицерских шпаг.
На борту «Софи» вовсю кипела работа, но обстановка на судне царила мрачная. Вполне естественно, что обеденная группа умершего, да и вся вахта были удручены (Том Симмонс был общим любимцем — и вдруг такой страшный подарок ко дню рождения). Печальное настроение подействовало и на остальных моряков, поэтому на баке не слышно ни песен, ни шуток. Но атмосфера в целом спокойная, располагающая к раздумьям, ни злобы, ни угрюмости не ощущалось. Однако Стивен, лежавший на своей койке (он всю ночь бодрствовал возле бедняги Симмонса), пытался определить, в чем дело. Что это — подавленность? Страх? Предчувствие важных событий? Несмотря на раздражающий шум, производимый Деем и его подручными, которые перебирали зарядный погреб, очищая ядра от ржавчины или неровностей и скатывая их обратно по грохочущей доске, сотни и сотни четырехфунтовых ядер с громким стуком сталкивались между собой, — доктор заснул, не закончив мысль.
Он проснулся, услышав собственное имя.
— Увидеть доктора Мэтьюрина? Нет, конечно нельзя, — послышался из констапельской голос штурмана. — Можете оставить ему сообщение, а за обедом я ему передам, если он проснется к тому времени.
— Я хотел спросить его, что предлагает наука от строптивости тёлок, — уже с сомнением произнес юный Эллис.
— Кто велел вам задать этот вопрос? Наверняка этот придурок Баббингтон. Стыдно быть таким лопухом, проведя столько времени в море.
Выходит, невеселая атмосфера не достигла мичманского кубрика, а может, успела измениться. Стивен размышлял о том, что молодежь живет совершенно обособленной жизнью, и их счастье не зависит от обстоятельств. Он вспоминал собственное детство, когда жил одним днем, — ни прошлое, ни будущее его не интересовали. В этот момент послышался свист боцманской дудки, звавшей на обед; в животе заурчало, и он скинул ноги с койки. «Я превратился в корабельное животное», — подумал доктор.
То были первые сытые дни начала их крейсерства; хлеб на столе все еще мягкий, и Диллон, пригнув голову, чтобы не удариться о бимс, отрезав себе порядочный кусок бараньего седла, произнес:
— Когда вы выйдете на палубу, то увидите самые чудесные перемены. Мы теперь не бриг, а шнява.
— С еще одной мачтой, — пояснил Маршалл, подняв три пальца.
— Неужели? — спросил Стивен, поспешно протягивая тарелку. — А зачем, скажите на милость? Для скорости, удобства, красоты?