Сколько ни думала на эту тему, так и не могу понять, как же они вычислили Стэйси: то ли и вправду увидели нас вместе в городе, то ли случайно заметили ее черный спортивный “Ниссан”, въезжающий в мои ворота, когда кружили по кварталу, и потом пару раз встречали его на выезде из Бель Эйр, и заключили, что если и убивать кого в назидание мне, так только ее. Это мне еще охрана объясняла, что тот, кто хочет за мной проследить, должен караулить мой “Мерседес” на выезде из Бель Эйр и дальше цепляться к нему и пасти — что, видимо, и делали Ленчиковы люди и со мной, и со Стэйси.
Новостей у Рэя пока особых нет — тогда, когда он поехал на предполагаемую мою с Ленчиком встречу в ресторан, чтобы увидеть убийц Ханли в лицо, попытка проследить за Ленчиком и установить, где он живет, не удалась: слишком долго катались они по городу, и Рэю показалось, что они его засекли, или просто боятся, наученные горьким опытом, что кто-то может следить за ними и, вычислив, опять будет караулить с автоматом. Ну он и отстал тогда — и пока объезд многочисленных лос-анджелесских мотелей ничего не дал. Я так понимаю, что он просто подъезжает к мотелю и дает администратору описание Ленчика, и количество сопровождающих его людей и, наверное, номер машины, и удостоверение частного детектива показывает, и излагает в случае необходимости какую-нибудь байку про поиски сбежавшего от жены и детей мужа, и наверняка к просьбе присовокупляет бумажку долларов в пятьдесят.
Но в Лос-Анджелесе мотелей куча, а в его окрестностях — Венисе, Марина-дель-Рэй, Малибу, Санта-Монике — еще больше. Еще бы, пятнадцать миллионов людей тут живет, с учетом всех районов и пригородов. А к тому же Ленчик со товарищи могут и в отеле жить, коих здесь великое множество, от жалких беззвездочных до супершикарных, могут и квартиру снять, и дом. В общем, боюсь, что ничего не дадут ему эти поиски.
И выяснить мне так ничего у него не удалось — посидел час-полтора, обсуждая ситуацию со Стэйси, о которой вдруг вспомнила случайно, и я видела, что разговаривать со мной откровенно, на личные темы, он не расположен совсем. И первый сказал, что спать пора, что завтра в часов в одиннадцать снова отправляемся в поход и что в девять меня разбудит, коли мне требуется полтора часа на сборы. И я ушла, оставив его в гостиной на первом этаже, в которой он обосновался — объяснив тем, что до входной двери два шага, а особо комфортные условия ему ни к чему: пледа вполне достаточно.
Когда вчера решили, что ему лучше перебраться ко мне (честно признаться, я себя не слишком уверенно чувствовала после того, как он проник в дом, обогнув и камеры, и забор, и входную дверь), он сразу именно в гостиной и решил обосноваться и еще спрашивал долго, не будет ли меня смущать его присутствие в доме.
— Но мы же партнеры, Рэй, а не потенциальные любовники, верно? — напомнила ему. — Надеюсь, ты не из тех, кто смешивает личные дела и бизнес — лично я не из тех.
И он кивнул серьезно — он вообще достаточно серьезен на вид, видно, думает все время о нашем плане и его осуществлении или просто такой по натуре, и наглая самоуверенность в нем видна, только когда он со мной разговаривает не как с партнером, а как с женщиной. Не знаю, думает ли он о том, чтобы попробовать со мной переспать, или нет, но мне хочется, чтобы он понял, что лично мне это совсем не нужно и на его присутствие в моем доме я согласилась только потому, что он мне сейчас партнер, то есть существо бесполое.
Оставив его, я ушла наверх, полежала в ванной немного, думая, что без спиртного, к которому привыкла за последнее время, отвлечься от ситуации мне сложно. И попробовала было лечь спать, но сон не шел, не в силах пробиться сквозь снующие взад-вперед мысли и мыслишки, не в силах остановить их и подчинить своей воле. И ненавистная Ленчикова рожа встала перед глазами, а потом отодвинулась, став общим фоном, на котором сменяли друг друга лежавший в снегу Кореец, под которым расплывалось большое темное пятно, лежавший точно в той же позе, в которой лежал тогда ты, и Стэйси с посиневшей шеей и выпученными глазами и вывалившимся языком, и залитый кровью Ханли с простреленной головой, и я удивилась, потому что никого из них мертвым не видела, да и нехарактерны для меня были такие вот видения. А общий фон в виде Ленчиковой рожи то скалился довольно, то злобно что-то шипел.
— Ты мне за все заплатишь, рожа, — сказала то ли вслух, то ли про себя, обращаясь к Ленчиковой физиономии..
И усилием воли придвинула лицо к себе поближе и представила, как вижу боль в его взгляде, боль и страх, и не спеша расплывающуюся темноту. Как сморщивается полиэтилен его глазок, расплавляемый приближающимся адовым огнем, как искажаются черты лица и потеет лысина и скрючиваются пальцы. И когда проснулась — не в силах вспомнить, что еще мне снилось, но отчетливо помня эту картину, — поняла, что тот период, когда я пила и нюхала, и боялась всего, и стремилась спрятаться от окружающей жизни в доме, он прошел уже. И я готова теперь — я ко всему готова…
Ленчик только на третий день объявился — двадцать восьмого, символично так, в последний день зимы. И я сидела в том же ресторане, в котором встречалась с ним до этого и в котором он меня ждал безрезультатно несколько дней назад, и перекусила уже, и курила за чашкой крепчайшего кофе, и тут увидела, как он входит в сопровождении того же самого быка, с которым тогда за мой стол садился. Входит и уверенно идет ко мне, видно, заранее знал, что я здесь. Я смотрела на него спокойно, и обнаружила вдруг, что даже радуюсь его появлению, и подумала про себя: “Наконец-то все началось…”
Наконец-то. Накануне весь день опять по городу моталась, и безрезультатно, и даже удивилась тому, что от Ленчика ни слуху ни духу, и даже письма в мой ящик никто не опускает, словно потерял он ко мне интерес. Еще пять дней назад я бы себе сказала, что это и к лучшему, что об этом можно только мечтать — о том, чтобы он забыл меня или просто решил от меня отстать, то ли боясь очередного киллера, то ли по какой другой причине, — и не верила бы своему счастью. И ликовала бы, и планировала бы свой некиношный совсем побег из Лос-Анджелеса, думая о том, что найду киллера в Европе и его за Ленчиковой душой пришлю, если таковая у него имеется, а лучше — за головой. Слишком слабая я была тогда, нервная, дерганая, обессилевшая от всего на меня свалившегося — и, наверное, и вправду способна была сбежать, и, если бы это удалось, потом терзалась бы, проклинала себя и судорожно искала бы людей, способных выполнить мое задание, за любые деньги.
Но, видно, и вправду именно судьба прислала мне Мэттьюза, вылившего в туалет все мои запасы спиртного, и туда же отправившего кокаин, и пристыдившего меня за мое поведение. И поэтому, когда Ленчик и на второй день не появился, я не унывала и твердила себе, что буду мотаться по городу столько, сколько надо, несмотря на то, что проблемы с ФБР и полицией так и не решены еще, и даже если Ленчик от меня отстанет вдруг, то я от него уже не отстану. И хрен с ним, с побегом, хрен с ней, с перспективой посадки — мне главное, чтобы совесть моя была чиста, а это возможно только в том случае, если Ленчик свое существование прекратит.
И поэтому двадцать седьмого я колесила по Лос-Анджелесу без устали, скорее, бродила даже — доехала до Западного Голливуда, до Меллроуз-авеню, и поставила машину на парковку, и пошла гулять, заворачивая в каждый бутик. Вот уж где, кажется, целую вечность не была — и потому рассматривала с живым интересом, что новенького появилось за время моего отсутствия, и проводила кучу времени в примерочных, и нюхала самые разные туалетные воды и духи, радостно отмечая про себя, что коли интерес к вещам и парфюмерии ко мне вернулся, значит, точно я ожила.
Только вот не купила ничего — если не считать небольшого количества косметики, чтобы пополнить опустошившиеся запасы, — а видела и замшевые шорты симпатичные, и очень красивую замшевую блузку, — не купила потому, что, в принципе, они мне совершенно ни к чему были: ведь все вещи, за исключением какого-то минимума, предстояло в случае отъезда бросить в Эл-Эй. Просто не хотелось таскаться с пакетами, не зная, в какой момент что может произойти, — не исключала, что на выходе из бутика вполне могу столкнуться нос к носу с Ленчиком, а с пустыми руками себя поуверенней чувствовала, хотя, разумеется, вступать с ним в рукопашный бой не собиралась.
Так я и перемещалась от магазина к магазину, предполагая, что вот-вот может появиться мой запропавший куда-то “клиент”. И поймала себя на том, что совсем не напряжена, и не оглядываюсь по сторонам, и не жду, что сейчас он выскочит передо мной, как черт из шкатулки с сюрпризом, и настроение было классное: я чувствовала себя этакой бомбой в виде рождественского подарка, которая, если схватить ее, оторвет к такой-то матери руки, а то и голову заодно, и сравнение мне даже понравилось. Самоуничтожение ради уничтожения Ленчика ужасным самопожертвованием мне не казалось — скорей, не самым выгодным, но все-таки неплохим обменом.
А ровно в три была все в том же “Ла Луз дель Диа” в Даун-Тауне, поев с аппетитом и не отказав себе в пиве, и обнаружила, что вполне могу сейчас и рюмку текилы себе позволить, и две, и даже три — и никакого желания напиться по возвращении домой у меня не будет уже, потому что в корне поменялось мое мироощущение. Но экспериментировать не стала, и курила, поев, и дегустировала по-гурмански крепчайший мексиканский кофе, и, кажется, вид у меня был со стороны донельзя довольный. И не торопилась совсем — приехала к двум, и полтора часа просидела, и уже после еды, за кофе, пыталась понять, куда же делся Ленчик.
Решил, что это я куда-то делась, коли не показывалась две с лишним недели и не отреагировала на его письмо? Или некому за мной следить? Или потеряли меня неудачливые филеры, хотя я и ехала не спеша, подыгрывая им вовсю? Или боится ловушки и сидит сейчас в машине где-нибудь неподалеку, заслав в ресторан одного из неизвестных мне подручных, и тот пытается определить, нет ли в зале кого-то, с кем я перемигиваюсь или обмениваюсь понимающими взглядами или другими сигналами, а Ленчик высматривает у ресторана моих возможных помощников?
Что ж, может быть, вполне может быть. Если тогда повсюду с охраной моталась, с тремя людьми на двух машинах, причем и не скрывала, что это охрана, и телохранители мои сразу в глаза бросались, то сейчас может показаться странным, почему я одна, да еще после смерти Стэйси и Ханли, и выгляжу такой веселой и беззаботной. Что бы я подумала на его месте — хотя и сложно представить себя Ленчиком, — что заручилась “паскудная сука” поддержкой ФБР, и те ее охраняют незаметно, и стоит к ней подойти, как тут же толпа людей в черном появится откуда ни возьмись и ласты загнет в шесть секунд? Возможно. Или нанятые ею киллеры сопровождают ее незаметно и готовы пальбу открыть в любую секунду, прямо среди белого дня, в самом людном месте? Опять же возможно, но маловероятно, коли не является на встречу и второго удара пока не было. Или обнаглела, решив, что убийство Стэйси есть последний акт возмездия, непрямого и трусливого? Обнаглела и уверена, что ее теперь никто не тронет, и мотается себе по магазинам, шмотки щупает — и в силу бабьей своей глупости и не подозревает, что ее вот-вот снова начнут трясти?
Вот этот вариант мне самым реальным показался — судя по тому, как разговаривал со мной Ленчик, он именно глупой бабой меня и считал, глупой и оттого наглой, не понимающей, с кем она говорит и чем все может закончится. Глупой бабой, которая набралась понтов у сожителей своих, но которую стоит только прижать посильнее, показать, что без защиты она ничто, и она расколется тут же и все отдаст.
Что ж, классно, если так: это будет означать, что недооценивает меня Ленчик, как недооценивали Кронин и его телохранитель, как недооценил пришедший по мою душу киллер в Москве. Еще было бы неплохо, если бы я уцелела в итоге, хотя плохо себе представляю, как это возможно: сколько ни обдумывала наш план, заканчиваю обдумывание с ощущением того, что крокодила на живца мы поймаем бесспорно, только вот в борьбе с этим крокодилом погибнем оба: ведь он не один, а с корешами, которые нас и сожрут. И Мэттьюза, слишком много, боюсь, на себя берущего, и меня. Начнись стрельба и завали Рэй Ленчика, люди его и меня положат тоже, случайно либо намеренно: ведь без Ленчика, великого их мыслителя и вождя, я им на хрен не нужна. Может, они и получают с кого-то по десять-двадцать тысяч налом, но пятьдесят миллионов, которые налом не отдашь, они даже взять не смогут.
Но это я к тому, что если дело будет сделано и я уцелею, то с удовольствием совершу на Ленчиковой могиле какой-нибудь акт кощунственный — оскверню ее каким-нибудь образом или спляшу на ней в голом виде страшный языческий танец, посвященный победе над поверженным врагом. Или предамся страстной любви с вибратором. Кстати, о вибраторах…
А вечером, когда Рэй возвращается в десять, и мы с ним говорим с час о какой-то ерунде, и он снова произносит свое коронное “пора спать”, явно желая остаться один и подумать или позвонить кому-то, — говорю такое же банальное “гуд найт” и ухожу в свою сексуальную комнату. Принимаю душ и падаю на булькнувшую подо мной водяную кровать, поставив предварительно одну из немногих неуничтоженных мной записей нашего с Юджином секса — остальные ушли от меня через камин еще перед посадкой, когда я планировала смыться отсюда, уверенная в том, что Джо все сделает и мое присутствие не обязательно. Неплохо было бы выпить немного, чтобы расслабиться полностью, перенестись туда, в вырванный и замороженный видеокамерами кусок прошлого — и тут же вскочила, осененная идеей, движением пальца приказав пульту умертвить на время изображение.
Рэю бы это и в голову не пришло, да он и не заходил сюда наверняка, ограничился спальней и гостиными. А тут у меня бар хитроумный, вделанный в стену, и когда дверцы распахнулись, я даже зажмурилась от яркой вспышки, осветившей хранившееся там и позабытое мной великолепие. “Джек Дэниелз”, текила, джин и тоник и бутылка вермута, и шампанское хорошее, и даже бутылка дорогого вина, и разные бокалы, стаканы и фужеры. И я облизнулась даже, представив, как мне станет хорошо через пятнадцать минут и в какую запредельность я унесусь, и каким полным будет оргазм, даже несколько оргазмов, потому что если уж наслаждаться, то от души. И неожиданно для самой себя снова погрузила комнату в полумрак, нажав на кнопку и дверцы закрывая, пряча от загоревшихся глаз дьявольский соблазн, заставляя закричать истошно и забиться в судорогах ожившего внутри червячка, принуждая разочарованно замолчать и лишь вздохнуть с тоской затаившиеся в ожидании такого притягательного вкуса рецепторы.
“Вы еще слюну пустите, мисс Лански”, — грубо посоветовала себе и отошла, падая обратно на кровать, желая подавить внутренний протест — потому что возмущенный организм мог мне помешать получать удовольствие от того, чем собиралась сейчас заняться. И потому пообещала себе вслух:
— На поминках Ленчика — гарантирую. За упокой его души — сколько угодно.
И вправду полегче стало, и огромный телеэкран снова вспыхнул, и появился Кореец — и перед тем, как полностью уйти в происходившее на экране, я только подумала, что что-то неправильное есть в том, что вот человека нет, а на пленке он остался. И что недаром представители некоторых африканских племен запрещают исследователям себя фотографировать, видя в этом какое-то колдовство и считая, что с каждым снимком похищают у них часть души и отнимают кусок жизни. И что очень символичен тот факт, что от тебя у меня не осталось ни одного снимка. Я всю кучу фотографий, на которых мы вместе, сделанных в Америке в основном (у тебя собственных фото того периода, что прожил до меня, и не было почти, криминальные личности, кажется, вообще фотографироваться не слишком любят, так Кореец говорил), убрала после твоей смерти. Пыталась поначалу хоть один снимок в рамке выставить, но это было для меня слишком тяжело, и я спрятала их, и если и доставала за весь год пару раз, то только в пьяном виде, и так они и сгорели, когда сожгли люди Хохла нашу квартиру.
В итоге, не осталось у меня ничего — кроме твоего “Ролекса” за двести штук, который ношу не снимая, за исключением тех дней, когда одевала вечернее платье, к которому “Ролекс” не подходил. Кроме твоей зажигалки золотой, усыпанной бриллиантами, от Картье, обрезалки для сигар и подаренных тобой драгоценностей. И знаешь, я даже рада этому, а если увидела бы сейчас твое фото, то не радовалась бы: память, как ты понимаешь, искажает все немного, и столько лет уже прошло после твоей смерти, целых три года. И потому когда Кореец как-то обмолвился, что привез с собой из Москвы пару снимков, на которых вы вместе — один старый совсем, года восемьдесят восьмого, а другой сделан на твоем дне рождения, за два с половиной месяца до твоей смерти, — я промолчала. И может, он и ждал, что я захочу их посмотреть, и удивился про себя моему нежеланию, а может, понял все правильно, а может, просто не захотел повторять — и в любом случае виду не подал, сохранил на лице привычную свою невозмутимость, словно и не говорил ничего.
И еще я вспомнила тут же, что несколько фотографий с Корейцем у меня есть — Мартен нас снимал, кажется, и еще кто-то щелкнул на тусовке одной и вручил снимок, — и я вроде бы знаю даже, где они лежат, в кабинете, но смотреть на них не хочу. По той же самой причине…
И переключилась на экран, а там я лежала, голая, в чулках только и поясе, бесстыдно согнув в колене одну ногу — призывно лежала, ожидая его. И он появился — высокий, широкоплечий, квадратный, со здоровенным своим членом, красным и напряженным и изуродованным буграми и шишками. Оставшимися в память от зоны, где он себе пытался всякие шары вгонять, мечтая, после того как откинется, поражать членом всех баб и трахать их безжалостно, вырывая вопли и мольбы о пощаде, — типичные мечты пацана из глухой провинции, подсевшего в девятнадцать лет на долгий-долгий срок.
И я смотрела, как он закрывает меня сверху своим мощным телом, и слушала естественные сладострастные стоны, и ощущала его сильные руки на себе, стискивающие до боли мою небольшую упругую грудь, и внизу все стало мокрым в один миг, и сползшие туда пальцы начали исследовать эту влагу. А там, в прошлом, слившимся каким-то образом с настоящим, Юджин уже закинул на себя мои ножки, и сидел на коленях, и входил резко и глубоко, и я содрогалась, закатив ослепшие от страсти глаза, судорожно водя руками по груди, массируя набухшие сосочки, и наконец широко расползся в крике рот, и я выгнулась и начала обмякать, и опустила руку вниз и облизала вернувшийся оттуда блестящий палец, и словно сигнал этим подала — и сильные руки на экране перевернули меня, поставив на колени и крепко сжимая мою попку, и все началось заново.
Да, да, хочу! Подскочила на кровати, неудовлетворенная собственными пальцами, такими знающими и умелыми, но не могущими заменить гигантский Корейцев член — и, не отрывая глаз от экрана, схватила на ощупь отточенным движением самый большой вибратор и легла обратно. Обхватив его губами, повторяя экранный минет, и следила жадно, как красный член входит в мой ротик, между ярко-красных пухлых губ, и облизывала черный вибратор, который в этот момент показался мне горячим. И когда Кореец с ревом кончил вдруг, я тоже машинально сглотнула, но не ощутила такого приятного вкуса обильной его спермы. И обиженно ввела вибратор туда, где он мог принести больше пользы, и зажужжали батарейки, а я смотрела, как он снова ставит меня на колени и жирно смазывает специальным кремом член, намереваясь ввести его в мою оттопыренную похотливо попку, — и кончила от одной этой картины, заглушив экранные крики, всегда сопровождавшие такой болезненный и такой сладкий анальный секс.
А дальше я уже не видела толком ничего — потому что обычный вибратор заменила на двойной, с большим отростком для влагалища и чуть поменьше для попки, и мучила им себя, и орала в голос, уверенная, что сзади сейчас Кореец, берущий меня грубо членом, и заодно для полноты ощущений вставивший в меня палец, как бывало. И только вспышка света грубо вырвала меня из полуяви-полусна, но к тому моменту я кончила опять, бог знает в какой по счету раз за это бог знает сколько длившееся время, и упала устало на бок, лицом к распахнувшейся и впустившей свет двери, плохо соображая, что происходит.
— О, прости, Олли! Я не знал…
И вижу неотчетливую, расплывчатую, но постепенно все яснее вырисовывающуюся из застлавшего глаза тумана фигуру Рэя. Одетого, с пистолетом в руке, с немного непонимающими глазами и застывшим лицом, — словно он увидел что-то, недоступное его пониманию и воображению, скажем, приземлившуюся тарелку с зелененькими человечками, и мозг заело, так как не в силах он воспринять происходящее, не говоря уже о том, чтобы обработать и оценить информацию. И он стоял, как человек с отключившейся головой, как робот с перегоревшими микросхемами, а я выползала медленно из фантастического портала, протянувшегося ко мне из такого приятного прошлого. И оказавшись здесь, в настоящем, сказала тихо и хрипло, забыв о том, что прозвучит в голосе похоть:
— Только не говори, что ты думал, что меня убивают…
— Но я так и думал! — выпалил он, приходя в себя, и я улыбнулась слабо:
— Если бы кто-то убил меня таким образом, я бы не возражала. Но от этого не умирают, увы…
И перекатилась на другую сторону, и пошла в ванную, и бросила ему, оглянувшись:
— Можешь осмотреться, если интересно, и спорю на тот миллион, который тебе пообещала, что такого ты нигде не видел…
И услышала, уже скрываясь за занавеской:
— Лучше скажи, что просто не хочешь мне платить…
— Слушай, а кто был тот парень на экране? Можешь не отвечать, если это личное…
— Мой бойфренд, — отвечаю коротко.