Мы прошли завод насквозь — я заметил центральное здание, о котором мне говорил Корос, но рассмотреть толком не успел — и остановились у загона. Дшук протянул мне лопату и пробормотал:
— Вычистишь до приезда новой партии.
— Перчатки есть? — спросил я, принимая лопату.
— Зачем? — искренне удивился Дшук и ушёл, покачивая головой.
Я мысленно поблагодарил Капитана за, очевидно, своё светлое будущее и зашёл в загон. Я думал из меня сделают убийцу, вместого это мне приходится разгребать дерьмо.
Отличный, просто великолепный карьерный рост.
Несмотря на утреннюю прохладу, через полчаса работы мне пришлось скинуть куртку. Ещё через час я совсем взмок. Желудок, в котором со вчерашней ночи маковой росинки не было, громогласно требовал еду, хотя из-за царящего на заводе амбре, казалось бы, ни о какой еде и речи не могло идти. Ан нет, могло и ещё как.
Выйдя из вычищенного загона, я опёрся на лопату, отдыхая.
— Эй, — окликнул я куда-то спешащего мимо невысокого чумазого мужичка. — Когда будут кормить?
Он остановился и, почёсывая чёрную курчавую щетину, осмотрел меня.
— Давно здесь?
— Первый день.
— Вступай в профсоюз.
— Зачем? — немного удивлённо спросил я.
— Защищать права рабочих.
— Я здесь ненадолго.
— И что? Права рабочих везде нужно защищать. — Мужичок приблизился ко мне, видимо, решив, будто нашёл благодарного слушателя. — Мы требуем у владельца завода двенадцатичасовую рабочую смену с часовым перерывом на обед и третий паёк после работы. — Глаза моего собеседника загорелись. — Вот тогда… тогда заживём. Я ещё на вечернюю подработку смогу устроиться.
Нет, я, конечно, слышал, что и на Земле условия труда в девятнадцатом и начале двадцатого века были не то, чтобы не очень, а вообще ни в какие ворота. Но двенадцатичасовой рабочий день как предел мечтаний — это сильно…
— Я здесь ненадолго, — повторил я. — Поработаю с недельку и пойду дальше.
Бородатый ещё раз угрюмо меня осмотрел и смачно высморкался в два пальца.
— Смотри. Кто не с нами, тот против нас.
— Запомню. Скажешь, когда будут кормить?
— Через полчаса, как раз перед прибытием новой партии, — бросил рабочий уже через плечо. — Раздача еды у главного цеха.
Я отдохнул ещё пару минут и, накинув куртку, отправился искать Дшука. Рабочая инициатива наказуема, но, быть может, меня заставят работать в менее вонючем месте…
Я медленно пережёвывал кусок варёной картофелины, наблюдая за тем, как погонщики — видимо, крестьяне с ближайших ферм — гонят по территории скот. В основном — коров, но я разглядел несколько лохматых коз и даже пару лошадей. Складывалось впечатление, будто большую часть скота привели сюда, чтобы не дожидаться, пока животные передохнут в хлеву. Когда мимо меня провели две повозки с мёртвыми животными, я отмёл всякие сомнения.
Даже радостно, что в рабочем пайке оказалось три картофелины и два ломтя серого плотного, как глина, хлеба. Да тот самый толстый мужик, который принял меня на работу, стоял у большого чана, разливая помятым черпаком счастливым обладателям хоть какой-то тары горячую коричневатую бурду.
Когда мимо мимо проехал фургон с птицей, шум, издаваемый животными, стал практически невыносимым. Хотелось уйти, но я продолжал вяло поглощать пресную пищу.
Я пришёл сюда ради разведданных. И они не радовали.
Постоянные рабочие приходят на завод к пяти утра. В пять пятнадцать ворота открывают, и до пяти тридцати они открыты. Следующие полчаса рабочие переодеваются, курят, те, кто принёс еду из дома, завтракает, в общем — все готовятся к работе. Опоздавшие ждут очереди зайти на территорию с шабашниками вроде меня, их впускают в шесть. Правда, опоздавших почти не бывает — толстяк-управляющий Квиор формирует заявку на недостающие рабочие руки, исходя из количества людей, присутствующих на заводе. Если у него плохое настроение может отправить опоздуна домой, сэкономив тем самым деньги заводу: всё-таки однодневники зарабатывали гораздо меньше постоянных рабочих.
В начале седьмого ворота опять закрываются и открываются только в девять. В это время заводчане завтракают (домашние оставляют паёк на обед), а на завод привозится ежедневная партия скота, которому суждено будет стать консервами. Фермеры уходят и… всё. Ворота закрыты до конца рабочей смены в восемь часов.
Всё это рассказал мне Дшук до того, как его голос совсем исчез в гвалте животных.
Я лихорадочно соображал, каким же образом мне протащить через проходную оружие, но пока ничего путного придумать не мог. За утро на вышках периодически мелькали охранники, но, как я понял, на двух вышках из четырёх всегда кто-то был. Кроме того управляющий и пара его прихлебателей бродила как по цехам, так и по самой территории завода, выискивая отлынивающих от работы.
На входе меня не шмонали, но на выходе наверняка обыщут, чтобы я не спёр, например, кусок драгоценнейшей престарелой говядины.
Что делать?
Я представил, как говорю Ивалле «Ты не представляешь, на что мне пришлось пойти, чтобы протащить эту винтовку за периметр» и хмыкнул.
— Что-то смешное? — пробился сквозь куриное кудахтанье голос Дшука.
Рабочий стоял, рядом, протягивая мне свою кружку.
— Да нет, ничего, — отмахнулся я.
— Возьми, — тощий уже ткнул кружку мне в плечо, — без бульона тебе тяжело будет дотянуть до следующей кормёжки. Она будет только в три.
— Спасибо.
Отказываться от калорий я больше в жизни никогда не буду.
Дшук остановил меня, схватившись своей немощной ладонью за плечо.
— Тебе будут предлагать вступить в профсоюз, — не скрывая волнения произнёс он. — Ни за что не соглашайся. Если согласишься, тебя никогда не возьмут на постоянную работу. Говорят… — Дшук понизил голос, от чего его практически не было слышно, — говорят, что скоро их всех выгонят, а зачинщиков этого профсоюза повесят.
— Я учту, — кивнул я. — Ни за что не вступлю.