Вдохновленные историки копнули еще на штык лопаты ту кембриджскую архивную пыль и обнаружили любопытнейшие подтверждающие свидетельства в виде счетов из университетской лавки: у них там, оказывается, даже такую чепуху не выкидывают веками — ибо финансовый документ! Так вот, Марло аккурат после тех своих отлучек принимался лихо сорить деньгами — чего за ним прежде не водилось.
Еще раз Марло засветился (точнее, был засвечен) уже на Континенте, во Флиссингене — на одной из военных баз британского экспедиционного корпуса, воевавшего с испанцами в Нидерландах на стороне тамошнего протестантского правительства. Юрисдикция на тех базах («cautionary towns») была английская, и в январе 1592 года военный губернатор Флиссингена сэр Роберт Сидни препроводил в Англию, в распоряжение Бёрли (как лорда-казначея), компанию арестованных фальшивомонетчиков — и в их числе Марло; экстрадиция та, разумеется, сопровождалась межведомственной бюрократической перепиской, которую и раскопали в архивах. В Англии фальшивомонетчик Марло, как вы уже догадались, ни на виселицу, ни в тюрьму не попал (напротив того — через пару месяцев с большим успехом представил публике пьесу «Мальтийский еврей»), и даже никаких слухов о его странных похождениях в «публичное пространство» не просочилось.
На первый взгляд — картина ясна. Испания как раз в это время пыталась подорвать английскую денежную систему массированным фальшивомонетничеством (как позже Наполеон, а потом Гитлер). Технически ту «грязную работу» выполняли в основном католические эмигранты, как раз в Нидерландах. Так что «боец тихого фронта» Марло заработал там, надо полагать, очередную звездочку на погоны, успешно перекрыв один из каналов поступления на Остров фальшака через портовые «cautionary towns»…
Однако не всё так просто. Историки (Чарльз Николл, 2002) обратили внимание на странный состав фигурантов этого дела: так, в рапорте Сидни упомянут «золотых дел мастер Гиффорд Гилберт» — это был реальный человек, который, однако, к тому времени уже год как умер во французской тюрьме… Так что есть все основания считать ту флиссингенскую «банду фальшивомонетчиков» фейком, созданным британской секретной службой специально под внедрение Марло в окружение одного из лидеров католической эмиграции Уильяма Стэнли; тот дурацкий арест же сорвал тщательно подготовленную операцию (там даже настоящие фальшивые — если так можно выразиться — монеты заготовили). И, как мы увидим далее, флиссингенский провал Марло и «МИ-6» стал, похоже, результатом того самого «дружественного огня» соседней Конторы…
Немало известно и про дептфордских собутыльников Марло. Его убийца (ну или, во всяком случае, взявший на себя то убийство…) Ингрэм Фрайзер аттестован английской Википедией как «джентльмен и бизнесмен». Бизнес там был довольно специфический: ростовщичество, выбивание долгов, контрабанда, рэкет, перепродажа краденного — ну, «Карты, деньги, два ствола», одним словом; несколько раз попадал в поле зрения Закона, но последствий сие не имело: человек был весьма осмотрительный, собственными руками ни к чему опасному не прикасался — только через посредников. Прямых его связей с секретными службами историки так и не выявили (хотя искали их целенаправленно), но вот косвенных — хоть отбавляй.
Как раз в том самом 1593-м он стал бизнес-агентом вышедшего в отставку и поселившегося в своем Кентском имении сэра Томаса Уолсингема — да-да, того самого, что «дальний родственник и доверенное лицо Госсекретаря сэра Фрэнсиса, друг, покровитель и некоторое время непосредственный начальник Марло». Историки (например, Парк Хонан, 2005) считают, что Фрайзер исполнял при сэре Томасе двоякую функцию: во-первых связника (по его прежним контактам в мире секретных служб), а во вторых — прокладки (держа те контакты «на расстоянии вытянутой руки» от новой, мирной-помещичьей, жизни своего патрона).
Правой рукой Фрайзера в его темных делишках был грязный лоер Николас Скерес — неоднократно фигурировавший в этом качестве в судебных расследованиях по жалобам кинутых лохов (Англия! — все протоколы сохранились). Фишка, однако, в том, что вся эта криминальщина, хоть и приносившая изрядный доход, была лишь прикрытием для совсем иной деятельности: Скерес был контрразведчиком из эссексовской «МИ-5», приглядывавшим за лондонским андерграундом на предмет появления там, среди честных воров, государственных преступников: иезуитов, готовящих очередное покушение на Первое Лицо, связных между эмигрантскими центрами на Континенте и католической «пятой колонной» внутри страны, испанских и папских шпионов, и тому подобной публики. И вряд ли столь проницательный и чуткий на опасность человек как Фрайзер за столько времени не догадался, что его «консильери» — краснопёрый…
Специально уточним: Скерес был не завербованным Службой уголовником, а офицером контрразведки, внедренным в криминальный мир. До того, как обнаружиться на лондонском дне, он в 1586 успел поучаствовать в так называемом «Заговоре Бабингтона» (грандиозной провокации, позволившей Фрэнсису Уолсингему отправить на плаху злосчастную Марию Стюарт — разом решив тем самым кучу проблем, стоявших перед его Королевой и его Страной), а еще раньше, в начале 80-х, служил под началом Томаса Уолсингема в бытность того Парижским резидентом Службы.
С графом Эссексом он познакомился в 1589, когда по линии «Курьерской службы» обеспечивал конфиденциальную связь между фаворитом, пребывавшим тогда в Эксетере, и Двором (Англия! — платёжки с подписями Госсекретаря сэра Фрэнсиса сохранились тоже). После «развода» между «МИ-5» и «МИ-6» вполне официально числился «джентльменом в службе лорда Эссекса»; в 1591 участвовал под его началом в Нормандской кампании (там английский экспедиционный корпус «оказывал интернациональную помощь» королю Генриху IV), выполняя секретные миссии.
Положение и функции его в Службе во многом загадочны. С одной стороны, Чарльз Николл (2002) не нашел ни единого упоминания о Скересе в 16-томных записках главы «МИ-5» Энтони Бэкона. С другой стороны, после нелепого мятежа своего отвергнутого фаворита в 1601 Елизавета свела репрессии по этому делу до minimum minimorum; казненных там можно было буквально перечесть по пальцам — и Скерес удостоился попасть в их число (это при том, что шеф его, Бэкон, как мы помним, отмазался). Напрашивается предположение, что его использовали лишь в каких-то особо деликатных миссиях, задействовав его уголовное прикрытие…
Четвертый и самый, похоже, важный участник тех посиделок — Роберт Поули: это уже не контрразведчик, а разведчик из сесиловской «МИ-6». Джентльмен, Кембридж, женитьба на сестре близкого друга Марло Томаса Уотсона (тоже поэта и тоже шпиона), секретарство у Филиппа Сиднея (поэта и натурального, без тени иронии, «рыцаря без страха и упрека», геройски погибшего потом, «выполняя интернациональный долг» в Нидерландах). Некий тюремщик из Маршалси, чьим клиентом ему пришлось побывать (а эти ребята обычно опытные психологи), аттестовал Поули так: «Этот с одинаковой легкостью отнимет у вас хоть жену, хоть жизнь» — в общем, «Агент 007» в полный рост… С Марло он пересекался и в Лондоне (по делам семейно-поэтическим), и на Континенте (по делам шпионским); о «дружбе» в такой специфической профессии вообще говорить сложно, но уж «товарищами по оружию», вместе побывавшими в опасных переделках, они были определенно. Кстати, флиссингенский провал Марло был, возможно, связан именно с бардаком, возникшим в тамошних Службах по причине отлучки Поули: тот как раз был на задании в оккупированном испанцами Брюсселе.
Помнится, Штирлиц на каверзный вопрос Папаши Мюллера: «Как вы думаете, штандартенфюрер, где вы оставили эти пальчики?» высокомерно ответствовал: «Эти пальчики могли остаться в Голландии, в Мадриде, в Токио, в Анкаре…» Так вот, пальчики Поули остались во Франции, Шотландии, Италии, Германии, Дании (это из того, что точно известно по архивам); в Испании вроде бы нет, но вот Испанские Нидерланды были ими заляпаны — гуще некуда. К описываемому времени, правда, ветеран был уже слишком засвечен для нелегальной работы, и руководство «МИ-6» перевело его под дипломатическое прикрытие: базируясь в Гааге, он возглавлял небольшую, но очень эффективную агентурную сеть, доклады которой шли параллельно Сесилу и вице-камергеру Томасу Хениджу (тот курировал в Тайном совете голландские дела, а прежде — естественно! — входил в «старую гвардию» Фрэнсиса Уолсингема).
В свое время именно в Испанских Нидерландах Поули со своими людьми добыл для Уолсингема точную дату отплытия Великой Армады. Украсть или купить эти сведения в самОй Испании было весьма проблематично: глава испанской контрразведки Веласкес де Веласко был человеком весьма дельным, а золота и людей имел в своем распоряжении предостаточно. Ахиллесовой пятой разработанного Веласко режима секретности (что есть вопрос жизни и смерти для любой десантной операции) ожидаемо оказался воюющий в Нидерландах корпус герцога Пармы — который, собственно, и следовало по плану Филиппа II перевезти в Англию на кораблях Армады. А ведь корпус — это огромная неповоротливая структура, которую надо вывести с театра боевых действий, передислоцировать в порты и подготовить к погрузке — для чего необходимо, как минимум, знать предполагаемую дату этой самой погрузки! И сохранить в тайне все эти сложные приготовления во враждебный оккупированной стране, где из-под каждого куста шпионит какой-нибудь Уленшпигель из местного Сопротивления — практически нереально; вот Поули и осталось «всего лишь» собрать и обобщить эти донесения с мест (в том числе свеженапечатанные агитматериалы: призывы к английскому населению поддержать армию вторжения, выполненные в стилистике приснопамятной листовки «Бей жида-политрука — рожа просит кирпича!»).
Кстати, попадись он по ходу той операции в руки испанцев, те были бы озадачены сверх всякой меры: ведь по официальным документам «з/к Поули» просидел всё это время в тюрьме Маршалси как один из ключевых участников «Заговора Бабингтона». В каковом «заговоре» он работал под непосредственным началом — кого? Правильно угадали: Томаса Уолсингема!
…От читателя не требуется особой проницательности, чтобы заподозрить как бы незримое присутствие этого самого, пятого, персонажа в том пансионе Элеоноры Булл (кстати, и имение сэра Томаса находилось на правобережье Темзы, в Кенте — чуть более чем в полудюжине миль от Дептфорда). Именно разнообразные связи с ним (и прошлые, и, как мы увидим, будущие) — то единственное, что объединяет всех членов собравшейся там разнородной (чтоб не сказать — противоестественной) компании. Неудивительно, что многие исследователи видят именно в нем режиссера-постановщика той драмы — будь то ликвидация Марло или его эвакуация, неважно.
И нельзя не согласиться, что по своим «тактико-техническим характеристикам» сэр Томас подходит на эту роль идеально. Именно его в свое время хотел видеть своим преемником на посту шефа секретной службы Фрэнсис Уолсингем: он делал блестящую профессиональную карьеру, уже к 22 годам пройдя путь от связного Парижской резидентуры до главы одного из ключевых подразделений в контрразведке. Увы, в 1589 году — незадолго до смерти своего могущественного родственника — ему пришлось оставить этот свой пост по семейным обстоятельствам: унаследовав за старшим братом имение Скадборо, он нашел финансовые дела семьи в полнейшем расстройстве, и привести их в минимальный порядок можно было лишь в режиме «full-time job». Связи и авторитет в мире секретных служб он, однако, полностью сохранил, собственное мастерство (которое «не пропьешь») — тем более, так что…
Есть, однако, одна деталь, которая, на наш взгляд, сразу ставит крест на сэре Томасе как на возможном организаторе «секретной операции в Дептфорде» (еще раз: ликвидация это была, или эвакуация — без разницы). Дело в том, что по ходу расследования «свидетель Поули» предъявил корочки: он, оказывается, выпивал-закусывал там, находясь на королевской службе (это опять же к вопросу о «случайной драке» — если оно еще кому требуется…) Как выяснилось, резидент был за неделю до того внезапно отозван из Гааги в Лондон — где, однако, никаких таких уж срочно-горящих заданий для него не обнаружилось.
Тем не менее, 13 июня королевская канцелярия (то есть — Бёрли, через вице-камергера Хениджа, того самого) выплатила ему довольно приличную сумму — 30 фунтов, приложив к сему пояснительную записку. Согласно этому официальному документу, Поули весь месяц (с 8 мая по 8 июня) был непрерывно занят тем, что возил из Англии в Голландию и обратно секретные депеши государственной важности («for carrying of letters in post for her Majesty's special and secret affairs of great importance (…), being in her Majesty's service all the aforesaid time [выделено нами — авт.]»). Обратите внимание на формулировку — «находился на службе Ее Величества всё вышеуказанное время»; такие вот подчеркивания красным карандашом в подобного рода бюрократических документах категорически не приняты, Питер Фэри (2005) так и пишет, что эта — единственная в своем роде. И это — при том, что уж день 30 мая-то он точно пропьянствовал в Дептфорде, вместо того, чтоб возить государеву почту! Да и вообще — аса загранразведки на месяц выдергивают из важнейшей прифронтовой резидентуры с тем, чтоб использовать его в качестве курьера…
Так вот, возвращаясь к роли сэра Томаса: он — отставник. И какие бы у него там ни были отлажены горизонтальные связи с бывшими коллегами (причем из обеих Служб, ибо работал он некогда по обеим линиям, а уволился до «Великой схизмы»), и сколь теплыми бы ни были отношения его жены Одри, камер-фрейлины Елизаветы, с ее царственной патронессой (а они таки да, были…) — отдавать собственные приказы офицеру разведки, находящемуся на задании, да еще и вызвать его из-за границы так, чтоб тот покинул свой пост в военное время… «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», тчк. Что, впрочем, никак не означает, что касательства к тому делу он не имел вовсе.
Весьма любопытно (и симптоматично) сложилась дальнейшие отношения между всеми этими персонажами. Фрайзер, чье помилование королева утвердила в рекордно короткий срок, продолжил служить сэру Томасу и леди Одри бизнес-агентом; леди Одри впоследствии, после воцарения Иакова I, еще более укрепила свое положение при дворе, став конфиденткой жены Иакова королевы Анны, и весьма способствовала своей протекцией процветанию Фрайзерова бизнеса (вполне уже к тому времени декриминализовавшегося). Убийство Фрайзером величайшего английского драматурга и старого друга сэра Томаса (кое-кто предполагает, что еще и любовника — но мы, с вашего позволения, эту тему проигнорируем) никак их отношения не омрачило. Более того, есть ощущение, что сэр Томас чувствовал себя всерьез обязанным Фрайзеру (если кто решил, что это тут такой эвфемизм для удавшегося шантажа — никак нет: пытаться шантажировать такого человека, как Уолсингем — это надо совсем уж головы не иметь, а у Фрайзера с головой всё было в порядке).
Через некоторое время сэр Томас стал одним из технических организаторов тайных переговоров о приглашении на престол шотландского короля Иакова I (как «меньшего из зол» для Англии); курьером же у них там был — тот самый Поули, вышедший к тому времени в отставку. Сами понимаете: такого рода гешефты за спиной царствующего монарха (бездетной Елизаветы) — госизмена в чистом виде, путь в камеру пыток и далее на эшафот куда более верный, чем шпионаж военного времени в Испанских Нидерландах, и уж тут подельники должны доверять друг дружке как себе. Так оно и было — судя по результату.
Иной раз второстепенные эпизоды биографии характеризуют человека точнее, чем любые «психологические портреты». Так вот, когда Томас Уолсингем вышел в отставку, финансовые дела его семьи оказались столь плачевны, что он даже угодил ненадолго в долговую тюрьму Флит. А ведь человек уходил с генеральской должности в секретной службе, где в его распоряжении были огромные тайные фонды, никому по серьезному счету не подотчетные. Может, руки у него и были «по локоть в крови» (работа такая…), но что к тем рукам не прилипло даже шиллинга казенных денег — вызывает безусловное уважение. Не то, чтоб такое пуританство было в ту разгульно-ренессансную эпоху чем-то совсем уж из ряда вон (и Уолсингему-старшему, и Энтони Бэкону вообще случалось порой оплачивать операции государственной разведслужбы из личного кармана, а умерли они людьми вовсе не богатыми), но тут просматривается еще один серьезный мотив: сэр Томас, похоже, привык никогда не оставлять за собой никаких крючков, на которых его можно было бы потом подвесить…
Или вот Поули. В Кембридже он (в отличие от персонального стипендиата Марло) «учился на медные деньги» — сам зарабатывая параллельно на свой колледж. По окончании университета сразу получил завидное место (смог позволить себе снимать жилье за 40 фунтов в год — это очень много), потом стал секретарем Филиппа Сиднея — но, наплевав на карьеру, добился (огромными усилиями, действуя через жену своего патрона, дочь сэра Фрэнсиса Уолсингема) зачисления в «Интеллигентную службу». При «разводе» между Конторами рассорился с Робертом Сесилом: тот хотел перевести его на кабинетную должность в «МИ-6», не соответствовавшую его амбициям и заслугам. Вдова Сиднея (с которой он сохранил самые теплые отношения) к тому времени вышла замуж за графа Эссекса, так что в «МИ-5» его уже ждали с распростертыми объятиями; он, однако, добился приёма у самого Бёрли и вернулся (фактически через голову Сесила) на полевую работу в загранразведку… «Агент 007», как и было сказано: адреналиновая наркомания в тяжелой форме (как, похоже, и у Марло).
…Итак, настала пора кое-каких промежуточных выводов — в виде вопросов и проверяемых предсказаний. Как вы полагаете — кто всё-таки оплатил в конечном итоге тот самый счет (шекспировский «great reckoning»), из-за которого якобы разгорелся весь сыр-бор? Ведь счет этот существует (ну, во всяком случае, некогда существовал): известны вполне конкретные подробности — чего они там ели-пили (две литрухи красненького на четыре рыла, за полный-то день), а в коронерском отчете записано, что итоговая сумма была в пенсах (даже на шиллинг не нагуляли…): «…They could not be at one nor agree about the payment of the sum of pence». Ну а поскольку в британских архивах, как мы убедились, порой сохраняются самые удивительные бумаги (вроде тех счетов из университетской лавки) — мы настоятельно рекомендуем историкам, и в особенности — неомарловианцам, предпринять соответствующие архивные разыскания.
И мы предсказываем, что хотя приглашал компанию Фрайзер (Воэн пишет об этом вполне определенно — а вот в коронерский отчет это важное обстоятельство не попало, почему-то…), счет тот оплатил — Поули. Из тех самых 30 фунтов, выданных ему в королевской канцелярии. Потому что это несуразно много в качестве «командировочных» и смехотворно мало в качестве «премиальных» за заказное убийство старого товарища — а вот на оплату оперативных мероприятий будет в самый раз.
Хотя, с другой стороны, сама сумма в «30 серебряных монет» наводит на определенные мысли (черный юмор «Интеллигентной службе» был вполне свойственен). Ну и, в любом случае, наличие оперативных мероприятий само по себе не дает дополнительных аргументов ни в пользу версии Ликвидации, ни в пользу версии Эвакуации…
Основной документ, на который тут опираются историки, это протокол расследования, проведенного в Дептфорде утром 1 июня 1593 года личным королевским «спец-коронером» (Coroner of the Household, или Coroner of the Verge) Уильямом Данби. Нам кажется полезным привести его здесь полностью (благо он не так уж велик), ибо кое-кто из авторов занимательных конспирологических версий, похоже, так и не удосужился предварительно ознакомиться с фактологией.
Итак, картинка (нарисованная, напомним, совместными усилиями троих персон, которые, что называется, врут как дышат). Комната, стол (посередке?), кровать (надо полагать, у стены?), на которой развалился Марло, переругивающийся с собутыльниками «злобными словами». (NB: О том, что Марло при начале ссоры валялся на койке, упоминает и Воэн; отметить это чепуховое обстоятельство почему-то всем им казалось важным.) Фрайзер, Поули и Скерес сидят в рядок за столом («вышеупомянутый Фрайзер» посередине), все по одну его сторону (надо полагать, на общей скамье?), спиной к койке с «вышеупомянутым Марло», и что тот делает — им не видать. (NB: Странновато они расположились — что для игры (а по Воэну они как раз играли в триктрак), что для продолжения выпивона по окончании ужина: естественнее было бы всё же лицом друг к дружке; ну да ладно — может, у них там кроме той скамьи других сидений и не было.)
Марло же тем часом с койки вскакивает, «внезапно и в злобе своей» кидается на сидящего к нему спиной беднягу Фрайзера (который заблокирован между Скересом и Поули до того неудачно (или как раз — удачно?..), что даже и сбежать-то не может), «злонамеренно» выдергивает из ножен висевший у того на поясе кинжал, и «злонамеренно» же наносит тому две раны в голову: порезы по два дюйма. (NB: Что удары пришлись в голову — естественно: нападающий стоит, жертва сидит; где именно на голове те порезы, протокол умалчивает (при том, что сами раны описаны детально: «два дюйма длиной и полдюйма глубиной»); но, впрочем, если эти царапины Фрайзеру нанесли постфактум «свидетели»-сообщники, вряд ли они там прокололись по части правильной — то есть правой — стороны головы: все они там люди опытные и хладнокровные…)… До этого момента — картина правдоподобная, во всяком случае — без вопиющих несообразностей. А вот дальше — хуже.
Фрайзер «боится быть убитым» (NB: Еще бы — Марло был известный отморозок (во всяком случае, старательно поддерживал такую свою репутацию), а оружием владел мастерски. Что ж до Фрайзера, то это ведь только в альтернативке Тертлдава он — лихой боевик-ликвидатор, пачками режущий полицаев и коллаборационистов; в реале-то это был тихий бухгалтер — паук, сидящий в центре своей криминальный паутины, который если кого и убивал (что, кстати, вообще не факт…), то уж точно не своими руками). При этом он «сидит между Скересом и Поули таким образом, каковой исключает возможность для бегства». (NB: Последнее обстоятельство повторено в тексте протокола трижды, что не может не вызвать в памяти восточную пословицу: «Ты сказал — я поверил; ты повторил — я засомневался; ты повторил это в третий раз — и я понял, что это неправда». Вот любопытно: а чем был занят «вышеупомянутый Скерес», многоопытный оперативник контрразведки, всё то время, пока обдолбанный отморозок пытался снять скальп с его патрона? Так и сидел сиднем, бестолково мешая тому патрону даже сбежать — или, может, хотя бы подбадривал того полезными советами, типа «в ближний бой не лезь, работай в корпус»?)
Как бы то ни было, Фрайзер, «не имея возможности спастись бегством» и «в видах защиты и спасения своей жизни», вступает с отморозком в борьбу с заявленной целью — отнять у того «вышеупомянутый кинжал». «И так случилось в той схватке, что означенный Ингрэм, защищая свою жизнь, вышеупомянутым кинжалом ценою 12 пенсов, нанес означенному Кристоферу (тогда и там) смертельную рану над его правым глазом, глубиной в два дюйма и шириной в один дюйм, от каковой смертельной раны вышеупомянутый Кристофер (тогда и там) немедленно скончался» (конец цитаты); «и так уж вот оно случилось, что» — о да, поистине, исчерпывающее объяснение!
Фраза — шедевр (это без тени иронии!), а «спец-коронер» Данби — реально высокий профессионал. Вопрос на засыпку: зачем именно в этой фразе, где на месте ключевого пункта расследования красуется полнейшая, вызывающая оторопь, невнятица, ему понадобилось ввернуть цену того кинжала (вот уж воистину «вышеупомянутого»: четырежды в предшествующем тексте)? Наш вариант ответа: затем, что цена та — в пенсах, и всякому ясно, что это, по хорошему счету, никакое не оружие, а так — «колбаски нарЕзать». «Итак, джентльмены, перед нами — классическая, химически чистая, бытовуха: вместе пили, потом спьяну повздорили из-за трех копеек, и один пьяный дурак пырнул другого пьяного дурака столовым ножом… Ну, и во что тут вникать-то, джентльмены?!»
А повникать там, между тем, очень даже есть — во что.
То, что изложенная в протоколе Данби версия «самозащиты в спонтанной драке» воды не держит, было ясно историкам с самого начала; сразу же после публикации Хотсоном дептфордского документа, в том же 1925 году, Эжени де Кальб ткнула пальцем в самые явные несуразности:
— что единственное «подтверждение» мутной истории, рассказанной «тремя профессиональным лжецами» — это две царапины на голове Фрайзера, которые тот запросто мог нанести себе и сам;
— что человек, всерьез вознамерившийся кого-то убивать (Марло, якобы), не станет до последнего мига расслабленно валяться на койке, переругиваясь с находящимся в вертикальном положении и неподалеку от него врагом;
— что Фрайзер, якобы зажатый у стола между Скересом и Поули так, что лишен возможности даже сбежать, вполне успешно, тем не менее, борется с напавшим на него со спины вооруженным и опытным противником, нанеся тому смертельную рану его же кинжалом;
— что всё это творится при необъяснимом бездействии двоих наблюдателей, «достаточно компетентных в том, чтобы оградить Фрайзера от нападения», но не предпринявших, якобы, даже попытки вмешаться.
И тут вот что забавно: поскольку выданная нашими «рыцарями плаща и кинжала» и безропотно зафиксированная «спец-коронером» версия происшедшего является очевидным враньем, у ряда исследователей («конспирологов»…) возникает азартный соблазн доказать, что она — то самое «вранье от первого слова до последнего» (а это, столь же очевидным образом, не так). Ну, к примеру: «А почему кинжал („вышеупомянутый“…) якобы болтается у Фрайзера где-то за спиной — будто специально, чтобы Марло проще было им завладеть при нападении сзади („drew the dagger of the said Ingram which was at his back“)?» Этот «вопрос с подначкой» пошел со времен марловианца Кальвина Гофмана (1955), и ответ на него давным-давно известен: «Попробуйте-ка сесть на лавку, имея висящий на поясе кинжал — и вам придется его передвинуть (на ремне или на перевязи) за спину, ибо ни в каком ином положении он просто не поместится: средневековые рисунки вам в помощь»; и тем не менее, в лонг-листе «конспирологических претензий» тот «кинжал за спиной» нет-нет, да и мелькнет…
Или вот, кочующая из одного конспирологического сочинения в другое колотая рана «над глазом», которая якобы никак не могла послужить причиной смерти, да еще и мгновенной: «Ученые и медики пришли к выводу, что убить человека так, как описано в протоколе, невозможно — тут нужен топор» (конец цитаты); дальше, как правило, следуют ссылки на мнение «хирургов из Колумбийского университета» («британские ученые доказали», ага). Ну, с «хирургами из Колумбийского университета» всё ясно: предположение о «несмертельности» такой раны высказал некогда литературовед и библиограф Сэмюэль Танненбаум (1926). До того, как заняться литературоведением, Танненбаум некоторое время подвизался на поприще психоанализа и психотерапии, учился же он в Колумбийском университете, в «College of Physicians and Surgeons» — вот, собственно, и вся «хирургия»…
Что же до раны Марло, то «eye- oculum» в ее описании («a mortal wound over his right eye — plagam mortalem super dexterum oculum»), вне всякого сомнения, следует понимать не как «глаз», а как «глазное яблоко». Ну и — сквозь верхнюю долю глазницы в мозг, мгновенная смерть, всё как и должно быть (у Воэна, кстати, именно так и описано: «Hee [one named Ingram] stabd this Marlow into the eye, in such sort, that his braines comming out at the daggers point, hee shortlie after dyed».) Согласно же запрошенной нами экспертной оценке «московских хирургов» (практикующих), убить человека, проткнув насквозь ажурные косточки глазницы, можно «хоть пальцем» (ежели за дело возьмется профессионал), а уж гвоздем или, скажем, щепкой — это просто печальная патанатомическая рутина… На самом-то деле там есть кое-какие нюансы (и Танненбаум всё же не зря учился когда-то «на медицинском»…) — но о них чуть погодя.
Самое любопытное — что «конспирологи» при этом обходят вниманием одно реально важное и крайне подозрительное обстоятельство, а именно: та смертельная колотая рана была нанесена «поэту и шпиону» в ПРАВЫЙ глаз. И выразительнейшую лакуну в протоколе на месте описания той финальной схватки («И так уж оно случилось, что» — «вот вам труп!») мы объясняем именно тем, что обвиняемый со «свидетелями»-соучастниками (при том, что все они, повторим, люди опытные и хладнокровные) так и не сумели выдумать — во внезапно возникшем цейтноте — сколь-нибудь внятное объяснение той ране в правый глаз при отсутствии среди них хоть одного левши… Таки да — пацаны спороли косяк, по-настоящему крупный; и ихнее счастье, что выводить их на чистую воду в задачи «спец-коронера» Данби, похоже, не входило…
Поскольку смущенное молчание про тот правый глаз затянулось почти на век, неомарловианец Питер Фэри (2005), сжалившись над своими, почти уже вымершими — хоть в «Красную книгу» заноси — оппонентами из «партии спонтанной самозащиты», с небрежным великодушием подарил им искомую версию:
«Следует заметить, что история с „самозащитой“ не настолько всё же невероятна, как посчитала де Кальб. Что там, однако, действительно невероятно, так это раны Фрайзера — как они описаны. Раны на коже головы глубиной в четверть дюйма, оставляющие череп неповрежденным — это звучит совершенно неправдоподобно. Хотя латынь оригинала вполне ясна (profunditatis quartii unius policis), может быть он [коронер] все же намеревался сказать „четверть дюйма шириной“? В этом случае вполне возможно, что нападающий Марло наносил удары по голове Фрайзера рукоятью ножа, а не лезвием. Если Марло стоит над ним, с лезвием направленным вверх [т. е. Марло держит кинжал прямым, а не обратным хватом — авт.], Фрайзер вполне способен, не оборачиваясь всем корпусом назад, перехватить запястье Марло и, почти рефлекторно отталкивая его руку прочь от своего скальпа, непреднамеренно направить лезвие прямо в глазницу Марло». В ПРАВУЮ глазницу — бинго!!