На деревенской площади бродячие артисты развернули балаганчик и показывали сценку из жизни Глуподырого Пиетро. Актер, изображавший жалкого паяца, пытался признаться в любви грудастой красотке с сиреневыми волосами, но все его амурные притязания закончилось тем, что красотка принялась закидывать его огрызками. Дамочку поддержали ее товарищи под одобрительный смех немногих зевак. Пиетро, как водится, распустил нюни, но так было только веселее. Жалел его только ослик, вечный спутник и единственный друг.
Представление не пользовалось успехом — слишком уж непритязательным был вид артистов, а шутки, которыми они обменивались, были известны всем давным-давно и не могли выдавить даже крошечной улыбки. Однако вскоре из церквушки вышел священник, и дело стало принимать совсем иной оборот.
Местный святой отец был молод и, судя по широченным плечам и сломанному носу, успел поднатореть в кулачном бою в своей мирской жизни. Смерив взглядом собравшихся, он громогласно заявил, что не потерпит такого непотребства перед храмом Господним и незамедлительно отоварит нечестивцев своим пасторским посохом, если они немедля не прекратят свои мерзости. Артисты разразились дружным хохотом, а дамочка с сиреневыми волосами задрала юбку и продемонстрировала священнику все, чем ее наградила природа. Народ смекнул, что сейчас начнется представление поинтереснее того, что было в балагане, и к площади потихоньку стали подтягиваться зеваки.
Святой отец вздохнул, провел по лбу пальцами, прося прощения у Господа, а в следующую минуту уже выдрал дрын из ближайшего забора и ломанулся к балагану с такой скоростью и таким веселым азартом, что немногие зрители сумели увернуться от карающего слуги Божия. Визг, удары, ослиный рев, крики — все слилось в великолепную музыку битвы, и Лефевр, который в это время появился на площади, несколько минут наблюдал, как священник почем зря лупцует артистов, и в итоге одобрительно кивнул. Сражение впечатляло.
Впрочем, досматривать разгром заблудшего стада Лефевр не стал. Утром он приехал в эту деревеньку, оставил вещи в трактире и отправился в лес. Дожди превратили дороги в бездонный грязевой кисель, но Лефевр все-таки умудрился добраться до места назначения и не потерять сапоги. Немного передохнув, он активировал артефакт, который ему предоставил профессор Гундеготт, и вскоре земля под ногами задрожала, выпуская на поверхность маленький сундучок. Когда Лефевр толкнул его носком сапога, сундучок рассыпался, выпустив зеленоватое облако, вонявшее так, что птица, бормотавшая в кустах, поперхнулась. Дождавшись, пока облако рассеется, Лефевр склонился к обломкам и поднял маленький глиняный шарик. Смахнув с него пыль и грязь, он увидел отчетливый отпечаток большого пальца — так, по традиции, художники и ремесленники помечали свои работы. А этот шарик, по легенде, вышел из рук первого мага Сузы, безымянного чудовища, когда-то державшего в страхе всю ойкумену.
Лефевр редко выезжал из столицы, и осенний лес впечатлил его. Золотисто-кровавый, сумрачный, хранящий страшные тайны, он был наполнен звуками и жизнью, несмотря на отвратительную погоду. Но теперь лес потерял одно из своих сокровищ и, когда Лефевр обернулся напоследок в сторону опушки, то увидел, что лес кажется печальным и унылым. Что ж, иногда приходится терять самое дорогое, и с этим ничего не поделаешь.
Сейчас найденный артефакт лежал во внутреннем кармане сюртука, и Лефевр чувствовал его тяжесть, необычную для предмета таких скромных размеров. День постепенно клонился к вечеру, Лефевр вымотался за время поисков и сейчас хотел вымыться и поужинать. Драка на площади заставила его улыбнуться, и он вдруг подумал, что, возможно, все очень скоро изменится к лучшему. Во всяком случае, ему хотелось в это верить.
После того, как он привел себя в порядок в убогой ванной своего гостиничного номера, Лефевр вышел в комнату и, вынув артефакт из кармана, сел на кровать и несколько минут просидел просто так, ни о чем не думая и катая шарик по ладони. Артефакт не откликнулся. Он лежал в его руках, глухой и безмолвный, и, когда Лефевр отправил в него личное заклинание, остался таким же — древним кусочком окаменевшей глины. Артефакт умер, магия покинула его — Лефевр понял это и неожиданно подумал, что сидит возле могилы, заросшей травой и кустарником, и внизу никого нет. Рано или поздно уходит все, и мысли, и чувства, и чары. Остается только пустота, поросшая травой.
Ему стало грустно. Мысленно оживив карту поисков, Лефевр нашел факел, горевший над сундучком с шариком, и загасил его. Что ж, этого следовало ожидать. Не все артефакты лежат под землей в целости и сохранности, и кто знает, сколько раз еще придется столкнуться с таким знобящим разочарованием.
С улицы по-прежнему доносились крики. Лефевр выглянул в окно и увидел, как побитые артисты сгребают жалкие остатки своего разломанного балагана, а священник, опираясь о свой дрын, отдыхает после славного сражения и проповедует собравшимся о том, что в свободную минуту порядочным людям следует почитать богоугодную книгу, навестить друзей или родных, да даже и в кабак заглянуть — все лучше, чем тешить бесов, глядя на мерзопакостные кривляния. Лефевр усмехнулся и подумал, что святой отец прав: в кабак действительно стоит заглянуть, тем более, что на первом этаже гостиницы как раз открыта таверна.
Ужин, поставленный перед Лефевром, был простой, но сытный: жареное мясо с грибами и картофелем. Хозяйка, она же официантка и раздатчица в одном лице, как бы невзначай прижалась к плечу Лефевра пышным бюстом и спросила:
— Может, вина?
— Лучше чаю, — сказал Лефевр и, вытащив из кармана бесполезный шарик, задумчиво прокатил его по столу. Хозяйка разочарованно вздохнула, пожала плечами и ушла за стойку. Не хотите, как хотите, дело ваше. Лефевр проводил ее равнодушным взглядом: дамочка, конечно, обладала выдающимися достоинствами, но, как он уже успел убедиться, это ему никак не могло помочь.
Он не переставал думать об Алите. Со временем это превратилось в какую-то навязчивую идею, и даже приторные ласки красавиц мадам Бьотта не могли ее изгнать. В конце концов, Лефевр плюнул на попытки забыть и забросить, признался самому себе, что любит, имеет полное право любить и страдать, и решил, что надо все-таки заняться делами. Должность директора правового департамента инквизиции освобождалась через месяц, и государь Ахонсо, вручая Лефевру орден святого Горго, сказал прямо, что никого другого на этом месте не видит.
— Через год министр Литто уходит в отставку, — сообщил его величество. — Так что департамент для вас просто маленькая ступень.
Разумеется, это произвело фурор на работе. Все прежние недруги сразу же стали милыми и вежливыми, при встрече кланялись чуть ли не в пояс и так и норовили уверить в своем совершеннейшем почтении. Непосредственные подчиненные Лефевра оказались гораздо честнее и сердечнее: они поздравили шефа с грядущим повышением и попросили не забывать их. Менталист Абриль высказался без обиняков:
— Пришлите нам хорошего начальника, шеф. Мы уж привыкли к хорошему, от уродов голова болеть будет.
Лефевр рассмеялся и сказал, что сделает все возможное. На том и порешили.
Но больше всех его удивил господин Куатто, председатель Центрального банка Сузы, того самого, в котором Лефевры уже несколько веков хранили свои сбережения и драгоценности. Когда он в очередной раз пришел проверить проценты и накопления, председатель на правах старого знакомого семьи завел с ним весьма необычную беседу, поинтересовавшись:
— Милорд, а вы женаты?
— Нет, — спокойно ответил Лефевр, изучая отчет по вкладам гораздо пристальнее, чем обычно: он прекрасно понял, в какую сторону поворачивает беседа. Левая бровь Куатто слегка дрогнула: те, кто был близко знаком с господином председателем, знали, что это означает плохо скрываемую радость.
— Пора бы вам задуматься о семье, — с самой искренней заботой сообщил Куатто. — Обзавестись наследниками. Такое состояние, как ваше, нельзя отдавать в чужие руки.
Лефевр усмехнулся и, фигурально выражаясь, решил подергать Куатто за усы.
— Где же сейчас найдешь хорошую жену, — вздохнул он с самым серьезным видом и перевернул очередную страницу отчета. — Да и некогда мне заниматься поисками, откровенно говоря.
Левая бровь господина председателя дрогнула снова: внутренне Куатто пустился в пляс.
— А зачем заниматься поисками, — сказал он, — когда у старых друзей вашего семейства уже есть превосходный вариант? Моя дочь Этель в этом сезоне в первый раз выходит в свет.
Лефевр одарил господина председателя тонкой понимающей улыбкой и вспомнил Кати Кьежу, свое увлечение из давних времен.
— Берегитесь, господин Куатто, — сказал он. — Ходят слухи, что миледи Этель потрясающая красавица. Вас немедля начнут атаковать охотники за приданым.
Куатто вздохнул. Весь его вид говорил о том, что он крайне рад встретить понимание в столь деликатном вопросе.
— В том и дело, мой друг, в том и дело, — вздохнул он. — Господь создал две сложные работы: чистильщика конюшен и отца девушки на выданье. Отчего бы вам не облегчить мой труд?
Лефевр задумчиво потер щеку, затем закрыл папку с отчетами и сухо поинтересовался:
— И каков размер приданого?
Куато натурально выдохнул с облегчением, расположился в кресле свободнее и назвал такую сумму, что теперь уже у Лефевра дернулась бровь. Он отстраненно подумал, что никакой магии на свете нет: настоящее волшебство творят только чины и деньги. Если через год ты станешь министром, то любой, даже самый заносчивый столп сего мира сочтет за честь подложить под тебя единственное и обожаемое дитя. И теперь никого ничто не смущает: ни двадцать лет разницы в возрасте, ни то, что физиономией будущего зятя можно кошек пугать в темных переулках. Конечно, юная красавица будет биться в истерике, но это ей не поможет.
— Хорошо, — кивнул Лефевр и поднялся. — Я подумаю об этом. Передайте миледи Этель мои самые теплые пожелания.
Куато улыбнулся, машинально прикоснувшись к кончику уха — этот жест господина председателя означал некоторое разочарование. Впрочем, он отлично понимал, что серьезные дела не делаются быстро, и был согласен подождать.
И теперь, сидя в каком-то медвежьем углу на севере Сузы, Лефевр вдруг подумал: а почему бы и нет? Он всю жизнь пытался быть хорошим, но в итоге понял только одно: хорошие люди никогда не живут хорошо. Вот и вся истина.
Мертвый артефакт молча лежал на столе и не мог ни согласиться с Лефевром, ни сказать, что он неправ.
Государь Ахонсо был прав: дворцовые кумушки невзлюбили Алиту сразу же, стоило ей стать женой принца. Неприятный сюрприз появился через два дня после свадьбы: толченое стекло, насыпанное в домашние туфли Алиты. Рекиген рвал и метал; служанка, приставленная к ее высочеству, была сразу же изгнана без выходного пособия, а остальные обитатели дворца смогли насладиться превосходным скандалом. Разумеется, виноватых не нашли: жены старших принцев смотрели на Рекигена, как на помешанного, и отвечали ему во вполне простонародных выражениях, а супруга наследника престола, весьма дородная дама с очень дурным характером, высказалась очень жестко: порядочные женщины не будут жить под одной крышей с шалавой, которую вытащили неизвестно из какой канавы. Пусть проваливает или получит что-нибудь поинтереснее стекла.
Алита прекрасно слышала их вопли, но не чувствовала ни злости, ни обиды — всего лишь очередное понимание того, что Огюст-Эжен был прав. Вся Суза считает ее девкой из публичного дома. Что ж, придется делать свою работу в практически военно-полевых условиях. Подобрав юбки, Алита наскоро припудрила лицо и, прихрамывая, отправилась в малую библиотеку, где шел скандал. Она понятия не имела, что скажет будущей государыне, но знала, что той мало не покажется.
Малая библиотека сейчас напоминала встревоженный курятник: жены старших принцев переругивались с Рекигеном так эмоционально, что не сразу увидели вошедшую Алиту, и она несколько минут наслаждалась их яркой и выразительной бранью, узнав о себе много нового. Потом она показушно покашляла в кулак и, дождавшись, когда дамы обернутся к ней, отчетливо промолвила:
— Ну что, курочки, в ваш закуток пришла лиса. Мы с вами еще не слишком близко познакомились, поэтому представлюсь еще раз: Алита Росса, баронесса Ковенская. В документах инквизиции — злонамеренная ведьма. Правила будут такие: вы не лезете ко мне, и я не трогаю вас. Эти стекла в туфлях, — она обвела дам тяжелым пристальным взглядом, и одна из высочеств, худенькая ангелоподобная блондинка, сразу же опустила глаза, — я вам на первый раз прощу. Спишем на скудоумие и отсутствие чувства самосохранения. Занимайтесь вышиванием, или чем вы там занимаетесь. Но если что-то похожее повторится, то вы об этом очень сильно пожалеете.
Алита встряхнула правой кистью, и на кончиках пальцев засветились бледно-голубые огоньки. На курятник это произвело самое серьезное впечатление: дамы, которые хотели было дать дерзкой девице соответствующий ответ, практически поперхнулись словами. Алита отдала им поклон, взяла Рекигена под руку и добавила:
— Всего доброго, курочки. Сидите тихо.
Они действительно сидели тихо. На охватившем ее кураже Алита дошла до своих покоев, и уже там с ней случилась самая натуральная истерика. Алита не могла взять в толк, как, каким образом ей удалось говорить настолько резко и нагло, что дамочки, прошедшие такую интриганскую шкуродерню, что ей и не снилось, даже и не пикнули в ответ. Огоньки на пальцах были последней каплей: Алита не осознавала, как они появились и как исчезли. Пришла, перепугала этих дур до икоты, ввернула немножко магии и ушла. Все.