Обезьяны, разгуливающие по вершинам деревьев, оглашают воздух пронзительными криками.
Часы бегут, но мы забыли о времени и не чувствуем усталости, хотя пройдено уже немало километров. Нас очаровало это сказочное зрелище, столь ослепительное после монотонных пейзажей пустыни. Мне еще доводилось видеть прекрасные места во Франции, но данакильцы и сомалийцы никогда не сталкивались ни с чем подобным. Райские картины, которые рисовало их воображение, с ручьями, журчащими среди цветов и плодовых деревьев, под которыми прогуливаются красавицы, меркнут по сравнению с окружающей красотой.
Но это восхитительное зрелище не заставит меня забыть о суровой пустыне. Посреди пышной природы мне на память невольно приходит колючий кустарник, застывший под раскаленным солнцем, и на сердце ложится тоска… Почему я испытываю ностальгию по бесплодной пустыне с ее безбрежными песками? Не потому ли, что это безлюдное пространство дает нам почувствовать незыблемость вселенной, подавляя нас, смертных, своим величием?
Наконец-то я получил разрешение на покупку четырехсот seer шарраса (примерно триста пятьдесят кило), но мне придется заплатить пошлину в размере десяти рупий за seer и еще комиссионные господину Пинто. Денег у меня на это не хватит. Бесполезно телеграфировать в Египет, ведь Ставро не верит в успех моей авантюры. Но у меня остается надежда на трюм «Альтаира» — в морском порту это всегда живые деньги, если найдется подходящий груз.
Я делюсь своими мыслями с изобретательным Нанабоем, и в тот же вечер он заключает соглашение с баньяном по имени Ван Малей Вержей, крупным торговцем, имеющим филиал в Джибути. Цель оправдывает средства. Получив деньги за фрахт вперед, я сумею выйти из положения.
Я приобрел шаррас у некоего Хадилаля Ремлаля, который торгует гашишем с разрешения правительства. Но в Бомбее у него не хватает нужного мне количества: основные запасы хранятся в лавке в Хошиярпуре, на границе Кашмира.
Получив разрешение, я заявляю Тернелю о своем намерении купить товар. Он изумлен тем, что я так легко согласился уплатить столь высокую пошлину за продукт, предназначенный для химической промышленности. Я объясняю ему, что моя цель заключается не в том, чтобы получить немедленную выгоду, а лишь сделать первую попытку в преддверии будущих крупных дел.
— И все же подождите, — говорит мне Тернель. — Не предпринимайте ничего, не повидав Пинто, быть может, он найдет средство уладить дело.
На сей раз мы навещаем достойного чиновника на дому. Его жилище обставлено по-европейски, но всюду снуют голые перепачканные индийские ребятишки, звенящие браслетами. Женщины-индианки, испуганные моим появлением, быстро исчезают. Двери закрываются, шторы задергиваются, и в глубине покоев смолкают шум и крики. Пинто тоже одет на индийский лад и выглядит смущенным — наше неожиданное вторжение в его личную жизнь застало его врасплох.
Тернель рассказывает ему, что, столкнувшись с трудностями, я решил приобрести меньшее количество шарраса, чтобы уплатить пошлину. Таким образом, оба приятеля теряют комиссионные, на которые рассчитывали.
Сначала я боялся, что совершил промах, позволив Тернелю узнать, какие огромные деньги я готов заплатить. Но Тернель ни о чем не догадывался, и мое решение лишь подогревает его интерес.
Пинто берет у меня разрешение на приобретение товара, подписанное им у начальника таможни, разглядывает его с улыбкой и погружается в раздумья. Он протирает очки, с важным видом водружает их на свой крючковатый нос и, выдержав паузу, берет в руки перо. Слегка обмакнув его в небольшой чернильнице, он пишет в углу моего свидетельства волшебные слова: «Duty paid» (пошлина уплачена).
Он передает бумагу Тернелю, и тот, судя по его вопросительной улыбке, ничего не понимает. Я понимаю еще меньше, и мы оба глядим на Пинто с недоумением.
Пинто потирает руки и откидывается в кресле. Он словно говорит: «Глядите, как это просто, до чего просто обвести вокруг пальца наших хозяев-англичан, этих спесивых лордов, которые даже не удостаивают нас взглядом. А мы ползаем себе, как кобра в траве джунглей, и эти дураки не знают, что мы можем запросто выбить у них почву из-под ног».
Наконец оракул поясняет:
— Эта пометка означает, что разрешение начальника таможни имеет силу лишь в том случае, если пошлина уплачена. Я действую, исходя из своего долга, в финансовых интересах империи.
Сделав паузу, он разглядывает нас сквозь щелки своих полуприкрытых глаз.
Мы понимаем все меньше и меньше.
— Однако, — продолжает Пинто, — начальник таможни Хошиярпура, у которого тоже есть помощник — индиец, как и я, — может, если вы постараетесь, подумать, что вы уже заплатили пошлину в Бомбее. А в бомбейской лавке, куда вы придете забирать доставленный товар, решат, что вы сделали это в Хошиярпуре. Поскольку до вас такого случая здесь не было, никто не знает, кто должен выписывать вам квитанцию об уплате пошлины, и, если вы сумеете понравиться, никто и не станет до этого докапываться. Если все пройдет так, как я рассчитываю, вы сможете, не правда ли, дать мне пять рупий с каждого seer.
Разумеется, я соглашаюсь, и мы собираемся откланяться. Открывая дверь, Пинто небрежно добавляет:
— Я написал на разрешении «400» цифрами. Я мог бы написать это и буквами, но подумал, что при случае всегда можно подставить еще один нуль…
Я теряю дар речи, ошеломленный тем, с какой легкостью старый индиец обращается с юридическим документом.
Я догадываюсь, какую опасность может представлять для нас эта подделка. Старый плут наверняка оставил у себя копию документа и сможет меня шантажировать, если я попадусь на его уловку.
На улице Тернель объясняет мне преимущество арабских цифр.
— Согласен, — отвечаю я, — это очень простой способ, но ради чего им пользоваться? Мне все равно нечем платить за четыре тысячи seer, за которые Пинто получит двадцать тысяч рупий. И к тому же я не хочу прибегать к столь ненадежному средству. Если я смогу когда-нибудь купить четыре тысячи seer, то сделаю это гораздо проще и не стану ничего платить Пинто. Вы знаете в Кашмире торговцев, связанных с центральным Китаем. Можно покупать товар прямо там, а не везти его через всю Индию. Тогда вопрос о пошлине отпадет сам собой. Ведь вы не откажетесь от денег, на которые претендует Пинто? Я обязуюсь впредь выплачивать вам комиссионные в размере пяти рупий за seer. Прозондируйте почву относительно покупки товара в местах его производства. Остальное я возьму на себя, и нам не нужно будет прибегать к махинациям, которые столь любезно предлагает нам секретарь начальника бомбейской таможни. Ваш годовой доход составит тридцать тысяч рупий (двести пятьдесят тысяч франков).
Я рассчитываю, что жадность Тернеля станет залогом его верности. К сожалению, позднее я убедился, что нельзя рассчитывать на продажного человека, ибо он изменит вам при первой же возможности, как только кто-нибудь предложит ему более выгодное дело.
За два дня мы пересекли северную Индию и добрались до вокзала в Хошиярпуре. Это небольшая станция с единственной железнодорожной колеей, где прибытие поезда всякий раз становится событием. Начальник станции занимается садоводством и вспоминает о работе только тогда, когда ему приносят жалованье.
В поезде очень мало пассажиров; видимо, европейцы заглядывают сюда крайне редко, и мое присутствие вызывает всеобщее любопытство.
Я уже могу кое-как объясниться по-английски. Но мое поведение резко отличает меня от английских чиновников. Местные жители никогда не видели французов, но относятся к ним с симпатией, зная, что мы воевали с англичанами.
В героическую эпоху Дюплекса англичане настраивали против нас местное население и заставляли новобранцев дезертировать, внушив им, что мы шьем солдатские сапоги из кожи священных животных. Позже мы отплатили им тем же, распространив слух, что английские патроны делаются из телячьей кожи. Эта небылица разнеслась по всем казармам, и солдаты-индийцы, завербованные англичанами, перестали прикасаться к патронам.
Повозка везет меня в Даак-Бунгало (приют путешественников), ибо в этом затерянном крае нет гостиниц. Заведения подобного сорта были основаны английскими властями во всех городах, поселках и даже среди джунглей, чтобы создать условия для туристов.
К каждому бунгало приставлены повар и слуга, получающие жалованье от правительства. Дома хорошо обставлены, в них есть и ванны, и столовые, и курительные комнаты, а в парке оборудован корт для тенниса. Здесь чувствуешь себя хозяином, все услуги бесплатны, деньги уходят только на продукты, которые повар покупает на рынке. Разумеется, нельзя задерживаться здесь надолго, через сутки нужно уступить место другому гостю, но в местах, где почти нет приезжих, можно оставаться сколько угодно.
Устроившись в бунгало, я отправляюсь к компаньону Хадилаля Рамлаля с рекомендательным письмом. Я застаю индийца в лавке, и, прочитав письмо, он везет меня на склад, где хранится шаррас.
Я впервые еду на воловьей упряжке, но эти быки движутся гораздо быстрее, чем парижские лошади в пору моего детства.
Склад размещается в большом административном здании, смахивающем на тюрьму, — государственная собственность во всех странах мира отмечена печатью авторитарной власти. Угрюмая железная дверь, неприветливый привратник, высокая стена, ощетинившаяся бутылочными осколками, круговая дорожка и большой двор, посреди которого стоит двухэтажное здание со множеством низких дверей, запертых на висячий замок. Тяжелая дверь с грохотом закрывается за мной, и я спрашиваю себя, выпустят ли меня обратно.
Мой знакомый торговец разговаривает с привратником, как со старым знакомым. Он достает из-за пояса огромный ключ, что принес с собой, и в сопровождении охранника, тоже державшего ключ не меньшего размера, мы подходим к одной из дверей, отличающейся от других лишь номером, выведенным черной краской. В двери две замочные скважины, и, чтобы ее открыть, требуется два ключа — ключ представителя администрации и ключ съемщика.
Дверь открывается, и передо мной предстает сводчатое подвальное помещение шириной в три метра, расположенное на глубине десяти метров. Крошечное зарешеченное окно выходит с другой стороны на круговую дорожку. На многоярусных полках сложены круглые кожаные тюки величиной с обыкновенный мешок. Тюки сделаны из двойной козьей кожи, оба слоя которой соприкасаются друг с другом лицевой стороной. Это предохраняет тюки от перегрева во время перевозки. Тюки привозят издалека — из пустынь Туркестана и гималайских снегов. Более трех месяцев петляли они скалистыми тропами Памира — сначала на спинах верблюдов, затем — на мулах и даже на головах носильщиков-китайцев…
Мне разъясняют, что пошлина за товар из этих лавок неодинакова, и десять рупий за seer платят лишь за свежий шаррас, произведенный в текущем году.
Наркотик поставляют только раз в год, из-за трудного перехода через Гималаи — нужно не упустить момент, когда ледяные мосты позволят преодолеть непроходимые пропасти. Шаррас предыдущих лет, видимо, теряет свое качество, и пошлина уменьшается; так через пять лет взимают только две рупии за фунт.
Если бы я вел дела на расстоянии, то не знал бы всех этих деталей и заплатил бы за старый товар максимально.
Я выбираю восемь тюков из последней партии. Все они упакованы в ящики и тщательно запечатаны таможней. Мы идем к начальнику таможни за разрешением на вскрытие груза. И тут, как и предвидел хитроумный Пинто, нас выручает duty paid. Эти магические слова озадачивают индийского чиновника. Он говорит, что должен согласовать вопрос со своим начальником, а для этого ему нужно телеграфировать в Бомбей. Я предусмотрительно захватил с собой купюру в пять рупий и теперь осторожно, но достаточно недвусмысленно мну ее в руках. Это очень небольшая сумма, но низшие чиновники в Индии довольствуются весьма скромными взятками, которые не отягощают их душу угрызениями совести. Предложить более внушительную сумму — значит породить у них сомнение в собственной честности.
Передавая ему деньги, я говорю о своем намерении сократить пребывание в Хошиярпуре, поясняя, что, поскольку товар остается под надзором таможни, вопрос о пошлине решится сам собой в Бомбее. Такой подход радует чиновника, избавляя его от необходимости проявлять инициативу, столь ненавистную всем бюрократам.
И вот наконец мои ящики доставляют на вокзал и грузят в поезд; они поедут в Бомбей одновременно со мной.
Вернувшись в город после пятидневного отсутствия, я сразу же отправляюсь вместе с Нанабоем на склад «Salt, opium and charras». Я даю двадцать рупий служащему, ведающему приемом и выдачей drugs, чтобы ускорить дело. Он проверяет мое разрешение. Пометка Пинто означает, по его мнению, что пошлина уплачена. Где? Это его не волнует — главное, что ему не придется заниматься непривычным делом. Он выдает нам бумагу, которую Нанабой быстро проводит через цепочку чиновников, ставящих свою подпись.