— Да нет… То есть мой брат по-прежнему там. Я приехал, потому что Мукалла — моя родина, и я не был здесь пять лет. Я отправился сюда, чтобы отдохнуть и жениться, потому что моя последняя жена не может родить мне детей.
Мокбель рассказывает собравшимся зевакам, что я мусульманин, легендарный Абд-эль-Хаи, и толпа сразу же теряет ко мне интерес и быстро рассеивается. Нахальные мальчишки провожают меня любопытными и почтительными взглядами, в то время как Мокбель ведет меня к себе домой. Он держит меня за руку, чтобы все видели нашу близость, и вскоре опять примется набивать мне цену.
Благодаря ему мне удается быстро договориться с одним из баньянов о продаже бензина. В то время как матросы выгружают товар, я вынужден отправиться к Мокбелю на обед, спешно приготовленный в мою честь.
Здешние женщины, кроме жен богатых арабов, ходят дома с открытым лицом, дочери хозяина и тем более служанки не носят покрывал.
В доме Мокбеля немало женщин-рабынь африканского происхождения. Столь многочисленный штат прислуги не соответствует скромному положению мелкого торговца, за которого выдает себя мой приятель. Вскоре я догадываюсь об истинном роде занятий Мокбеля и его брата. Все эти женщины — не что иное, как товар, которым он пользуется сам в ожидании покупателей.
Мы находимся на аравийской земле, вдали от глупцов-неверных, и ему не пристало притворяться, занимаясь столь почетным ремеслом.
Мокбель рассказывает мне, как ему поставляют живой товар. Его брат с помощью двух кузенов привозит девушек из Эфиопии или Судана в качестве законных жен. Женщины путешествуют под вуалью, как благородные дамы, прижимая к груди, для отвода глаз, арабских младенцев, в сопровождении одной-двух служанок и старухи-арабки с открытым лицом, которая играет роль матери. Таким образом, за один раз без труда привозят трех-четырех рабынь. Их доставка обходится всего лишь в стоимость железнодорожного билета.
Разумеется, женщины, как и подавляющее большинство рабов, добровольно соглашаются на обман и скорее предпочтут умереть, чем оказаться в руках белых людей, этих исчадий ада, страх перед которыми передается им с молоком матери.
Между делом я рассказываю Мокбелю о недавней высадке на острова Куриа-Муриа. Он сразу затихает и отвечает на все мои вопросы односложно и коротко, словно желая уклониться от разговора.
— Ты, конечно, знаешь, — внезапно спрашиваю я, — об острове Сода?
— Да, я о нем слышал. Это проклятый остров, лучше туда не заглядывать… Его тень приносит несчастье.
— Вот как! — продолжаю я, — я был там и видел в расселине скалы очень мрачные вещи.
И тут же у меня за спиной кто-то шепчет или скорее вздыхает:
— Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахим!.. (Во имя Бога милостивого и милосердного!)
Я оборачиваюсь и вижу старого суданца, сидящего в дверном проеме. Видимо, он слушает нас уже некоторое время.
— Ступай прочь, Матар, — грубо говорит ему Мокбель. — Зачем ты подслушиваешь?
— Я хочу узнать о сыне…
Мокбель вскакивает с места и, не давая старику закончить фразу, наступает на него с угрожающим видом. Суданец убегает.
— Этот бедняга — сумасшедший, да смилостивится над ним Аллах! Он попал к нам давно, еще когда был жив мой отец, и тронулся умом после того, как его сын утонул в море во время рыбной ловли, как раз около тех островов, о которых ты рассказывал.
Я делаю вид, что не придаю значения этому происшествию, и перевожу разговор на другую тему. Но Мокбель никак не оправится от пережитого волнения.
Вернувшись на судно, я посылаю суданца Ахмеда Бакета за Матаром, наказав ему во что бы то ни стало привести старика. В десять часов он возвращается вместе с Матаром.
Я жду, пока старик освоится в непривычной обстановке. Он пьет чай среди матросов, а затем я отзываю суданца на корму вместе с Ахмедом Бакетом, к которому он питает слабость из-за его возраста — примерно столько же лет, говорит он, было бы сейчас его сыну.
Разумеется, я попросил всех не упоминать о зловещих находках на острове Сода.
Но старый суданец сам начинает рассказ, словно размышляя вслух. Вот что он нам поведал:
— Мы выехали из Мукаллы рано утром до рассвета на паруснике Мокбеля. На борту было пятеро пассажиров — четыре женщины и юноша. Команда состояла из четырех арабов и нас с сыном, которому было тогда двенадцать лет. Я был накудой, ибо хорошо знал море, проплавав двадцать лет на большой фелюге Базоры, богатого судовладельца из Адена. Он определил меня к Мокбелю неизвестно зачем, и мой сын последовал за мной. Мой новый хозяин поместил меня вместе со своим братом на судно, совершавшее рейсы в Обок и Таджуру. Мы часто доставляли рабов в Маскат и даже в Бендер-Аббас, что в глубине Персидского залива.
В тот раз мы возвращались из Мукалы, где Мокбель купил пятерых рабов — наших пассажиров — с торгов.
Вечером мы шли, как обычно, вдоль берега, высматривая место для стоянки, а днем удалялись в открытое море.
В тот день мы были очень далеко от суши, но рассчитывали провести ночь на островах Куриа-Муриа. Около полудня мы увидели странный корабль, приближавшийся к нам на большой скорости. Он напоминал большую рыбу. Мокбель перепугался, решив, что это английский военный корабль пограничной охраны. Что было делать? Надо было смириться с неизбежностью. Странный корабль подошел вплотную и зацепил нас баграми. Мы увидели европейцев в офицерских фуражках, с нашивками на рукавах… Переводчик-эфиоп обратился к нам на нашем языке с вопросом, кто хозяин судна. Побелевший от страха Мокбель указал на меня пальцем. Я не стал протестовать против такой чести. Меня тотчас же отвели внутрь корабля, где я предстал перед высоченным человеком, видимо, командиром. Пристально глядя на меня своими голубыми глазами, он спокойно сказал, что не причинит нам зла, если мы подчинимся его приказам. Мы должны вернуться в Мукаллу, взять на борт ящики с бензином и без промедления доставить их на острова Куриа-Муриа. Можно ли было отказываться в нашем положении?
Однако я возразил ему, что у нас очень капризные пассажиры, которым это не понравится. В ответ он расхохотался, давая мне понять, что отлично знает, каких пассажиров мы везем, и заверил меня, что будет присматривать за ними до нашего возвращения. Когда во время пересадки пассажиров он заметил моего сына и понял, что я — его отец, так как мы с ним были очень похожи, он заявил: «Этот тоже останется с нами, пока ты не вернешься, и его голова будет залогом твоей верности. Я дам тебе своего переводчика, чтобы он сделал для меня покупки в Мукалле. Если кто-нибудь из вас скажет на берегу хоть слово о том, что видел, твой сын и так называемые пассажиры будут расстреляны».
Затем он сказал что-то переводчику на непонятном языке — не по-английски, видимо, давая распоряжение. В последний момент он передумал. Рабы остались с нами, и только мой сын поднялся на борт дьявольского корабля. Переводчик передал распоряжение оставить рабов на острове Сода, возле которого мы находились, так как в Мукалле нам предстоит взять тяжелый груз.
Мы высадили рабов и, снабдив их едой и водой на три-четыре дня, отправились в Мукаллу. Тем временем таинственный корабль издали вел за нами наблюдение. Когда мы выполнили приказ, он развернулся и вскоре исчез на горизонте.
В Мукалле все прошло как нельзя лучше, переводчик прекрасно справился со своими обязанностями, и не прошло и двух часов, как весь груз был поднят на борт. Мы решили не дожидаться следующего дня, хотя все очень устали. Дул попутный ветер, и мы надеялись добраться до острова менее чем за два дня. Всю ночь мы держали курс в открытое море, и, когда утреннее светило выплыло из воды, до берега было уже не более сорока миль. Я приготовился произнести молитву, как вдруг прямо перед нами вырос большой черный корабль, ослепивший нас прожектором. Труба у него находилась на корме, как у обычного танкера. С корабля спустили шлюпку, которая направилась к нашему паруснику. Это были англичане. Завидев ящики с бензином, они весело расхохотались. Я думал, что нас вскоре отпустят, ведь наш груз был совершенно безобидным, и тихо радовался, что мы оставили рабов на острове Сода.
Внезапно английский офицер схватил за руку переводчика, когда тот пытался украдкой выбросить за борт какие-то бумаги. Всех пересадили на большой корабль, а парусник взяли на буксир. Каждого из нас допрашивали отдельно. Мы рассказали все как было, не упоминая само собой о рабах. Мокбель сумел нас предупредить, да мы и сами знали, что нельзя говорить об этом с христианами. С нами обращались по-божески, всех собрали на палубе, и один из матросов принес нам ведро сладкого чая и мешок сухарей.
Но переводчика с нами не было. Вскоре мы увидели, как двое матросов ведут его на бак со связанными руками. Моряки выстроились с ружьями в руках, как на учениях, и мы смотрели на них с любопытством, ни о чем не подозревая. По команде офицера эфиопу завязали глаза, как для игры в жмурки, и поставили на передней шлюпбалке. Его черная фигура, вырисовывавшаяся на фоне моря, так и стоит у меня перед глазами. Я все еще не догадывался о том, что должно было последовать.
Раздался мощный ружейный залп, и сраженный эфиоп свалился за борт. Мы остолбенели. Мокбель стучал зубами от страха, как больной лихорадкой. Значит, нас поили чаем с сухарями перед тем, как отправить в преисподнюю!
Но нам ничего не сделали. Корабль шел своим курсом, нас накормили обедом, и ночью перед нами выросла темная масса островов Куриа-Муриа. Вскоре корабль остановился и до утра лежал в дрейфе. На рассвете он тихо тронулся с места, проходя мимо островов на расстоянии пяти-шести миль.
И тут я заметил на баке большую пушку, с которой сняли скрывавший ее брезент. Когда острова были у нас на траверзе, пушка выстрелила. Проследив направление выстрела, я увидел в миле от нас таинственный корабль, для которого мы везли бензин. Он показался из воды и шел к нам полным ходом. Когда нас разделяло всего несколько кабельтовых, он тоже выстрелил из пушки, и на его единственной мачте затрепетали маленькие флажки. Видимо, он приказывал нам остановиться, приняв нас за обыкновенный танкер.
Наш корабль содрогнулся от нового залпа, и я увидел, как к небу взметнулся высокий столб воды. Тотчас же вокруг подводной лодки образовался сильный водоворот, железная рыба поднялась на дыбы, как раненый зверь, и ушла под воду.
Я застыл от изумления. Что произошло? Подводная лодка, наверно, обратилась в бегство, но почему так хохочут и хлопают в ладоши и приплясывают от радости английские матросы?
Один из них, видя мое недоумение, закричал мне с выразительными жестами:
— Finish, finish! (Кончено!)
Я понял, что мой бедный сын утонул, и у меня из груди чуть было не вырвался страшный стон, но нельзя было обнаружить горе перед белыми людьми.
Нам вернули парусник, разумеется, забрав бензин, и обеспечили нас продовольствием.
Корабль быстро исчез из вида, и мы остались одни в море. Его поверхность была покрыта нефтяной пленкой, словно саваном. Всю ночь до самого рассвета я звал сына в надежде, что он отзовется. Но утром поднялся восточный ветер, и море заволновалось, словно прогоняя меня оттуда, где оставалось мое сердце.