— Ты что делаешь, а?! Ты чем занимаешься?! Ах ты, скотина! Ух, негодяй!
Оглушительная оплеуха. Лежу голый и онемелый. Скакун мой стоит как вкопанный.
Полный шок.
— Чтоб никогда больше, понял? Ты у меня получишь! Еще раз увижу — пипку оторву! Сама отвалится, понял?! А ну, прощения проси! Клянись, что больше не будешь!..
Я не заплакал, а сказал ли, что больше не буду, не помню. Но точно могу сказать, что этот эпизод заложил в меня ужас перед отцом, неизбывную связь секса с чувством вины, садомазохистскую жилку и глубокое, на самом дне души живущее убеждение, что это хоть и отчаянно стыдно, но жутко хорошо, до потери сознания сладостно — быть скотиной, и негодяем.
(Пациент Р. имел и такой опыт…)
Через некоторое время я с разочарованием узнал, что Моя Великая Радость — совершенно обычный, донельзя пошлый конечный продукт этой вот самой дрочки, которой занимаются почти все мои сверстники.
Я долго не мог представить себе и поверить, что все они испытывают то же самое, что и я, то же могучее запредельное наслаждение. Я даже и сейчас в это не совсем верю, как не могу вполне поверить в свою смертность, в неизбежность исчезновения. Какой-то бред собственной исключительности остается во мне…
— У каждого есть такой бред. Быть может, это истина более высокого порядка заглядывает в наши детские души в виде такого неискоренимого наивного заблуждения…
— Не знаю, доктор, не знаю…
Вопрос не только мой себе, но и каждого, кто хоть когда-нибудь испытал боль одиночества: если одиночество есть, если от него некуда деться, нельзя спастись, что же лучше — ощущать эту боль или нет? Сознавать или нет?.
Зачем люди пьют, зачем наркотики всяческие, если не затем, чтобы избавляться от чувства одиночества, от тоски, от боли сознания одиночества, да и вообще от сознания?..
Банка пива или бутылка водки, пачка сигарет, игровой автомат, компьютерная игрушка, обычное обжорство, онанизм— одно все: бегство из одиночи. Напрасное, тщетное.
Все равно что от смерти бежать в саму смерть, только более верную и более гнусную.
Из ада бежать в худший ад, в нижний круг, с коротенькими остановками в псевдораю…
Посмотри на спившихся, прокурившихся, проигравшихся, торчащих на иглах или таблетках, погляди на опустившихся, погибающих…
Вот она, одиночь в полной кромешной яви, гниль, вонь, цветение смерти.
И я много раз сваливался в эту помойную яму, казавшуюся снова и снова такой соблазнительной дверкой в глухой стене разобщенности, дырочкой в рай, в свободу, во встречу с Другим и с самим собой…
Дико, до потери пульса, курил, зверски пил… Опытный предатель собственного сознания, каждый раз я находил свежий способ забыть давно знаемое: всякий наркотик вначале есть выбор дурака, потом — выбор труса, потом — автомата, утратившего сан человеческий.
Держись, повторяю я себе теперь то и дело, — если дано тебе чувствовать одиночество и страдать, если к этому подключилось сознание, говорящее: вот одиночество, вот твое болящее одиночество, — то это не зря, это зачем-то.
Нельзя сознанию останавливаться, сдаваться нельзя: на то и дано, чтобы из одиночества выводить— поводырь в одиночи, доверься ему. Путь закончится только вместе с тобой…
Не только о химических наркотиках говорю, не только об алкоголе. Не только об игромании, интернетомании, обжорстве и прочая.
Подставь вместо слова «зависимость» любовные отношения, подставь самолюбие, подставь деньги… Подставь общение с кем угодно, если не можешь без него обходиться; подставь работу, если ты записной трудоголик и вне работы не знаешь, чем заполнить свою пустоту и маешься; подставь спорт, если только с ним связываешь удовольствия и радости жизни, подставь церковь, если она подменяет тебе земную реальность… Подставь что угодно, если это тебя привязало с подчинением воли, если владеет твоими чувствами и сознанием тиранически если поработило.
И посмотри, как твоя зависимость связана с твоим одиночеством, какие у них отношения.
Давай для начала взглянем на грубый случай, брутальный. Вот у входа в магазин стоит алконавт. Пропившийся, весь дрожаще-обмяклый, весь серо-сизый. Мутными глазами, переполненными изжигающей пустотой алкания, шастает по лицам, ловит на взгляд — у кого бы выпросить на допой. Ему надо выпить, сейчас выпить, безотлагательно, прямо сейчас, выпить во что бы то ни стало, иначе..
О, уж кто-кто, а я по себе знаю, каково тебе в эти минуты, мой пропитой одинокий брат. Если я сейчас дам тебе денег, я стану секунды на три твоим лучшим другом, твоим спасителем, твоим ангелом, твоим папочкой, мамочкой, боженькой… Ну ты понял. Секунды на три.
Но я не дам тебе денег. Не дам, хотя они у меня есть и мне их не жалко.
Не дам, потому что мне жалко тебя Ты напьешься: еще одним липким стежком пришьешь себя к алкоголю, уже при моем содействии — еще один узелок зависимости, еще ступенька одиночества, еще шаг в бездну.
Лучше я дам тебе ускользающе-крохотный шанс — продлить ломку и перетерпеть, перемучаться-перемочься. Чуть подольше побыть в состоянии дрожащей болевой трезвости, в одиноком жестоком выборе…
Ты, конечно, напьешься и без меня, наклянчишь деньгу или украдешь. Напьешься, сомнений нет. Но я хочу быть крупинкой, упавшей на другую, пускай пустую чашу весов. Потому что знаю, что она есть, эта другая чаша.
И ты это знаешь, только не вспоминаешь…
Я смотрю в твои мутно-сизые, пустоалчущие глаза и читаю в них историю болезни твоей души, вижу лестницу твоего одиночества.
По ней можно и спускаться, и подниматься.
Спускался ты, все ниже спускался…
Сначала, как все, выпивал в компашках ребят-сверстников. Чтобы приобщаться, чтобы не быть одиноким… Вот и роковая ошибка. Не чтобы не быть, а чтобы не чувствовать себя одиноким. Ты это простодушно перепутывал, принимал за одно — быть и чувствовать — как и все, попадающие в кайфовую душеловку.
Обезболивание и расторможение психики принимал за раскрытие души, за свободу.
Глоток, другой, третий… секунда, другая… Невидимая рука отщелкивает замок твоей камеры-одиночки, и вот ты в Свободном Мире, где все свои, где препятствий нет, где легко все, а ежели что не так, то и в табло — легко!..
О, как подробно знаю и я этот как бы Свободный Мир, открытый и свой, безбарьерный, с аннулированной разобщенностью, с отмененным раз навсегда одиночеством! Какие дружбы здесь вспыхивают моментально, какие любови воспламеняются на ходу! Какие великие мысли посещают дымные головы, какие обуревают философские и музыкальные вдохновения!
Только почему потом все наоборот? — вот вопрос, решаемый уже которое тысячелетие. Почему, прочухавшись с мордой в салате, оказываешься вдруг опять в гробовом одиночестве и стократном?.. Где твои собутыльники, сошприцовники, сотрахальники, соигровники, сотусовники?.. Куда делась свобода?..
С профессиональной уверенностью говорю: у алкоголиков и наркоманов, равно как — манов всех прочих жанров, не только нарко-, первотолчком к попаданию в зависимость служит другая зависимость. А именно: зависимость от общения и ее внутренний знак чувство одиночества, боль одиночества во всех видах: тоска, маята, пустота, страх, тревога…
Зависимость, первооснова которой — детская потребность в доверни и слиянности душ, потребность в Принимающем Мире, в Понимающем Мире, потребность в Любви.
Потребность эта — прошу особенного внимания, Друг мой, — при жизни в нашем слишком реальном мире недоверия, в непринимающем, отчуждающем мире — извращается, превращаясь в оценочную зависимость.
А оценочная зависимость — в одиночество.
Знаменитое пьяное «ты меня ув-важаешь?» — взвой оценочной зависимости, звериный вопеж души, заблудившейся в одиночи, во тьме безлюбовной… Замкнутый круг одиночество толкает в зависимости, будь это любовная, алкогольная, игровая, обжорная или трудогольная; а зависимости — через кажущийся выход из одиночества — заталкивают во все более глубокое одиночество..