Моцарт: — Нот ровно столько, сколько нужно, Ваше Величество.
Да не заподозрят, будто посредственности кто-либо отказывает в священном праве на бытность. Если кто и отказывается быть собой в своем качестве, то это сама посредственность.
Ей больно, ей стыдно, ей завидно, она не желает себя признавать такою как есть, она притязает на несравненно большее… Вот уж напрасно. Кормилица, мать-земля, всех и всего начало и продолжение, и уж точно всему конец…
— Слишком много нот, Моцарт
Зачем столько нот?..
Посредственностью именую все, что не гениально, без переходных, сравнительных и обнадеживающих степеней, вроде «талантливости». Либо гений — либо посредственность, ничего более. Природа одна, и едина Истина Только Гений ее выражает без искажений. Талант — абитуриент; а гений уже сдал экзамены.
Гений может дозреть, если он есть. Но до гения нельзя дорасти: не бывает почти гениев, как не бывает почти лошадей, Чистое качество, абсолютное однообразие в абсолюте своеобразия. Посредственность же неистово многолика: по оттенкам и степеням, по количествам, по тому, насколько и как вкраплены в нее частицы Божественного Совершенства, в отдельности таковым не являющиеся, как искры не суть пламя, хоть иногда и возжигают пожары…
Посредственность невероятно жизнеспособна. У нее есть и ум, и воля, и хитрость, и проницательность, и неистощимая жажда пробиться, утвердиться, достигнуть,
У гения нет ничего, кроме себя, он беспомощен, а у посредственности есть все — все, кроме гениальности… Посредственность управляет миром, царствует — это вполне очевидно, ибо посредственность делает это, конечно, посредственно: самоутверждаясь, не достигает..
Адская мощь заключена в неисчерпаемости этих дробей, всем стадом стремящихся к недосягаемому пределу — Единственной Единице
— Зачем столько нот», Моцарт?
— Для музыки, Баше Величество.
С гениальными поэтами в России беда: либо убивают их, либо самоубиваются, либо всячески помогают себя убить, либо живут прозябаючи, иссыхают, либо спиваются, либо настигает с государством скандал, изгоняют…
Имеются и более или менее спокойные исключения (Ахматова), но уж больно похожа беда эта на правило — и уж точно, тенденция есть, как любил говаривать один мой пациент-алкоголик в ответ на вопрос, не в запое ли он.
Тенденция есть: к несовместимости запредельных требований творческого самоосуществления — и тесных пределов личного пространства и времени, житейской конкретности с ее зависимостями и гипнозами.
Тенденция есть: к драке между творящей душой и кормящей личностью в одном теле, драке с частым летальным исходом.
Тенденция — к цельности, достигаемой если не жизнью, то смертью.
Никогда я не верил, что Маяковский убил себя из-за женщины или что его кто-то затравил, состроив ложное самоубийство.
В школе мы заучивали наизусть его стихи о совпаспорте и другие вымученные совизмы; в меньшей доступности оставалась лирика, мощная и прекрасная, как он сам.
Атлет, артист, рыцарь, гений, красавец-супермен и ребенок с детскими страхами, хрупкий как льдинка… Убил себя, потому что прозрел. Увидел, куда занесло. Понял, что служит лжи, себя потерял — наихудшее одиночество — и захотел собой стать, прийти в себя.
В его положении это был единственный способ. Человек такой крупноты иначе не мог. Этот выстрел был просьбой о любви,
Двенадцать лет этот человек топтал поэта в себе. На тринадцатый — поэт встал и человека убил.
(М. Цветаева)
…наступал на горло собственной песне…
(В.Маяковский)
Сидит человек в поезде около открытого окна, вынимает бананы из сумки, один за другим очищает от кожуры, солит и выбрасывает в окно. Его спрашивают: «Что вы делаете, зачем солите и выбрасываете бананы?» — «Не люблю соленые бананы», — отвечает человек с миной отвращения и продолжает свое занятие.
Нелюбовь моя к Вагнеру имеет примерно такой же характер. Не люблю, а слушаю завороженно. Не перевариваю, а внимаю. Интересуюсь каждым штришком жизни и характера этого омерзительно прекрасного композитора и отвратно великого человека.
Вот уж кто был одинок по-черному. Трудоголик, себялюб и завистник, типический сальерист. Но какая могучая воля, какой звериный гипноз и дьявольская изощренность, какое торжество холодного замысла политика-режиссера в области самых горячих чувств!
Образец того, как высоко может подняться умеренное дарование, помноженное на неукротимую целеустремленность и железный характер. Притом ипохондрик, брюзга, истеричный позер. Музыкальный гуру всех тек, кто, присаливая комплекс неполноценности манией величия, выбрасывает его в окно вечности.
Так подписывался композитор Сергей Прокофьев, — одними согласными, и в этом его характер и стиль жизни: сухой, четкий, деловой, энергичный, логично-технологичный, сугубо мужской- В музыке с первослушания то же самое все угловато и жестко, индустриально-точно, резко и круто, ничего лишнего.
Но это только фасад, броня. Внутри — Моцарт. Да, был он типичнейшим вундером-моцартианцем: в пять лет уже сочинял пьесы, годные для исполнения в больших аудиториях, в девять писал оперы. Был блистательным пианистом, Продуцировал музыку как завод. Говаривали, что музыкант в нем съел человека. А что съели в гениальном музыканте время, судьба и отечество, было ведомо только ему самому.
Со младых ногтей фартило во всем, начиная с содержимого черепной коробки. Череда побед привила самоуверенность и веселый цинизм. «Ненавижу киснуть» — кредо на жизнь: бодрость допрежь всего.
Любил машины и путешествия, любил деньги, женщин, любил коньки и велосипед, любил шахматы. В дневнике рассказывает, как обыграл однажды самого Капабланку (шахматный Моцарт все же, наверное, не всерьез с ним играл), а потом два гения решили вместе развлечься другим способом и пошли в бордель.
Превыше всего ценил время, любовно и виртуозно обращался с ним и в жизни, и в партитурах. Гремел на Западе как русский музыкофутурист, потом от него там устали, надоело и ему быть широко известным в узких кругах, решил ринуться на просторы родины, стать советским. Это было самоубийство, но он об этом не знал, он возвращался, чтобы продолжить победное шествие, и не мог предугадать, как его обломают.
Можешь ли представить себе. Друг мой, Моцарта, целеустремленно и мастеровито, со знанием дела переквалифицировавшегося в Сальери? Под заказ мог омузыкалить хоть Библию, хоть «Капитал», хоть отчет партбюро — и делал сие! Представляешь ли, как грандиозно могла звучать написанная ПРКФВ к 20-летию октябрьской революции кантата для двух хоров и четырех оркестров на слова Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина?.. Написал!
Испугались, запретили исполнять. Ничего, проехали. На 60-летие Сталина сочинил другую кантату; заздравную — прозвучала с триумфом, премии потом давали сквозь зубы — и все равно замордовали, задавили, прибили: объявили вместе с Шостаковичем антинародным. Жену отправили на девять лет в лагеря. Скиснуть себе не дал, но треснула психосоматика: заболел астмой, резко сократившей его дни.
Пытаюсь его рисовать, как обычно, по памяти (видел фото и пару кадров в кино). Под лысым черепом лицо яйцеголовогого нобелевца-суперинтеллектуальный, чувственный, саркастичный, закрытый.
К концу жизни вчистую выполнил моцартианскую норму: болезнь, нищета, загнанность, полное душевное одиночество и почти полное бытовое. Ростропович собирал деньги, чтобы его кормить.
А умереть угораздило в один день с великой посредственностью — Иосифом Сталиным. Кучка друзей не могла отыскать ни цветка на свежую могилу настоящего гения..
Стихотворение, которое ты сейчас прочтешь, было мною написано в бытность студентом под впечатлением от только что услышанной музыки Прокофьева — попытка передать музыку образами и звучаньем стиха. Через несколько лет перечел и положил слой добавочный, в ином ритме,
антракт
пьедестал
пьеска-ужастик в одной акте, основанная на факте
Действующие лица: