— Кстати, о связях, — сдержанно проговорил Бассетт, обращаясь к Стерну, — вы не являетесь членом этого клуба.
— Я — гость, приглашенный членом клуба. Так что поубавьте-ка пыла.
— Вот как. А не будете ли вы любезны сообщить, чей именно вы гость?
— Симона Граффа. Я хочу видеть его. Где он?
— Я не собираюсь тревожить мистера Граффа. И позвольте мне сказать вам вот что. Уже довольно поздно, по крайней мере для некоторых. Я полагаю, вам лучше удалиться.
— Меня не интересует мнение прислуги.
— В самом деле? — Улыбка на губах Бассетта показалась мне очень странной, когда он повернулся ко мне, и я увидел выражение его глаз.
Я сказал:
— Хочешь еще раз приземлиться, Стерн? Я с большим удовольствием окажу тебе эту услугу.
Стерн молча уставился на меня, в его маленьких глазках плясали злобные огоньки. Но ничего не произошло. Постепенно огоньки исчезли, и он процедил:
— Хорошо, я ухожу. Верни мой нож.
— Если ты обещаешь перерезать им себе горло.
Он снова попытался довести себя до бешенства, но ему не хватило сил. Он выглядел ужасно измученным. Я бросил сложенный нож, он поймал его на лету, опустил в карман и, повернувшись, направился к выходу. Несколько раз он споткнулся. Бассетт шел за ним сзади, на некотором расстоянии, как полицейский надзиратель.
Я обернулся. Миссис Графф возилась с ключом у двери кабинки. Руки дрожали, не подчиняясь ей. Я повернул ключ в замке и включил свет, отразившийся от четырех сторон куполообразного потолка. Комнатка была обставлена в старомодном стиле тихоокеанского побережья: бамбуковые жалюзи на окнах, травяные циновки на полу, плетеные кресла и шезлонги. Даже бар в углу комнаты был плетеным. Две раздвигающиеся двери вели в раздевалки. Стены были задрапированы полинезийской тканью из древесной коры и увешаны репродукциями картин Руссо, по прозвищу Таможенник, в бамбуковых рамках.
Единственной диссонирующей нотой казалась афиша, рекламирующая Ниццу, выполненная в ярких сочных красках. Миссис Графф на минуту задержалась перед ней и проговорила, ни к кому не обращаясь:
— У нас была вилла под Ниццей. Отец подарил нам ее на свадьбу. — Она рассмеялась неизвестно чему. — В те дни она была для Симона дороже всего на свете. И я тоже. А теперь он больше не берет меня с собой в Европу. Говорит, в поездках я доставляю ему одни неприятности. Но это неправда. Я веду себя смирно, как сложенное одеяло. И все-гаки он один совершает трансконтинентальные перелеты, а меня оставляет здесь гнить в жаре или в холоде.
Она крепко, обеими руками, обхватила голову. Волосы торчали между пальцами, как черные неряшливые перья. Невысказанная боль, которую она пыталась сдержать, была пронзительней вопля.
— С вами все в порядке, миссис Графф?
Я осторожно дотронулся до ее спины, вернее, до голубой норки. Отодвинувшись, она сбросила шубу на кушетку. Ее спина и плечи были ослепительны, а нежная грудь в вырезе черного вечернего платья белела, как взбитые сливки. Она держалась с какой-то робкой, стыдливой гордостью, как молоденькая девушка, внезапно осознавшая прелесть своего тела.
— Вам нравится мое платье? Оно не новое. Я уже сто лет не была на вечеринках. Симон никуда меня больше с собой не берет.
.— Этот противный старикашка Симон, — добавил я и повторил: — С вами все в порядке, миссис Графф?
Изабель Графф ответила мне с ослепительной кинематографической улыбкой, которая так не вязалась с отчаянием в ее глазах:
— Я прекрасно себя чувствую. Просто прекрасно.
Она сделала несколько танцевальных па, чтобы доказать это, и даже попыталась прищелкнуть пальцами, но они все еще плохо слушались ее. На белоснежных предплечьях проступили синяки, размером и цветом напоминающие виноградины сорта «Конкорд». Двигалась она механически, потом споткнулась и потеряла золотую туфельку-лодочку, но, вместо того чтобы надеть ее, скинула и вторую. Села на стул у бара и, обвив одну ногу другой, потерла их друг о друга. Ноги в тонких светлых чулках были похожи на странных слепых зверьков телесного цвета, которые украдкой занимались любовью под подолом ее платья.
— Между прочим, — спохватилась она, — я еще не поблагодарила вас. Спасибо.
— За что?
— За спасение от того, что еще хуже моей жизни. Этот гнусный торговец наркотиками убил бы меня. Он силен как зверь, не правда ли? — Затем она с презрением добавила: — Хотя обычно их не считают сильными.
— Кого? Торговцев наркотиками?
— Голубых. Считается, что они должны быть слабыми. Так же, как все сутенеры считаются трусами, а все греки — владельцами ресторанов. Хотя, в самом деле, мой отец был греком, по крайней мере, киприотом, и, ей-Богу, он действительно держал ресторан в Ньюарке, в штате Нью-Джерси. Большие дубы вырастают из маленьких желудей. Чудеса современной науки. От жирных ложек в Ньюарке к богатству и упадку, и все в одном поколении. Это проявление современного ускоренного темпа жизни с автоматизацией всех процессов.
Она оглядела чужую ей комнату.
— Господи, лучше бы он остался на Кипре. Какая мне польза от всего этого? Я сижу в лечебной палате, занимаясь изготовлением поделок из глины и плетением циновок, проклятыми кустарными промыслами. И я же еще и плачу им. Всегда и за все расплачиваюсь я.
Казалось, она приходит в себя. Я снова попытался установить с ней контакт.
— Вы всегда столько говорите?
— Я болтаю слишком много? — Она еще раз улыбнулась мне своей ослепительной улыбкой, ее зубы так и просились наружу. — Ради Бога, скажите, а мои слова имеют хоть какой-нибудь смысл?
— Иногда.
Ее улыбка стала более естественной.
— Прошу прощения. Я часто увлекаюсь разговором и не всегда правильно подбираю слова. Возможно, смысл искажается. Как у Джеймса Джойса. Только со мной все происходит на самом деле. Вы знаете, что у его дочери была шизофрения? — Она не ждала ответа. — Иногда я в своем уме, а иногда просто кретинка, как они называют меня. — Она протянула мне руку, покрытую синяками. — Садитесь, давайте выпьем, и вы наконец-то скажете, кто вы такой.
Я представился.
— Арчер, — повторила она задумчиво, но на самом деле я не интересовал ее. Впечатления ярко вспыхивали, а затем тлели в ее сознании, как огонь под слоем пепла, раздуваемого ветром. — Я ничего особенного собой не представляю. Хотя когда-то считала себя особенной. Мой отец — Питер Гелиопулос, по крайней мере, он так себя называл, вообще-то, его имя было гораздо длиннее и гораздо сложнее. И я тоже была гораздо сложнее. Настоящая принцесса, отец так и звал меня — Принцесса. А теперь… — Ее голос сорвался на резкий фальшивый звук. — Теперь дешевый голливудский торговец наркотиками может сбить меня с ног и спокойно уйти прочь. Да во времена моего отца с него бы заживо содрали кожу. А что делает мой муж? Он занимается бизнесом. Они партнеры, друзья-приятели. Они в здравом рассудке.
— Вы имеете в виду Карла Стерна, миссис Графф?
— Кого же еще?
— Каким бизнесом они занимаются?
— Чем занимаются в Лас-Вегасе? Азартными играми и пьяными кутежами! Я там никогда не бываю, да я и вообще нигде не бываю.
— Откуда вам известно, что Стерн торгует наркотиками?