— Как поздно ты читаешь.
— Лучше поздно, чем никогда.
— Что вы обычно делаете с Бассеттом, когда он напивается до потери сознания?
— Он опять отключился? Где он?
— На полу своего кабинета. Его можно где-нибудь здесь уложить в постель?
— Да, в задней комнате. — Скорчив смиренную физиономию, он шутливо изобразил христианскую любовь к ближнему. — Думаю, я должен помочь ему, не так ли?
— Ты справишься один?
— У меня большая практика. — И он улыбнулся мне, не так официально, как раньше. — Вы друг мистера Бассетта?
— Не совсем.
— Он предложил вам какую-то работу?
— Ты прав, дружище.
— Здесь, в клубе?
— Отчасти.
Он был слишком вежлив, чтобы продолжать расспросы.
— Я вот что скажу. Пока я буду укладывать мистера Бассетта, оставайтесь здесь, а я вернусь и приготовлю вам чашечку кофе.
— От кофе не откажусь. Кстати, меня зовут Лу Арчер.
— А меня Джозеф Тобиас. — И он словно клещами стиснул мою руку. — Пожалуйста, подождите немного.
Он быстро вышел, Я осмотрелся. Комнатка была забита разноцветными зонтами, штабелями сложенных шезлонгов, надувными пластиковыми поплавками, из которых был выпущен воздух, и пляжными мячами. Разложив один шезлонг, я с наслаждением растянулся на нем. Усталость свалила меня лучше пентонала. Почти мгновенно я уснул.
Когда я проснулся, Джозеф стоял рядом со мной. Он открыл электрический щит на стене, передвинул несколько рычажков, и мгла за открытой дверью стала непроницаемой. Обернувшись, он посмотрел на меня.
— Не хотел вас будить. Вы выглядите таким уставшим.
— А ты никогда не устаешь?
— Нет. Почему-то никогда. Правда, было время, когда я страшно уставал, — в Корее. Там я просто валился с ног от усталости, ведя свой джип по непролазной грязи. Будете сейчас пить ваш кофе?
— Пожалуй.
Он привел меня в ярко освещенную комнату с ослепительно белыми стенами, на двери которой было написано: «Закусочная». За стойкой, в стеклянной кофеварке, булькала вода. Электрические часы на стене торопливо и жадно откусывали маленькие кусочки времени. Было без пятнадцати четыре утра.
Я уселся на высокий табурет с мягким сиденьем. Тобиас перепрыгнул через стойку и, приземлившись, повернулся ко мне, напустив на себя каменно-непроницаемый вид.
— Кучулайн — ирландская гончая, — вдруг воскликнул он, немного изменив голос. — Когда Кучулайн чувствовал себя уставшим и измученным после боев, он спускался на берег реки и упражнялся в прыжках и беге. Таким образом он отдыхал. — И без всякого перерыва продолжал: — Я включил рашпер на тот случай, если мы захотим поджарить яйца. Я лично съел бы две или три штуки.
— Я тоже.
— Три?
— Три.
— А как насчет того, чтобы сначала выпить по стаканчику томатного сока? Он хорошо прочищает глотку.
— Прекрасно.
Он открыл большую банку и наполнил два стакана. Подняв свой стакан, я посмотрел на него. И зря. Темнокрасный цвет жидкости в фосфоресцирующем свете казался особенно густым. Я поставил стакан.
— Что-то не так?
— Нет, все в порядке, — проговорил я довольно неуверенно.
Джо всерьез расстроился. Ему показалось, что он недостаточно гостеприимен.
— Что такое? Может быть, что-то попало в сок? — Он перегнулся через стойку, озабоченно наморщив лоб. — Я сию минуту открыл банку. Если что и попало, так только на консервном заводе. Хозяева некоторых из этих огромных корпораций думают, что могут безнаказанно выпускать некачественную продукцию. Я открою другую банку.
— Не беспокойся.
Я залпом выпил красную жидкость. На вкус она оказалась действительно томатным соком.
— Все нормально?
— Очень вкусно.
— Я уже испугался, что с соком что-то случилось.
— С ним — нет. Что-то случилось со мной.
Он вынул из холодильника шесть яиц и разбил их над рашпером. Они уютно зашипели, сразу же став белыми по краям. Тобиас сказал через плечо:
— То, что я сказал о больших корпорациях, остается в силе. Массовое производство и массовый сбыт существуют в конечном счете для общественной выгоды, но их теперешние объемы зачастую не соответствуют истинным потребностям общества. Мы достигли того момента, когда необходимо учитывать общественные интересы. Вы как любите яйца?