— Они выбрасываются на берег. Огромные, могучие... Жуткая картина. И никто не знает, почему. Мы сейчас похожи на этих китов.— Он усмехнулся.— Киты журналистики...
— Смотри — Астахов! Куда это его водили! — воскликнул Хольц, увидев, как по улице под дождем, сопровождаемый двумя солдатами, шел к отелю управляющий.
Астахов через черный ход вошел на кухню.
— Где ты был?— бросился к нему Игорь.— Почему ничего не сказал? Тебе же нельзя тяжелое... с твоим сердцем!..
— Ничего, ничего,— бормотал Астахов, ставя на пол две корзины. Взялся за сердце, с трудом выпрямился.— Мне помогли...
— Тебе надо лечь. Я пойду приготовлю тебе постель...
— Иди...
Астахов остался один на кухне. Вынул из кармана листок, полученный от Калишера. Принялся читать, поглядывая время от времени на дверь. Прочел. Начал читать снова.
В дверь заглянул Хольц:
— Говорят, продукты появились?
— На завтра.
— Значит, спать без ужина?
— Я очень устал...
Астахов дождался, пока за Хольцем закрылась дверь, хотел порвать листок, но на кухню вошла Мэри.
— Будем готовить ужин?
— Да, надо бы что-нибудь сообразить,— механически сказал Астахов,
— Вам что — плохо?
— Нет, все в порядке.
Астахов сунул листок с инструкцией в карман рубашки.
— Не надо сегодня ничего готовить, завтра...
По скрипучей деревянной лестнице Астахов тяжело поднялся на чердак. Посвечивая себе карманным фонарем, сделал несколько шагов по пыльным доскам. И сразу наткнулся на что-то плоское, накрытое куском обветшалого брезента. Ногой сбросил брезент, откинул крышку чемодана. Внутри матово поблескивали детали переносной радиостанции. Астахов ногой же захлопнул крышку, вынул из кармана инструкцию, медленно разорвал ее, бросил куда-то в сторону...
Шесть раз прокричала ящерица. Астахов, шевеля губами, механически по привычке сосчитал. Подошел к окну. Посмотрел на улицу. Под дождем ходили часовые: вправо, влево, вправо, влево...
У себя в комнате Игорь вынул из стенного шкафа походные ботинки на толстой подошве, осмотрел внимательно. На письменном столе переворошил какие-то бумаги, порвал некоторые из них, другие сунул в карман рубашки. Вынул из рамки фотокарточку — он с отцом,— тоже положил в нагрудный карман рубашки. Сел на стул, принялся переобуваться.
Астахов, обеспокоенный, стоял у двери в комнату сына. Услышал шаги, не выдержал, приоткрыл дверь, увидел разбросанные в беспорядке вещи. Игоря, надевающего штормовку, все понял.
— Это мальчишество, Игорь.
— Папа, я хотел тебе сказать, мне нельзя здесь больше оставаться.
— Ты русский, ты английский подданный, какое дело тебе до чужого острова!
— Хотел бы я быть русским...
— Ты русский по крови...
— По крови... По крови это, наверное, слишком мало.
— Тебя все равно не выпустят.
— Под стеной есть лаз. Мы вырыли его с Абу, когда были мальчишками. Он зарос, но я смотрел сегодня, пролезу.
— Ты никуда не пойдешь,— решительно сказал Астахов.
— Хочешь, чтобы я всю жизнь мыл тарелки?
— А я еще раз говорю...
— Больше нельзя. Я перестану уважать и себя... и тебя.
— Я отдал тебе всю жизнь.
— Тише, часовой услышит.
— Ты бросаешь меня в такое время. Ну хотя бы подожди. Не сегодня... Потом... Потом...
— Больше нельзя ждать...
— Тебя убьют, как только ты подойдешь к забору.
— Я подходил сегодня дважды.
— За этот час многое изменилось.
— Что изменилось?