Любезный друг мой, вот уже месяц, как я хвораю *. Ничего не могу делать — даже читать. Мучения приходится преодолевать жесточайшие, и надежды почти не осталось. А длиться это может долго. Я навел порядок в одном из шкафов моей библиотеки и хочу приберечь для Вас «Письма госпожи де Севинье» 2 в двенадцати томах и небольшой томик Шекспира. Когда Вы приедете в Париж, я пришлю их Вам. Благодарю Вас за память.
Париж, 18 июля 1870*
Любезный друг мой, я очень хворал, да и теперь мне нисколько не лучше. Вот уж полтора месяца, как я не только не выхожу из спальни, но даже с постели встаю с трудом. С начала года это — третий или четвертый бронхит. Так что следующая зима не предвещает мне ничего хорошего. Раз уж недавняя жара не уберегла меня от насморков, что же будет, когда настанут холода?
Думается мне, надобно обладать недюжинным здоровьем и крепкими, как канаты, нервами, чтобы относительно спокойно взирать на происходящие события. Нет нужды рассказывать Вам, что я переживаю. Я принадлежу к тем, кто полагает, что беды не избежать *. Вероятно, можно было оттянуть взрыв, но не отвратить его вовсе. У нас тут война приобрела невиданную популярность даже среди буржуа. Глотку они дерут на всех углах, в чем, разумеется, нет ничего хорошего, однако ж они вербуются в солдаты, да и деньги дают,— а это все определяет. Военные полны самонадеянности, но стоит вдуматься в то, что будущее зависит лишь от шального ядра или пули, самонадеянность их, право, трудно разделять.
До свидания, любезный друг мой, меня утомили даже две эти странички. Я стал совсем никуда не годен; врачи говорят, что состояние мое улучшилось, но я отнюдь этого не чувствую. Я не стал отсылать Вам книги 2 из опасения, что некому будет их принять.
Еще раз прощайте; сердечно обнимаю Вас.
Париж, вторник, 9 августа 1870,
Любезный друг мой, мне думается, что лучше Вам теперь в Париж не возвращаться; боюсь, как бы нам не пришлось скоро стать свидетелями печальнейших событий. На улицах видишь либо мрачные, потерявшие надежду лица, либо пьяниц, горланящих «Марсельезу». И всюду — беспорядок полнейший! Армия была достойна, да и теперь достойна всяческого восхищения, но генералов настоящих у нас, по-видимому, нет *. Все еще может наладиться, но лишь в том случае, если произойдет чудо.
Здоровье мое, пожалуй, не хуже, однако ж положение вещей крайне меня угнетает. Пишу я Вам из Люксембургского дворца, где мы только и можем, что обмениваться надеждами и опасениями. Напишите, что у Вас. Прощайте.
Париж, 29 августа 1870.
Любезный друг мой, благодарю за письмо. Я по-прежнему хвораю, и нервы расшатаны вконец. Видимо, так дальше и будет, и это в лучшем случае,— я вижу нынче все в мрачных тонах. Однако ж в последние несколько дней положение чуть исправилось. Военные стали поуверенней. Солдаты и подвижная гвардия сражаются, как львы; армия маршала Базена, говорят, творит чудеса, хотя противник втрое многочисленнее. На днях — завтра, а быть может, сегодня — намечается новое грандиозное сражение *. Последние события, поистине, вселяют ужас. Пруссаки берут численностью. До сей поры им это удавалось; но страшная резня под Метцем2, сдается, заставила их призадуматься. Острословы утверждают, будто берлинским барышням теперь и повальсировать не с кем.
Но даже если нам удастся отбросить остатки их армии к границам или вообще похоронить их тут, что было бы еще лучше, конец нашим бедам еще не наступил. Нынешняя чудовищная бойня — и не надобно закрывать на это глаза — не более как пролог к трагедии, развязка которой ведома одному только дьяволу. Нельзя безнаказанно возмущать умы нации, подобной нашей. И будь то победа или поражение — за ними неминуемо грянет революция. Всякая капля уже пролитой крови или крови, которой предстоит еще пролиться, падает на мельницу Республики — иными словами, организованной смуты.
Прощайте, друг любезный; оставайтесь в <Невере>,— там Вам хорошо. Мы здесь покуда вполне спокойны; ожидаем пруссаков с непоколебимым хладнокровием; однако ж дьявол и малой толики своего не упустит. Еще раз прощайте.
Канны, 23 сентября 1870..
Любезный друг мой, я совсем расхворался — настолько, что даже писать почти не могу 4. Правда, сегодня чувствую себя чуть лучше. Надеюсь, через какое-то время сумею написать Вам поподробнее. В Париже пошлите ко мне и прикажите взять «Письма госпожи де Севинье» и том Шекспира. Я должен был бы сам послать их Вам, да уехал.
Прощайте. Целую Вас.
ШАРЛЮ ДЕВО *
Париж, 6 декабря (1831).
Сударь,
В силу недоразумения, явившегося причиною дурацкой сцены, дама, именующая себя леди Сеймур, могла бы просить Вас не передавать ей более моих писем. Я разъясняю это недоразумение и был бы весьма Вам признателен, когда бы Вы в кратчайшие сроки переслали ей прилагаемое письмо. Примите, сударь, уверения в моих преданнейших чувствах.
Пр. Мериме.
2
АНРИ БЕЙЛЮ
(около 20 октября 1832).
<...)' Кажется, я говорил Вам о прекрасной незнакомке, англичанке, которая мне пишет. Последней фантазией ее было явиться в Лондоне к одному из моих друзей 4, сказать, что у нее есть оказия во Францию и что она готова принять от него поручения. При этом она сумела ловко перевести разговор на меня. Однако ж, уходя, она назвала вымышленное имя, так что в изысканиях своих я не продвинулся ничуть, если не брать во внимание сведений о том, что она прехорошенькая, с благородными манерами, словом ladylike 109. Я забыл еще a splendid pair of black eyes 2*, которыми важный друг мой, «бифштекс», описавший мне эти детали, был совершенно сражен <...)
ГОСПОЖЕ ЛЕМЕР1
Кале, гостиница «Ьийяк». Среда, 4 ч(аса), (5 декабря 1832).
Пр. Мериме заверяет в совершеннейшем своем почтении госпожу Лам-бер Лемер. И нижайше просит передать подателю сего письмо, которое леди М. Альджернон Сеймур2 должна была прислать г. Мериме.
4
ГОСПОЖЕ ЛЕМЕР
Кале, среда вечером, {5 декабря 1832>.
Я взял на себя смелость1 послать госпоже Лемер прилагаемое письмо. И был бы крайне ей признателен, когда бы она согласилась передать его леди А<льджернон> С<еймур>.
Прошу госпожу Лемер принять выражение совершеннейшего моего к ней почтения.
Пр. Мериме.
ГОСПОЖЕ ЛЕМЕР
{Лондон) 14 {декабря) 1832,
Сударыня.
Довольно забавно выходит и, верно, хлопотно для Вас, что я вынужден отсылать в Кале письмо, которому положено вернуться в Лондон. Но Вы, видимо, хорошо знаете, сколь рассеяна бывает наша подруга, леди А<льджернон> С<еймур>. Она запамятовала дать мне свой адрес. Не будете ли Вы столь добры, чтобы сообщить его мне или, если это невозможно, передать ей два прилагаемых письма 4. Когда же Вам неизвестен адрес леди А. С., я просил бы Вас оказать мне любезность, сохранив эти письма до моего приезда в Кале. Я взял бы на себя смелость заехать и Вас от них освободить.
Если бы я мог быть чем-либо полезен Вам тут, я с величайшим удовольствием принял бы любое поручение; кроме того, когда бы Вы милостиво согласились, я через несколько дней прислал бы с полдесятка вопросов, на которые Вы вольны были бы не отвечать.
Все письма, какие Вы станете посылать мне в Лондон до 25 октября, я получу по адресу: Рг. М., Esq. St-James Street 33. Если же возникнет у Вас надобность передать мне что-либо в Кале,— вроде того, скажем, что Вы не хотите меня принимать,— Вы можете оставить письмо в гостинице «Кийяк». Заехать я намереваюсь числа 26-го или 27-го.
Примите, сударыня, выражение величайшего моего почтения.
Пр. Мериме.
ГОСПОЖЕ ЛЕМЕР
{Булонь-сюр-Мер, 29 декабря 1832 г.). Гостиница «Лондонская», Булонь-сюр-Мер.