Возможно, я недооцениваю наших возможностей, как многие недооценивают возможности обычного булыжника. По-прежнему спускаем шины дорогим авто-гробам. Минус работает катапультой и посылает каменные глыбы в тонированные лобешники. Хук в подбородок бампера! Простым движением можно нанести ущерб на десятки тысяч рублей! Прогнуты дверцы! Исчерчен царапинами синий металик! Я до конца жизни буду поражаться тому, как же это просто.
Возраст близится к порогу совершеннолетия. Удивительно, но самые серьёзные акции я совершил неоперившимся юнцом, а сейчас все мои достижения медленно катятся по наклонной. Самое поганое, что в этом никто не виноват кроме меня. Я больше добился в бессмысленных прыжках в воду, чем в борьбе! Мы словно выкупили ультра-насилием паевую собственность в общем деле революции и теперь можем развлекаться по маленькой.
Тюбик орет считалочку, только что им придуманную. Его пальцы указывают на машины:
— Раз-два-три-четыре-пятьНационал-социалист идет искать!Ищет чурку и жида,Хачика, afa, мента.Ищет крови, ищет дракНа костяшки новый знак.Не спасет вас крик и матКто не спрятался, тот и виноват!
Камень украшает лобовое стекло паутиной белых трещин. Близнецы дворников смотрят в раскоряку, как ноги кавалериста. Не скоро ещё местный криминальный царек сможет унижать прохожих своей задницей, передвигающейся на четырех колесах.И всё же мне грустно, когда мы рисуем свастики, грустно, когда громим какие-то витрины и обнимаемся
с березками, грустно пнуть под задницу опустившегося алкаша и отобрать у него немного денег.
Не то это! Не! И то! Нужно делать революцию, а не херней страдать!
Завтра же, обещаю я всем, завтра же встречаемся на конспиративной квартире.
***
Мальчика звали, как и меня, Сашей. Я углядел в этом волю богов. Воспитывать будущих воинов такая же почётная и нужная задача, как и убийство старых врагов. С виду мальчика ещё не коснулась скверна его родительской обители. Ему лет шесть. Чистый в лице, невинный, голубоглазый. Может посоперничать в ясности с Христом, разве что не семит. Когда он недоверчиво и тихо представился, я понял, что дома его не потчуют лаской и вниманием.
— А мама тебя бьёт?
— Бьёт.
— А ты её любишь?
— Да.
Поражающее свойство маленьких детишек: любить свою мать, даже если она дубасит тебя круглые сутки. И если Платон считал, что миром должны править философы, то я утверждаю, что этим должны заниматься маленькие дети.
На хате Тюбик с Минусом делают взрывчатку. Мы хотим разукрасить ночь салютом над зданием районного суда. Взрывчатка и таймер-замедлитель на основе электронного будильника, транзистора и батарейки, почти готовы. Осталось найти относительно безопасный способ доставки взрывчатки к зданию и оперативно скрыться.
Я думаю об этом, глядя в глаза ребенка. Сырые глаза, смоченные постоянными слезами. Так выглядит народная скорбь.
— А мама не говорила тебе, что нельзя разговаривать с незнакомцами?
— Нет.
Я дарю ему игрушечный пистолет и машинку. Купил в детском мире. В его глазах непонимание, что делать с этим пластмассовым чудом? Его маленькая ручка принимает большую шоколадку.
— Это шоколад. Он очень вкусный. Попробуй.
Он, одной рукой прижимает игрушки к себе, другой пытается справиться с оберткой:
— Я знаю, тётя Света приносит.
Тётя Света — это социальная работница. Если мне доведётся когда-нибудь разрушить до основания государственную машину этой страны, то, обещаю, тётя Света при этом не пострадает. А ребёнок не забыл поделиться черной плиткой со мной, что немало удивило.
— Спасибо, — говорю я дрогнувшим голосом.
Мы быстро подружились, и я проникся к Сашке тёплыми чувствами. Возможно, я увидёл в нём то, что невозможно ненавидеть — будущее нашего народа. Именно в таких обиженных, брошенных светлых и голубоглазых пареньках, что от недостатка любви, от экономической нестабильности и толп чёрных, рано или поздно примыкают к освободительному движению.
В том, как он держал драгоценный для него пистолет, так шумно стрелявший, я видел, как он будет разносить головы унтерменшам, продажным чинушам, министрам, а может и своей одряхлевшей мамаше. В том, как он с шумом катил машинкой по скамейке и подскакивал колесами на горках песка, мне виделось, как высокий красавец заламывает вбок руль чёрной машины и в клубах тротилового дыма теряются оставшие преследователи.
Нельзя сказать, что мои чувства были всего лишь прагматикой. Нет, я искренне полюбил этого ребенка. Я никогда не был... хотя, вру, был, но перестал быть пиплхейтером, как Тюбик и понимал, что ненависть это источник силы, который может исчезнуть, и тогда вся твоя борьба рассыплется, подобно карточному домику. Любовь постоянна. Поэтому я в первую очередь любил расу, а уже потом ненавидел ее врагов и систему.
— Давай поиграем, — предлагаю я.
Сашка соглашается:
— Давай.
А я долго думал, что все люди изгажены и испорчены потребительской чумой. Я осторожно беру его маленькую руку и вытягиваю её вперед, на уровень глаз.
— Сдвинь пальцы.
Он так и застыл, поражённый тем, что с ним играет кто-то кроме сверстников. Дрожит от любящего прикосновения. Если бы я провозился с ним ещё с пару дней, он бы стал называть меня папой. Сейчас Сашка выглядит серьезным, будущим воином освободительной войны. Он спросил, видимо чувствуя торжественность момента:
— Дядя Саша, а что ты делаешь?
— Я учу тебя быть воином.
— Кто такой воин?
— Тот, кто умирает стоя.
С несколько минут я поучал его простым истинам, пока к подъезду не подъехала милицейская машина и из неё не вышли два мента. Один с перевязью автомата на плече. Мои руки так и обвисли, наблюдая, как серые упыри заходят в подъезд.
Наш подъезд.
Где на пятом этаже наша дверь. За которой Минус и Тюбик варят взрывчатку.
Нашу взрывчатку.