Ларри Маклеод повернулся и побежал в город. Он поднял Норриса Вэрни, тогдашнего констебля, и трех или четырех посетителей магазина Кроссена — тогда отец Милта уже обосновался в городе. Среди них был старший брат Одри, Джексон Херси. Они залезли в «шевроле» Норриса и почтовый фургон Ларри.
Кроме них, никто в дом не входил, и на десять дней в городе воцарилось возбуждение. Как только оно начало стихать, масла в огонь подлила статья в портлендском «Телеграфе». Там были помещены и рассказы участников операции. Дом Хьюберта Марстена оказался лабиринтом, крысиным логовом узких коридоров, окруженных пожелтевшими грудами старых газет и пирамидами старых книг. Собрания сочинений Диккенса, Скотта и Мариэтта, списанные из городской библиотеки предшественницей Лоретты Стэрчер, так и остались в связках.
Джексон Херси поднял одну из газет, начал перелистывать и застыл. К каждой странице была аккуратно приклеена долларовая бумажка.
Норрис Вэрни обнаружил, что Ларри поступил очень мудро, не войдя в дом через переднюю дверь. К столу напротив нее была привязана винтовка, курок которой, в свою очередь, оказался соединенным с ручкой двери. Дуло смертоносного оружия было нацелено в дверь на уровне сердца.
(«Ружье было заряжено, понимаете, — говорила здесь Одри. — Ларри или любой другой, вошедший туда, попал бы прямо к райским вратам».)
Были там и другие странные вещи, менее мрачные. Сорокафутовая связка газет заслоняла дверь в столовую. Одна из ступенек лестницы, ведущей наверх, провалилась и легко могла сломать кому-нибудь ногу. Скоро стало понятно, что Хьюби Марстен был не просто странным, а совершенно ненормальным.
Его нашли в спальне за верхним холлом, свисающего с балки.
(Сьюзен и ее подружки пугали друг друга рассказами, услышанными от взрослых. У Эми Роуклифф во дворе стоял маленький сарайчик, и они залезали туда и, умирая от страха, рассказывали о доме Марстенов, изобретая самые жуткие детали, до которых только могли додуматься. Даже теперь, через одиннадцать лет, мысль об этом неизменно воскрешала в ее памяти образ маленьких девочек, сбившихся в кружок в тесном сарае Эми, и саму Эми, рассказывающую с выражением жути: «А лицо его все распухло, и язык почернел и вывалился, а мухи так и вились вокруг. Это моя мама говорила миссис Вертс».)
— …место.
— Что? Извините, — она вернулась к реальности. Бен уже подъезжал к повороту на Салемс-Лот.
— Я говорю, это было очень мрачное место.
— Расскажите мне, как вы побывали там.
Он невесело усмехнулся и включил верхние фары. На миг среди сосен мелькнула темная двухскатная крыша, и все исчезло.
— Началось это, как детская игра. А, может, так и было. Помнится, случилось это в 52-м. Дети всегда любят залезать во всякие заброшенные места… Я много играл с мальчишками с окраины; теперь многие из них, должно быть, уехали. Помню Дэви Беркли, Чарльза Джеймса — его мы звали Сонни, — Гарольда Рауберсона, Флойда Тиббитса…
— Флойда? — переспросила она с удивлением.
— Да. Вы что его знаете?
— Знаю, — ответила она и, боясь, что ее голос звучит странно, поспешила сказать, — и Сонни Джеймс тоже здесь. Он держит заправку на Джойнтнер-авеню. Гарольд Рауберсон умер. От лейкемии.
— Они все были старше меня, на год или два. У них было что-то вроде клуба, понимаете? Принимаются только Самые Страшные Пираты, — он пытался придать словам оттенок шутки, но в них прозвучала старая обида. — Но я тоже хотел стать Самым Страшным Пиратом… по крайней мере, в то лето.
Наконец, они сжалились и сказали мне, что примут меня, если я пройду посвящение, придуманное Дэви. Мы должны были пройти к дому Марстенов, а потом мне предстояло забраться внутрь и что-нибудь принести оттуда. Вот и все, — он глотнул, но во рту было сухо.
— Ну, и что было дальше?
— Я влез в окно. В доме все еще было полно всякого хлама, даже через двенадцать лет. Они вынесли оттуда часть газет, но многое осталось. На столе в холле лежал такой стеклянный шарик, знаете? Там внутри маленький домик, и если его потрясти, идет снег. Я положил его в карман, но не ушел. Мне действительно было интересно, и я пошел наверх, туда, где он повесился.
— О Боже, — прошептала она.
— Залезьте в ящик и достаньте мне сигареты, пожалуйста. Я пытаюсь успокоиться, но для этого мне надо закурить.
Она достала сигарету и дала ему.
— Дом вонял. Вы даже представить себе не можете, как он вонял. Плесенью, и тухлым мясом, и еще чем-то, вроде испорченного масла. И что-то живое — крысы или ондатры, — гнездились там за стенами или под полом, не знаю. Сырая, мерзкая вонь.
Я поднимался по ступенькам, маленький девятилетний мальчик, и чертовски боялся. Дом вокруг трещал и скрипел, и я слышал, как под штукатуркой кто-то разбегается при звуках моих шагов. Мне казалось, что я слышу позади себя шаги. Я боялся оглянуться, чтобы не увидеть ковыляющего за мной Хьюби Марстена, с петлей на шее, с черным, страшным лицом.
Он стиснул руль. Легкость пропала из его тона. Ее немного испугал его вид. Лицо его в свете панели управления казалось лицом человека, опаленного адским пламенем.
— Наверху я собрал всю свою смелость и побежал через холл к этой комнате. Я рассчитывал вбежать, схватить первую попавшуюся вещь и скорее удирать. Дверь в конце холла была уже близко, и я увидел, что она чуть-чуть приоткрыта, и видел дверную ручку, серебристую и потертую там, где ее касались пальцы. Когда я дотронулся до нее, Дверь скрипнула — это было как женский визг. Если бы я был спокоен, я бы тут же повернулся и бросился бежать. Но я был переполнен адреналином, и я схватился за нее обеими руками и рванул. Дверь открылась. И там висел Хьюби, хорошо видимый в свете, падающем из окна.
— О, Бен, не надо…, — проговорила она нервно.
— Нет, я расскажу вам правду. Правду о том, что увидел девятилетний мальчик, и что не может забыть мужчина двадцать четыре года спустя. Там висел Хьюби, и его лицо вовсе не было черным. Оно было зеленым, с закрытыми глазами. Руки его шевелились… тянулись ко мне. А потом он открыл глаза.
Бен глубоко затянулся сигаретой, а затем выбросил ее в окно, в темноту.
— Я так заорал, что, наверное, меня услышали за две мили. А после побежал. Я свалился с лестницы, вскочил, выбежал в переднюю дверь и пустился бежать по дороге. Ребята ждали меня в полумиле. Когда я их увидел, я просто протянул им стеклянный шарик. Он до сих пор у меня.
— Вы же не думаете, что вы правда видели Хьюберта Марстена, правда, Бен? — далеко впереди она увидела желтое свечение, встающее над центром города, и обрадовалась этому.
После долгой паузы он сказал:
— Не знаю.
Он произнес это с трудом и колебанием, будто желая сказать «нет» и этим закрыть тему.
— Быть может, я был так возбужден, что все это мне просто привиделось. Но с другой стороны, мне кажется правдивой мысль о том, что старые дома сохраняют память о том, что в них случилось. Может быть, впечатлительный мальчик, каким я был, мог катализировать в себе эту память и воплотить ее в… во что-то. Я не говорю ни о каких духах. Я говорю о некоем психическом трехмерном телевидении. Может, даже о чем-то живом. О каком-то монстре.
Она взяла одну из его сигарет.
— Как бы то ни было, я еще долго не мог уснуть в темноте, а когда засыпал, мне снилось, как открывается эта дверь. И потом всегда, когда я испытывал стресс, эти сны возвращались.
— Как ужасно.
— Да нет, — сказал он. — Не очень. У всех бывают плохие сны — он указал пальцем на спящие молчаливые дома вокруг. — Иногда я удивляюсь, что сами стены этих старых домов не кричат от страшных снов, которые в них витают. Поехали к Еве и посидим немного на крыльце, — предложил он.
— Внутрь я не могу вас пригласить, таковы правила, но в холодильнике у меня есть кока. Хотите?
— Не откажусь.
Он свернул на Рэйлроуд-стрит, погасил фары и заехал на маленькую стоянку пансиона. Заднее крыльцо было выкрашено белым, и там стояли три плетеных стула. Напротив сонно текла Ройял-ривер. Над деревьями за рекой висела летняя луна, оставляющая на воде серебряную дорожку. В тишине она могла слышать легкий плеск воды о камни набережной.