Прошу только сносной еды, иначе быстро здесь когти отброшу. Не магик, увы, эфиром питаться не приучен.
Утром на смену явился Сар, второй тюремщик, его топот ещё на лестнице слыхать было, железные подковки на сапогах будь здоров грохают. Пока он громыхал мисками с баландой, встрепенулся магик. Некоторое время он молча наблюдал, как я собачусь со стражником насчет порченой еды, едва успел незаметно тому писульку свою отчетную подсунуть. Потом подобрался ближе, вцепился в прутья решетки, аж пальцы побелели, и только тот за порог, ей–ей, всю спину взглядом иссверлил, срывающимся голосом спросил, видел ли я его.
Кто такой «он», я не понял, так ему об том и сказал. Ух он разозлился! Вскочил, глазами засверкал, фыркнул да в дальний угол одиночки своей усвистал. И миску прихватил. Хлебает, чтоб его, утроба магическая. Меня–то от одного взгляда на варево мутить начинало. Хоть и полегчало, есть не стал, лежал себе, приглядывал в полглаза. Он же в два счета выхлебал ту гнусь, не поморщился даже, и давай лопотать на своем магическом, слов не разобрать. Да за цацку на шее всё хватался, приметный такой камешек, ало–граненый, волшебный, видать был. Потому и был, что нижний ярус это вам не шуточки. Даже мне здесь неуютно, простому воришке без капли магии, а магикам и подавно тошно: вся сила их уходит здесь.
Бормочет, значит, он своё, а ночь бессонная да беспокойная дала, знать, задремал я под его говор. Не знаю, надолго ли, только проснулся резко, ровно ногой толкнул кто. Глядь, а сумрак вокруг, светильники едва теплятся, трещат нещадно, да свет тот дрожит — вот–вот погаснет. Затаился, прищурился и смотрю, что в соседней клетке творится. Магик на полу скорчился, и пред ним не то животина какая? Мелкая, с кошку уличную, да мастью темная. Смотрели друг на дружку, будто и не дышали оба. Магик лицом сметаны белее, не моргнет, а тварь та все ближе да ближе к нему подбирается, ну чисто кошка к птице, того и гляди вцепится. Хотел было окликнуть дурня, но горло перехватило со страху, рук–ног не чую, только и могу глаза таращить. Кое–как воротнулся, чуть с лежанки не слетел, дрянь эта услыхала — и дёру, лишь сквозняком морозным мазнула — и нет её. Тут же и свет выровнялся, трепыхаться и биться перестал. Гляжу — магик тот сомлевши лежит, еле дышит. В беспамятстве провалялся долго, я уже успел очередной доклад вам состряпать да поскучать, забеспокоиться. А как очнулся он, слабый был, чисто младенец, до кувшина с водой едва дополз и нахлебался, половину на пол проливая. Я давай теребить его, что там, как, да на все только ухмылялся недобро он. Потом в угол свой уполз, не то затаился, не то заснул. Магики проклятущие. Мне же было не до сна: трусило, да и раньше выспался. Что за зверюга это была неизвестная? Не слыхал о таких раньше. К встрече здесь с шустрой и весьма опасной тварью я совсем не был готов, думал — делов–то, только и придется посидеть на нижнем ярусе, последить за магиком, подслушивать, подмечать да разговорить. Теперь уже не уверен, что стоило соглашаться на этакое ваше выгодное предложение. Может, Каррадские каменоломни не такое уж жуткое место — в сравнении–то с одиночкой с разгуливающей по ней потусторонней тварью. Ни до чего толком не додумался, решил магика попытать потом, уж он–то наверняка что–то знает. Перетряхнул все вещи, но ничего мало–мальски подходящего для защиты не нашёл. Тюфяк с попахивающей соломой, рубаха, штаны, башмаки, один из которых каши просит, — нет, не отпугнут гнусь этакую. Только тюфяк… да и то, вонью если. Стопка бумаги, обломки грифеля, пустой кувшин да миска с баландой. Эх, без толку всё.
Под утро я все же забылся сном и очухался только от грохота двери. Завтрак. Мрачный, явно прокутивший всю ночь стражник, постанывая и распространяя вокруг винный дух, смачно выматерил меня, когда я стал упрашивать его передать просьбу о разговоре начальнику. Мои намеки на особые договоренности он тоже слушать не стал, ляпнул нам с соседушкой по миске каши да смылся, прихватив доклад. Заскрежетал засов, и мы снова оказались в одиночестве.
Не сговариваясь, кинулись с магиком к мискам. Мне по вкусу пришлось, и соярусник оценил, крупа не прогорклая, плесенью не пахнет, даже масла чуток подтаявшей лужицей сверху. За что вам и спасибо. А мой молчаливый сосед так и не пожелал со мной говорить. Сколь ни пытал я его про ту тварь, так и полслова не обронил, хотя по глазам видно было — знакома ему гнусь. Кривился, отворачивался да молчал, словно воды в рот набравши. Чего бы я ни спрашивал: что за существо, чем нам опасно, как защититься или прогнать — всё одно молчит да презрительно глазами зыркает. Но под конец, видно, не выдержал, из угла своего обронил, дескать, магиков «Он» больше любит пить, вкуснее они ему, а мне, ворюге неотесанному, ни к чему знания те, не помогут. Спросил тогда у него, когда с ним покончит, тварь за меня примется? Магик только злорадно захохотал на это. Гад. Не в себе он у вас, совсем ума лишился в подземелье.
Не позабыли там о нас с магиком? Стража раз в день с обходом является да с едой. И то, чуть не бегом, глянут в клетки, живы ли, — и тикать, словно стая голодных волков за пятки прихватывает. Вчерашнюю мою записку так и не забрали, но не беда, завтра две разом отдам. Я пишу отчеты, сплю, как и магик, молчу. Мне он не ответит, а одинокий голос в этой тишине ещё больше жуть нагоняет. Магик хиреет с каждым днём. Это существо по–прежнему навещает нас единожды в сутки, пьет его магическую силу. О появлении мы узнаем заранее: начинают потрескивать и мигать светильники, а потом слышится тихий шорох с проносящимся по ярусу холодком.
Топ…
Поэтому спим мы вполглаза, чуть затрещат светильники — оба настороже. Что с того, это нижний ярус, деваться отсюда нам некуда, и защититься от твари нечем. Замираем в ожидании.
Топ–топ… Тьма идёт.
Мягко, неспешно. Жертвы уже скованы ужасом.
«Он» всегда проходит мимо моей камеры, будто меня нет. Но я не обманываюсь, черствый сухарик всегда пригодится на черный день, когда закончится сладкое пирожное. Пробирается к магику, легко скользя между прутьями, ей–ей тёмного тумана клок. Я же, не в силах смотреть дальше, всегда зажмуриваюсь. В последний момент успевая увидеть, как это нечто устраивается на груди, облепляет лицо и пьет. Только после того, как моего лица касается лёгкий сквознячок, я понимаю — тварь ушла, сегодня она больше не явится, дальше можно спать спокойно. И проваливаюсь в сон.
После прошлой кормёжки этой твари магику совсем худо. Не встает, да и не шевелится, редко–редко дыхание двинет грудь. Пришедший с обходом Сар даже задержался у камеры магика, прислушиваясь. Буркнул: «Живой ещё».
Про мой вопрос об отчетах сказал, начальства нет, срочно в столицу вызвано, а бумажками этими велел подтереться. Эхма, надо было сразу бросать писать, как только вопервой тварюку увидел. Вдруг не так страшны каменоломни, как их здесь малюют. Да, чую, не отпустили бы меня, после всего, что я тут видел.
И снова пишу. А что ещё прикажете делать?
Магик жив еле–еле, дотянет ли он до прихода твари? Надеюсь, да. Эх, тетушка говорила: «Учись, Дикки–малыш, глядишь в люди выбьешься». Зачем поверил тетушке, зачем научился писать?
Спать не могу, прислушиваюсь, ловлю шелест дыхания соседа, теперь это главный звук для меня. Пока жив он — живу и я. Вдох–выдох, вдох–выдох. Вдох…
Изо всех сил вслушиваясь, пропускаю появление твари. Она скользит неторопливо, словно зная, что жертва её уже никуда не уйдет.
Вы–ыдох–х…
На этот раз я не закрываю глаза и вижу, как разочарованно отпрядывает всё ещё голодный зверь. Все, кончился магик.
«Ма–ало» — порыв ветра ледяным выдохом.
Тихий шорох — и вот уже тёмное существо вглядывается вглубь моей камеры. Тело как льдом сковало под тяжелым взглядом белесых глаз без зрачков.
Шурх, топ…
Близко. Пришел твой черёд, Дикки–сухарик.
Шурх.
Не могу отвести взгляд от морды твари, только правая рука словно живет своей жизнью, медленно нащупывает башмак. Бросок — жаль, промазал. В последний момент существо ловко, словно насмехаясь, уворачивается. И мне слышится злорадный смешок. Потом тварь издает громкое шипение и исчезает. Но она здесь, я чувствую это.
Еще долго сижу и вглядываюсь в мерцающий сумрак. Страшно даже встать с лежанки и забрать обувку: существо еще не насытилось и обязательно вернется. Его ведет голод и любовь к жизни. Нашей жизни.
Вчера только я уже решил, что тварь больше не появится, как на меня со всех сторон обрушилась темнота. Голодная, злая, она залепила глаза, уши, рот. Сковала, обожгла грудь морозом зимней ночи. И тянула, с болью и хрустом, мое тепло, мою жизнь, оставляя взамен только холод и тьму.
Утро еще не наступило — с тех пор как я очнулся, стража не сменялась. После нападения твари едва могу держать грифель в трясущихся пальцах, строчки прыгают. И слабость, как после тяжкой болезни, в глазах то и дело темнеет, мысли путаются.
Магик мёртв. Мне, чую, тоже недолго осталось. Может, свидимся с ним там, в посмертии. Воистину, лучше бы меня на рудники отправили или руки лишили, чем такой поганый и никчёмный конец. Какая же силища была у него, ведь долго так продержался. В чем–то я даже понимаю магика. Может, он и знал, что это за существо и как его одолеть. Но не захотел рассказать, догадался ведь, для чего здесь такой, как я. Помощи от меня ему точно было не дождаться, от тюремщиков его тоже. Потому до последнего молчал, хоть и знал о скорой смерти. Теперь его понимаю, это ведь так страшно, умирать в одино…
Что? А, и вам вечера доброго, уважаемый. Сесть ко мне хотите? Мест нет, а присаживаться к пьяным матросам опасаетесь? Что начнут буянить и в драку втянут? Двуединый с вами, сударь, таверна большая, да и не низкого пошиба! Да и если вдруг что, хозяйские сыновья в два счёта выкинут за дверь! У нашего Армана не забалуешь! Где ещё можно посидеть за кружкой хорошего эля, не прокисшего, как в других кабаках, заесть его ароматными рыбными пирогами, которые так умело стряпает жена хозяина, послушать песни менестреля… Да и вон у окна компания расположилась вам подстать же! Заезжие купцы! Вам бы лучше с ними поговорить, а что с меня взять? Всю жизнь рыбачу, кроме океана и рыб и не видел ничего… Ну, скалы ещё прибрежные, коих тут столько! Не сосчитать же…
Что? Не хотите с ними вести разговоры? Не о чем, кроме цен на шерсть и ткани? Да и о погоде ещё? Бог с вами, милостивый господин! Как будто с купцом и обсудить больше нечего! Все равно хотите ко мне присесть? Йэх, ну садитесь…
Как зовут, спрашиваете? А Иваром кличут! Отец так назвал. Первых сыновей у нас в роду так и называли… Родился где? Так деревушка дальше по побережью. Раньше была, да. А потом шторм подмыл берега, подтопило нас кое–где… Вот в один год по весне всем селением и перебрались дальше от тех мест. Болота там сейчас остались…
За знакомство? Давайте уже перестанем притворяться! Вы же не просто так ко мне подсели. И мест вокруг полно, помимо этого тёмного угла, и компания нашлась бы получше… Но нет, вы подошли прямо ко мне. И не думайте, что я не увидел, как вы входили в таверну. Человек, желающий просто перекусить, не стал бы внимательно оглядывать всех людей. Нет, он бы сразу направился бы прямиком к хозяину! А вы осматривались, приглядывались… Значит, искали именно меня! Я не настолько стар, чтобы быть слабоумным. Да и не так уж и пьян — чтобы не заметить очевидного.
Смутились? Ну зря вы это… Я ж не с целью укорить или посмеяться. Привык уже. Много народу так же, как и вы, приходили ко мне. Тоже угостить стремились получше и побольше, напоить так, чтобы язык у меня развязался… Любопытство, сударь, вот что двигало ими! Как и вами. И вам интересно услышать мою историю, хотя я уже так часто рассказывал все это, что, наверное, полстраны знает… Впрочем, не в будет от меня, если ещё один раз историю эту вспомню…
А вы учёный какой? Или летописец? Хотя по виду похожи на барда придворного, вон пальцы какие! Тонкие да изящные. Кожа нежная. И руки тяжёлого труда не знали отродясь. Как угадал? Да чернильные пятна видны. Явно не сапожным ремеслом себе на хлеб зарабатываете. И сетка у вас на волосах… А ещё по взгляду можно признать высокородного!
С самого начала хотите? Ну, обычная история. В семье рыбаков родился. Семеро нас было. Четыре брата у меня и две сестры. Да, живы все, выросли давно. Сами уже семьями обзавелись. Отец редко дома бывал, мать нас растила… Ну, и повторили мы с братьями судьбу отца — с морем жизни связали. Кто рыбу добывает, кто моряком заделался: океаны бороздит, перевозит какие–то товары да заморские диковины…
Вижу, что не очень вам это интересно, так что начну уже с того дня, когда мы увидели нечто такое–эдакое… Небывалое! Стукнуло мне в ту осень семнадцать годов как уже. Давно я отцу в его деле помогал. И в тот год творилось что–то непонятное. Раньше косяками рыба шла — ловить могли с утра до вечера. А как зарядили дожди, так что ни лов, так пустые снасти. Удивлялись поначалу, потом забеспокоились. Ведь если останемся без добычи, это беда для нас большая. Нечем торговать же. Да и есть нам тоже нечего. И вот так и было почти каждый день: выходишь спозаранку в море, закидываешь сети и ждёшь, надеясь и истово молясь, чтобы хоть на этот раз повезло! Но если и попадалось что–то, то или мелочь какая, или же улова хватало, чтоб ушицы сварить… Какая уж торговля!
И в один из дней так же вышли в море. Отец с дядьями забросили с баркаса снасти, сели ждать… Погода тогда стояла на диво тихая. Лёгкая зыбь на воде, ветра даже близко и нет. И солнце выглянуло. Пригревает. Ну и разморило всех. Оставил меня отец наблюдать, строго–настрого велев в случае чего сразу кричать! Сижу я, смотрю на волны, представляю, что откуда–то из глубины вверх поднимается косяк жирных рыб! Прямо так и вижу, как они всплывают, как блестят чешуйчато–серебристыми боками, как пучат глаза… И прямо в наши сети! Поймаем мы рыбу, домой привезем! И всем достанется! Хоть поедим, а не так, что зажевал ломоть черного хлеба, закинул в рот рыбий плавник, посасывай и представляй, что камбалу какую–то съел. Замечтался и не сразу заметил, что творится что–то непонятное. Внизу, вот прямо под нами, тени какие–то мелькали. Длинные, вытянутые, гибкие… Пузыри поднимались оттуда. А потом вода словно бы вскипела! Забурлила! О дно лодки биться стало что–то тяжёлое. Да с такой силой, что я едва не упал за борт! Схватился покрепче, думаю, кричать ли отцу или погодить? А сам жадно вниз смотрю — что там, что там такое случилось? Неужто правдивы рассказы о морском чудище, которое живёт на тёмном дне среди останков затонувших кораблей?
И тут в дно лодки что–то как ударило, аж баркас наш покачнулся так сильно — едва воды не зачерпнул бортом! Проснулись отец и дядья, вскочили на ноги! Заругали бы меня, что раньше не разбудил, да недосуг им было. Тоже перевесились через борта, смотрят, что же такое? А там все бурлит, крутится, как будто водоворот! А потом вода вдруг темно–алым окрасилась… И чуть погодя в десяти локтях от нашей лодки всплывать начала какая–то чёрная масса… Отец с братьями знаки охранные творить начали, Двуединого поминая, а сами смотрят! Да во все глаза! С отвращением, но и любопытством. Подплыли мы ближе — а это действительно тварь непонятная оказалась. Лодка наша ей на один зуб была бы, реши она нами закусить. А зубов у этой твари имелось ой как много! И щупальца длинные, вниз в глубину уходили — даже не разглядишь, какой длины–то. Глаза огромные, жуткие… Я потом долго во сне видел и это чудовище, и взгляд его застывший… И слизь сочится из глубоких ран на голове, дурно пахнущая такая, медленно стекает в море…
Отец, как увидел тварь, так сразу и понял, чего рыбы так мало было. Не иначе как это чудище и съедало все. Но так кто же убил его? Другое такое же чудовище? Если так, то вряд ли нам здесь следуетоставаться. Мало ли! Вдруг победитель сочтет нашу лодку подходящей добычей и нападет? Скомандовал уже отец разобрать весла и к берегу править…
А? Почему вернуться домой решили? А что ещё делать? Что говорите? Привезти ту мертвую тварь к селению? Бог с вами! Во–первых, не смогли бы мы своими силами справиться, во–вторых, ну а как с дальше с чудищем поступить? Не думаю, что кто–то решился бы такое в пищу использовать. Уж очень отвратная на вид была она…
Нет, не ушли мы тогда. Дядя мой, Шейден, углядел что–то среди щупалец. Крикнул нам, чтобы ближе лодку направляли… Веслом отпихнул одно из них в сторону, а потом и мы увидели…
Подумали сперва, что рыба это. Огромная только. А потом пригляделись! Ну, почти рыба… От пояса только и до хвоста все, как у рыбы. Чешуя отливает сине–серым блеском, плавники в прозелень… А выше! Вот не поверить можете, но именем отца клянусь, но человек был это! Девушка… Тонкие руки упирались в толстенное щупальце в попытках оттолкнуть, лицо бледное, глаза закрытые… И волосы шлейфом колыхаются в воде. Зелёные, что ёлка в лесу!