Волосы дядюшки Антеро забелелись из-за колонны. Он расцвел доброй улыбкой, охватившей все его худое, длинное лицо.
— Ну да, тут еще.
Старик встал со скамейки, показал палкой в угол, где кто-то еще трудился в стуке молотка, в визге рубанка.
— Остался один Орландо, он наугольники мастерит.
Северино последовал за голосом с резким португальским выговором, подошел к месту, где негр стругал дерево, увидел мелкую щепу, черные глянцевые плечи, ярко-белые зубы.
— Ну так как?
Это не был вопрос, это было приглашение.
Приблизились: старый Антеро — прихрамывая, Северино — стараясь не споткнуться о раскиданные по земле предметы, и стали смотреть, как негр работает. Некоторое время молчали — только шуршание стружек в раме, только вой гудка где-то далеко-далёко.
— Заканчивает.
Еще минута тишины, и негр Орландо выпрямился. Сел на сваленные в гору доски, зажег сигарету и принялся говорить, словно сам с собой.
— Не жизнь — маята одна. Рождество кончилось. Новый год прошел, все праздники… А у нас что? Ничего.
Дядюшка Антеро стал набивать трубку, вытянул ноги, покачал головой.
— Чего там, друг! Я уж про эти дела и думать позабыл. Год начинается, год кончается… Да я рад хоть, что в могиле не лежу. В мои-то лета…
Пригладив поредевшие волосы, Северино долго так посмотрел на сторожа, потом перевел взгляд на плотника и вдруг спросил:
— А какой сегодня день?
Негр курил, португалец ответил удивленно:
— Четверг вроде бы, нет?
Северино не отставал:
— А число?
— Шестое.
Над дощатой оградой, над рваной листвой, которую протягивали к ним соседние деревья, звезды вдруг прояснились живее, и ночь возвысилась, стала воздушнее, мягче. Так вот оно что! Видение возникло, четкое, близкое, праздничная процессия двинулась по дороге, веселая и звонкая. Соломенные шляпы, юбки из белого полотна, посохи, обвитые цветными лентами… Одиночество погасло в воспоминании о песнях, о ряженых, и улыбка шевельнула губы Северино, когда он произнес:
— Сегодня праздник Поклонения Волхвов…
Другие двое только выслушали, не поняв. Но сейчас обретала плоть та глубокая тоска, что сосала его каждый вечер. И ему захотелось говорить:
— В моем-то краю нынешний день — праздник, да какой! Духовой оркестр играет, все поют, пляшут. Красота!
— А что ж за праздник?
Северино поднялся, на смуглом лице его был испуг. Как, они не знают? Праздничная процессия выходила поутру, шла в церковь, взглянуть на разукрашенную нишу с фигурами волхвов, а потом стучалась во все двери, во все семейные дома.
— А возвращались только под утро.
Орландо тихонько скреб кирпичи, ожидая продолжения рассказа. Но Северино умолк, задохнувшись, не находя нужных слов, чтоб описать маленькую пастушку, что плясала сейчас, как живая, у него перед глазами, вся в лентах, в одной руке корзиночка, а в другой так и рвется, так и кипит звоном бубенчиков смеющийся бубен. А сам он — весь в белом, с кастаньетами жакарандового дерева. И гитара обнимается с флейтой, и народ теснится у окон, а они вдвоем, рука об руку, дробным шагом, в цветистых извивах танца…
— Что?
Негр повторил:
— Я рассказывал, что у нас, в штате Минас Жераис, тоже праздник справляют. Ясли ставят, волхвами рядятся, пастухами. Тетка меня водила, когда я мальчонкой был.
Старый Антеро порылся у себя в памяти:
— И мне тоже сдается, ребята, что у нас в деревне что-то похожее устраивалось… Девчонки галдели песни… Только уж больно давно всё это было…
И старик тихо, почти ласково принялся чесать впалую грудь, заросшую седой щетиной.
Глядясь в воспоминания, Северино видел распорядителя танцев перед своим праздничным отрядом лихо пляшущего в одиночку, потом еще с двумя, потом — вместе со всеми. Эмблема праздника блестела у него в волосах. И ряды танцоров растекались в ритм трещоток и гремушек:
— Самый красивый праздник…
Он прислонился к стене, подавленный желанием высказать все, что проплывало сейчас перед его неотрывным взглядом, и оборвал безнадежно:
— Да нет, вы не можете этого представить!
Парафиновые цветы казались просто живыми. Росли в нише, цвели по берегам стеклянной речушки — наверно, из куска зеркала. Но это всё — только на несколько минут. Праздничная процессия входила в церковь, затопляла ризницу, где стояли ясли, волхвы, святые. Торопливо повторяла положенную короткую молитву. И радостно шла прочь, через боковые двери, вниз по откосу, а то на ступенях ряды могут расстроиться. Пересекала площадь, текла мимо стены сада, где стоял дом сеньора Нонато. И жасмины полнили воздух, делая мягче качающийся шаг ряженых, глуше поющие голоса пастушек и голос Розалии среди них.
— Ну, чего замолк?
Взгляд Северино опустился на товарищей. Они сидели рядом, и лица их, и сложенные руки ждали продолжения рассказа про сельский праздник. Трубка старого Антеро описала в воздухе широкую кривую дыма.
— Рассказывай, парень.
— Так ведь надо вспомнить слова, петь надо.
Плотник так и дернулся, сторожу тоже не терпелось послушать, страсть узнать новые песни крепко завладела ими.