Он помогал старой Луизе варить мангунса — кашу из маисовой муки с кокосовым молоком, и мин-гау — сладкий маниоковый сироп, которые она ходила по вечерам продавать в портовые кварталы Баии. Мыл терку, подавал тете разную посуду, только не умел натирать кокосы. Сначала другие мальчишки насмехались над ним и называли «стряпухой», но после того как Антонио Балдуино, услышав однажды это прозвище, набил шишку на голове одному мальчику, они решили, что лучше оставить его в покое. От тетки ему в тот день здорово влетело, и он никак не мог понять: за что же она его бьет?.. Он легко прощал старухе все трепки, какие она задавала ему. Да в общем-то, ему и не особенно доставалось, так как он очень ловко увертывался от теткиного ремня, ускользал из ее рук, как угорь. Это было даже своего рода развлечение, нечто вроде спорта. Он почти всегда выходил победителем и смеялся при мысли, что теткины удары в цель так и не попали. Несмотря на стычки, старая Луиза обыкновенно говорила:
— Он у меня хозяин…
Старуха была разговорчива и приятна в обращении. Соседи часто заходили побеседовать с нею, послушать ее рассказы. Она знала много сказок с феями и оборотнями, много историй старых времен, когда негры были рабами. Некоторые из этих историй и сказок были в стихах.
Одна начиналась так:
Это была история «проклятой дочери». Об этом происшествии было напечатано в газетах под крупными заголовками…
Антонио Балдуино обожал эти истории. Он всегда умолял старушку рассказать еще раз и подымал рев, если она отказывалась. Ему также очень нравилось слушать, как взрослые мужчины рассказывают о приключениях знаменитых разбойников. В подобные вечера он не ходил играть с детьми. Как-то раз его спросили:
— Ты, как вырастешь, кем быть хочешь, а?
Он не задумываясь отозвался:
— Разбойником…
Ему казалось, что нет ничего лучше и достойнее, чем жизнь разбойника, ведь для такой жизни нужны мужество, храбрость, нужно уметь стрелять.
— В школу надо тебя отдать, вот что… — говорили взрослые.
В школу? Зачем? Ему казалось, что незачем. Никогда он не слыхал, чтоб разбойников учили читать. Читать умеют доктора, а они никудышные люди. Антонио Балдуино знал доктора Олимпио, у которого никто никогда не лечился; доктор этот часто бывал у них на холме, всё думал найти пациентов, но их не находилось. Он был такой хилый, этот Олимпио, высох весь, его только тронь — упадет.
Тетя вот еле по складам научилась, а как ее все кругом почитают! Никто ведь про нее слова худого не скажет, а когда у нее голова болит, то все соседи к ней так относятся, даже разговорами ее беспокоить не решаются. Припадки головной боли находили на старуху внезапно и приводили в трепет Антонио Балдуино. Тетя вдруг становилась словно какая-то ненормальная, плакала, кричала; заходили знакомые — она их гнала, ругала, посылала к черту в пекло.
Как-то раз, во время теткиного припадка, Антонио Балдуино услышал, как старая негритянка, их соседка, говорила другой соседке:
— У нее эти боли оттого, что она каждый вечер на голове носит котелки с горячим сиропом. Она себе обжигает голову, вот что…
— Да что вы, тетушка Роза! Это ж ее злой дух беспокоит, разве не видите? Да не простой, а из тех, что по свету бродят, а сами и не знают, что давно померли. И до тех пор бродят, покуда не войдут в тело какого-нибудь живого человека. Это, верно, дух какого-нибудь висельника, да простит мне бог!..
Другие женщины тоже так считали. Антонио Балдуино не знал, чему верить. Он очень боялся духов с того света и никак взять в толк не мог, зачем этим духам обязательно надо поселяться в голове его тети.
В такие дни к ним приходил старик Жубиаба. Антонио Балдуино сам за ним отправлялся, потому что старая Луиза, когда у нее болела голова, всегда просила позвать знахаря. Мальчик подходил к двери маленького домика и стучал. Глухой голос, словно издалёка, спрашивал: «Кто здесь?»
— Тетя Луиза просит, чтоб отец Жубиаба пришел к нам, у нее припадок…
И он убегал со всех ног. Он ужасно боялся Жубиаба. Бывало, притаится за дверью и смотрит в щелочку, как знахарь идет по улице. Волосы белые, сухое согбенное тело. Идет медленно, опираясь на посох. Прохожие останавливаются, здороваются:
— Добрый день, отец Жубиаба…
— Бог да пошлет вам добрый день…
Он шел и всех благословлял. Даже трактирщик-испанец преклонял голову, чтоб принять благословение. Мальчишки бросались врассыпную, когда на улице появлялась сгорбленная фигура столетнего старика-знахаря. Они тихонько бормотали:
— Жубиаба идет… Жубиаба…
И бежали домой так быстро, что только пятки сверкали.
Жубиаба шел по улице, неся в руках ветку с шелестящими листьями, бормоча непонятные слова на языке наго — наречии суданских негров. Он говорил сам с собой, благословлял прохожих. Он был одет в старые холщовые штаны, и вышитая его рубашка трепалась на ветру, как флаг. Когда Жубиаба входил в дверь их дома, чтобы произнести молитвы над старой Луизой, Антонио Балдуино убегал. Он уже был уверен, что голова у тети пройдет.
Антонио Балдуино глубоко уважал старого знахаря… Он испытывал к нему какое-то совсем особое чувство. Жубиаба проходил по переулкам тихо, люди слушали его почтительно, все с ним здоровались…
По ночам слышались из домика Жубиаба странные звуки странной музыки. Антонио Балдуино вздрагивал на своей циновке, непонятное волнение охватывало его. Словно эта музыка звала куда-то. Удары барабанов, топот пляшущих ног, разноголосое пенье. Макумба… таинственный и древний обряд. Тетя Луиза, наверно, там, в своей юбке из красного ситца, вместе с другими неграми и негритянками. Антонио Балдуино не мог уснуть в такие ночи…
Хороши вечера на холме Калек… В эти вечера маленький Антонио Балдуино многому научился и многое узнал. Он узнал самые разнообразные истории, которые рассказывали мужчины и женщины, собиравшиеся группами у дверей домов, когда всходила луна. В воскресные вечера не было макумбы в доме Жубиаба, и соседи собирались у двери старой Луизы, так как по праздникам она не ходила торговать. У других дверей тоже собирались люди, они тоже беседовали, пели, выпивали по глотку водочки, в которой сосед никогда не отказывал соседу, — но у дома старой Луизы всегда было наиболее оживленно и людно. Даже Жубиаба заходил иногда, рассказывал о старых временах, о происшествиях, случившихся много лет назад, давал советы и произносил нравоучения. Он был своего рода старейшиной всех этих негров и мулатов, живших на холме Калек в глинобитных домах с жестяными крышами. Когда он говорил, все слушали молча, с напряженным вниманием, почтительно кивая. В такие вечера Антонио Балдуино не бегал и не играл с товарищами, а оставался послушать разговоры взрослых. Он готов был всё на свете отдать за интересную историю, а в особенности если она в стихах.
Поэтому-то он так любил Зе Камарао. Это был большой бездельник, скандалист и хулиган, он нигде не работал, и в полиции уже было на него целое дело заведено. Но Антонио Балдуино он нравился, потому что был храбр и прекрасно пел истории о знаменитых разбойниках, аккомпанируя себе на гитаре. Свои печальные мелодии, вальсы и песни он часто играл на семейных праздниках в лачугах холма Калек и на всех других праздниках городской бедноты, где был неизменным гостем. Зе Камарао был высокий мулат с желтым лицом; он ходил вразвалочку, и слава его началась с того дня, когда он двумя ловкими ударами сбил с ног двух дюжих матросов. Многие его не любили и смотрели на него косо, но с окрестными маль-чишками был он в большой дружбе и проводил долгие часы, уча их приемам кулачного боя с бесконечным терпением. Валялся с ними на земле, мастерил для них бумажных змеев. Вся детвора обожала его, он был ее кумиром. Антонио Балдуино очень нравилось гулять с ним вместе и слушать, как он рассказывает случаи из своей жизни. И так как приемы кулачного боя он знал уже лучше всех мальчишек, то теперь хотел выучиться играть на гитаре.
— Вы меня научите, Зе Камарао, да?
— Ладно уж, брат, научу…
Бальдо носил любовные записки подружкам Зе Камарао и всегда вступался за него, если слышал что-нибудь плохое:
— Это мой друг. Почему ты ему это в глаза не скажешь, а? Боишься небось…
Зе Камарао был завсегдатаем на сходках у дома негритянки Луизы. Он подходил вразвалочку, развязно размахивая руками, и, присев на корточки, закуривал дешевую сигарету. Молча слушал истории и анекдоты, которые рассказывали другие. Молча слушал споры. Но стоило кому-нибудь произвести сильное впечатление на окружающих своим рассказом, как Зе Камарао немедленно закладывал сигарету за ухо и говорил:
— Это что… Ерунда. Вот со мной случай был…
И начинал обстоятельное описание собственного приключения, приводя при этом такие подробности, что никак невозможно было усомниться в достоверности рассказа. А если в чьих-нибудь глазах и мелькала тень сомнения, мулат не сердился.
— Если не веришь, братец, так спроси у Зе Фортунато, мы вместе были.
Всегда оказывалось, что кто-нибудь был с ним вместе в момент описываемого приключения, так что заподозрить рассказчика во лжи было прямо-таки невозможно. И выходило таким образом, что Зе Камарао был замешан во все беспорядки и скандалы, когда-либо происходившие в городе. Если, например, говорили о недавно совершенном преступлении, он перебивал:
— Да я сам там был, своими глазами всё видел…
И рассказывал свою версию, в которой выдающуюся роль всегда играл он сам. А если случалось драться, то дрался он на славу. Пусть скажет трактирщик Лоуренсо, у которого на лице осталось два глубоких шрама от удара ножом. Жалкий испанец! Хотел вытолкать Зе Камарао из своего грязного кабака!..
Молоденькие мулатки, слушая его рассказы, украдкой поглядывали на него. Им нравились его залихватские манеры, их привлекала его слава храбреца, покоряло его уменье так увлекательно и красиво рассказывать свои приключения, его способность говорить девушкам такие приятные вещи. Но больше всего любили они слушать, как он поет своим глубоким полным голосом, под аккомпанемент гитары.
В разгар беседы, когда кто-нибудь заключал очередную историю и на мгновение наступала тишина, одна из девушек всегда просила:
— Спойте нам, сеньор Зе…