— О, автомобиль — это прекрасно! А вот мы все в отцовском домашнем баре. Тогда мы еще не были в ссоре. Все смеются. Помню, отец произнес по-французски свой обычный тост в мужской компании, тост наполеоновской кавалерии: за красивых женщин, прекрасных лошадей и их наездников!
— А кто этот негр в белом смокинге?
— Бармен. Он мог быть и белым, но мой отец, как и большинство наших генералов, с Юга, из-под Атланты, штат Джорджия.
— А почему ты поссорился с отцом?
— Из-за вас. Из-за тебя.
— Как так?
— Из-за второго фронта. Отец, старый республиканец, сослуживец генералов Макартура и Эйзенхауэра, был до войны изоляционистом, считал, как Вильсон в тысяча девятьсот четырнадцатом году, что наша страна и в мыслях, и на словах, и на деле должна быть нейтральной, держаться в стороне от мировой войны. Он не хотел, чтобы его сын и другие американские парни погибали снова в Европе. В тридцать девятом девяносто процентов американцев стояло за нейтралитет, но восемьдесят процентов желало победы союзникам — Англии и Франции. В сороковом все ждали, что Англия вот-вот проиграет войну. Я еще тогда хотел пойти добровольно в Королевскую канадскую авиацию или британскую армию, но отец не отпустил меня, заставил учиться до конца в Принстоне. А я бредил Хемингуэем, мечтал пойти по его стопам — ведь молодой Хем добровольно пошел на войну с кайзером. А чем я хуже его? Только тем, что не пишу романов.
Поговорили о Хеме. Эрик был в восторге от того, что Виктор читал Хемингуэя, со знанием дела судил о его произведениях. Ведь далеко не все офицеры дивизиона читали Хема. Нет, это просто поразительно, что в России любят и знают Хемингуэя!
Много спорили о ленд-лизе — программе помощи. Виктор ценил вклад Америки в военные усилия союзников, но не склонен был преувеличивать значение ленд-лиза. Спорили о предвоенной англо-американской политике поощрения Гитлера, о советско-германском пакте, о нежелании Рузвельта и особенно Черчилля открыть второй фронт в сорок втором году, как было на словах обещано Советскому Союзу.
— Если бы вы открыли второй фронт на два года раньше, — убеждал Виктор, — это не только спасло бы жизнь миллионам моих земляков, но сохранило бы и вашу кровь. Тогда у Гитлера не было почти никакой обороны на западе, основные армии были скованы на Восточном фронте, не было и ракет. Вы понятия не имеете, как нам было трудно в сорок втором под Сталинградом.
— Да, но у нас не хватало специальных судов для высадки, а неудачная пробная высадка в Дьеппе в сорок втором… Да и Черчилль совал палки в колеса. Против ленд-лиза в США выступали могущественные силы. Сенатор Бэртон Уиллер заявил, что ленд-лиз похоронит каждого четвертого американского парня. Наш национальный герой — летчик Чарлз Линдберг, друг отца, выступал в сенате против ленд-лиза.
И в этот и последующие дни Эрик часто вспоминал свою Америку и больше всего говорил про Принстонский университет. Он был ярым патриотом своего Принстона.
— Наша альма-матер поменьше Гарварда и Йейла, немногим более двух тысяч трехсот студентов. Мой отец всегда был поклонником президента Вудро Вильсона, а Вильсон учился в Принстоне. Красивый городок в штате Нью-Джерси. У нас работал Эйнштейн и родился наш великий поэт Уитмен. Признаться, когда я начал учиться в Принстоне, я верил, что самое главное дело на свете — это регби.
Если в Вэлли-фордже Эрик жил по строгому уставу, неуклонно следуя жесткой отцовской воле и военной дисциплине, то в колледже он впервые расправил крылья, научился думать самостоятельно и восстал против авторитетов. Декан Принстонского университета Крисчен Гаус, черствый педант, прославился тем, что одним из первых в академическом мирке Америки призвал к полному забвению гуманитарных наук на все время войны. Пусть, мол, молчат музы, пока гремят пушки. Это никак не устраивало Эрика, которому пришлось выдержать целое сражение с отцом, непременно желавшим, чтобы сын шел по его стопам, а это означало поступление в Военную академию США в Вест-Пойнте на берегу Гудзона. И вот — из огня да в полымя. Изволь снова заниматься муштрой в Учебном корпусе офицеров резерва, а не слушать лекции и читать книги в аудитории и библиотеках и отдавать свободное время любимому регби. Впрочем, регби долгое время продолжало стоять у него на первом месте.
С этого и начался у Эрика спор с деканом Принстона, и вскоре спор этот захватил все студенчество, а также интеллектуалов и антиинтеллектуалов, «низколобых» и «яйцеголовых». «Знакомство с Платоном, — заявил декан Гаус, — не делает человека хорошим солдатом». В пику декану Эрик подготовил свой первый серьезный доклад, опровергая Гауса и доказывая, что именно Платон учил людей сознательно служить своему обществу и защищать его, утверждая, что воин может стать истинно мужественным и справедливым, лишь обладая четким пониманием идей мужества и справедливости, что во главе государства и войска должны стоять не случайные политики, тираны и солдафоны, а философы-правители и военачальники, что все граждане должны служить государству как в дни мира, так и в дни войны. Декан назвал этот доклад верхом абитуриентского недомыслия («Невежество смело!») и попыткой повернуть ход истории в сторону потребительского коммунизма Платона. Другие преподаватели ухватились за слово «коммунизм», и Эрику совсем пришлось бы плохо, не будь он генеральским сынком.
Словно ударом в спину было для Эрика заявление знаменитого философа Джорджа Боаса из университета в Балтиморе: «Если войну выиграет подготовка людей в тригонометрии, физике и химии, то, ради бога, давайте забудем о нашем искусстве, нашей литературе и нашей истории и займемся всерьез тригонометрией, физикой и химией».
И вдруг всю страну облетели слова Уэндела Уилки, республиканского кандидата в президенты: «Гуманитарные науки, говорят нам, — это роскошь… Мужчины и женщины, посвящающие себя этим наукам, не должны чувствовать себя ниже или хуже командира торпедного катера или водителя танка… Сохранение нашей культуры не является излишеством — за нее-то мы и сражаемся…»
Между прочим, перед выборами в филадельфийском зоопарке умерла слониха Лиззи — отец Эрика был в отчаянии, ведь слон — символ республиканской партии. И что вы думаете? Республиканцы с треском проиграли — в третий раз победил Рузвельт!
Спор между тем разгорался. Во всех колледжах появились группы сторонников двух противоположных мнений. Эрик оказался лидером одной из таких групп, хотя по-прежнему предпочитал регби. Газеты сообщали, что гуманитарные науки, вопреки Уилки, пришли в такой загон, что Бертран Рассел, не найдя работы в университетах страны, вернулся в свою родную Англию.
Когда Гитлер напал на Советский Союз, многие американцы поняли, что Гитлер обрек себя на поражение. Америка получила необходимый ей выигрыш во времени. Даже если Гитлер победит Россию, у него уйдет на это от шести месяцев до года, а за это время Америка успеет вооружиться. Но газета «Нью-Йорк пост» писала: «Понадобится самое большое чудо за все времена после того, как была написана Библия, чтобы спасти красных от полного поражения в кратчайший срок».
Опросы общественного мнения в стране показали, что подавляющее большинство американцев хочет, чтобы Россия победила Германию. Однако лишь каждый третий американец верил, что Россия сумеет одержать эту победу. Экс-президент Герберт Гувер протестовал против любой помощи большевикам, но Рузвельт заявил, что оборона Союза Советских Социалистических республик имеет жизненно важное значение для обороны Соединенных Штатов. Для начала президент ассигновал в помощь России миллиард долларов. Вскоре конгресс отменил акт о нейтралитете. Американские корабли теперь могли доставлять военные грузы в советские порты. Страна переживала военный бум. Все зарабатывали бешеные деньги. Группа Эрика ратовала за помощь европейским беженцам, возмущалась бесчеловечным отказом иммиграционных властей пустить в страну беженцев-евреев, прибывших на пароходе «Сент-Луис», которому пришлось вернуться в Гамбург! По новым правилам Америка разрешала въезд лишь четырем тысячам беженцев в месяц, причем лица, имевшие близких родственников в Германии, не допускались вообще. Иностранцам всюду отказывали в работе. Говорили, что Нью-Йорк наводнен беженцами из Европы, — на самом деле они составляли менее одного процента его населения.
К стыду и возмущению Эрика Худа, известный профессор Принстона Эдвард Мид Эрл, знаток международной политики, публично заявил, что первая волна нацистского нашествия примет обличие беженцев. Писательница Дороти Томпсон призывала к отмене на период войны билля о правах, доказывая, что Гитлера привела к власти веймарская демократия. ФБР сняло отпечатки пальцев у всех рабочих оборонной промышленности, ввело подслушивание телефонных разговоров. Американская федерация учителей исключила филиалы в Нью-Йорке и Филадельфии за «коммунистическое влияние». Осенью 1941 года газетная гильдия вывела из своего состава «коммунистов и попутчиков».
Студенты до хрипоты спорили: какую демократию защищает Америка? Неужели ту, что оставляла без работы от девяти до шестнадцати миллионов американцев?! Эрик и его друзья требовали, чтобы Америка стала демократической не на словах, а на деле.
Как-то само собой так получилось, что постепенно группа Эрика втянулась в борьбу, поднимавшуюся вокруг открытия второго фронта. Группа примкнула к Комитету защиты Америки путем помощи союзникам. Первым актом группы был протест против увольнения профессора в колледже Нотр-Дам, выступившего за открытие второго фронта, за большую помощь России. Затем она поддержала студентов университета Корнелла — добилась введения курса лекций о Советской России. Но вскоре влиятельные круги заклеймили руководителей университета,
удовлетворивших требование студентов, как «коммунистов и попутчиков», уволили их, закрыли курс.
Кое-где Американский легион публично сжигал «красные» и «розовые» книги и учебники. Все выше поднимали голову ультраизоляционистские студенческие организации, связанные с двумя главными организациями изоляционистов в стране: «Америка прежде всего» и «Никаких иностранных войн», в которых прекрасно знали и почитали генерала Эрика Худа. Однако и генерал Худ считал, что ультраизоляционисты зашли слишком далеко, заявив во время битвы за Британию, что всем следует молиться о победе Гитлера, так как только это не втянет Америку в бойню.
Национальный герой Америки Чарлз Линдберг договорился до такого чудовищного заявления: «Война против Гитлера — ошибка, войну надо вести на Востоке».
Честно говоря, американская публика считала, что Советский Союз будет быстро побежден Гитлером. Страсти накалялись. Группа Эрика и другие студенты, стоявшие за дело союзных держав, пикетировали преподавателей-изоляционистов, а студенты-изоляционисты бойкотировали профессоров, стремившихся послать их «на бойню». Кипели тысячные демонстрации «за и против вступления в войну». Суперзвезда стриптиза Джипси Роуз Ли раздевалась в пользу Британии. Арестанты в тюрьме Уолла-Уолла давали концерты в пользу Британии. Администрация, проявив большую на этот раз дальновидность, чем студенчество, медленно, но верно шла к войне и, понимая это, направляла все большие ассигнования захиревшим за годы Великой депрессии высшим учебным заведениям, добиваясь военизации учебной программы. Все большее число студентов вовлекалось в летные курсы, но Эрик, хороня давнюю свою мечту, погубленную волей отца, теперь уже оставался верен артиллерии. Он радовался, когда все важнейшие университеты взялись за научноисследовательскую работу в разных военных областях, Принстон избрал баллистику, и он, Эрик, будущий бакалавр искусств, довольно глубоко изучил законы полета артиллерийских снарядов.
И все же, к чести молодежи Америки того времени, следует признать, что непрерывно возраставшая угроза завоевания мирового господства гитлеровской Германией заставила ее одуматься, осознать страшную опасность, нависшую над страной. Об этой опасности со всей откровенностью говорил президент Рузвельт. С каждой гитлеровской победой изоляционисты стали толпами перебегать к своим вчерашним противникам, соперникам в бесчисленных потасовках. Любо-дорого было посмотреть на этих «изоляционистов» и «пацифистов» на занятиях штыковым боем и рукопашной! Гарвард и тот отменил летние каникулы. К декабрю 1941 года уже 60 тысяч пилотов-студентов получили летные права. Девушки-студентки становились автомеханиками, водителями санитарных машин, почтовыми цензорами. Неумолимо надвигался Перл-Харбор.
— Мы знали, что война будет нешуточная.
— Легко вам говорить, — возразил Виктор, — когда на вашу Америку не упало ни одной бомбы, ни одного снаряда.
— Это неверно, — заявил Эрик. — Японцы посылали против нас воздушные шары. С одного шара сбросили бомбу, которая убила близ города Блая, штат Орегон, шесть человек, выехавших на пикник. Пятеро из них были детьми. Я видел их фотографии. Только эта японская бомба пролила кровь на моей родине.
— Н-да! — только и сказал русский.
Для генерала Эрика Худа Перл-Харбор был чудовищным ударом.
— Помню, в тот день у отца были сумасшедшие глаза и всклокоченные волосы. «Боже правый! — повторял он. — «Великая тихоокеанская война»!» Так называлась книга англичанина Гектора Байуотера, изданная еще в двадцатые годы. В этой книге японцы нападают на наш флот в Перл-Харборе! На Гуам и Филиппины! Это был точный прогноз первого удара! Мы не вняли этому предостережению и за это погибнем!..
Когда Соединенные Штаты объявили войну Германии, генерал Худ-старший послал министру рапорт с просьбой взять его обратно на военную службу, и военный министр, зная, что генералы в Америке на дорогах не валяются, немедленно призвал его на действительную службу. Генерал написал мне короткое письмо, сообщив, что выезжает в Вашингтон, где будет служить в военном министерстве. «Надеюсь, всякие объяснения между нами излишни. Я по-прежнему считаю, что был прав, но мне не удалось уберечь мою нацию от этой войны. Теперь мы должны защищаться и нападать. Но воевать мы должны не за союзников — пусть они сами таскают каштаны из огня, а за добрые старые Соединенные Штаты… Так или иначе, мы сейчас, сын мой, в одном строю…»
Все газеты славили теперь мужество Красной Армии, но Принстон вслед за Гарвардом и Дартмутом отказался заслушать выступление выпущенного из тюрьмы руководителя Компартии США. Эрик и его группа осудили это решение, но ничего не могли поделать. Идеологическая борьба продолжалась и в союзном лагере. Однако декан Гаус взирал уже не столь грозно и осуждающе на «леволиберального» Эрика Худа-второго. Теперь все было поставлено в Принстоне на военную ногу: абитуриентов отбирали армия и флот, за их обучение платило государство, казенные деньги заполнили университетскую казну. Принстон, как и другие важнейшие университеты, стал фактически военной академией. Власти планировали выпустить за войну около миллиона офицеров из колледжей. Без всей этой перестройки они не могли бы создать настоящую современную армию.
Казалось, отношения с отцом вот-вот наладятся, но этого не случилось из-за русских. Генерал писал сыну, что полностью согласен с заявлением сенатора Гарри Трумэна в «Нью-Йорк таймсе»: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают друг друга как можно больше…» После этого Эрик не писал больше отцу. И вскоре бакалавр искусств второй лейтенант Эрик Худ-второй отправился на маневры со своим дивизионом в Северную Каролину, в Форт-Брагг, близ городка под названием Фейетвилл… Потом — переезд через океан в Англию, вторжение в Нормандию…
— В последнее время я много говорил с немцами, с власовскими офицерами, — задумчиво сказал Виктор, когда Эрик умолк. — У всей фашистской своры только одна надежда — на развал антифашистской коалиции. И нынешнее их контрнаступление, будь уверен, только на это и направлено.
— Не знаю, может, я, как артиллерийский офицер, — ответил Эрик, — больше разбираюсь в законах действия пороховых газов в канале орудия, только считаю — мы должны думать сейчас о том, что нас объединяет, а не о том, что разъединяет. Знаю, у сенатора Трумэна немало сторонников, а Черчилль — прожженный антикоммунист и старый мастер таскать каштаны чужими руками из огня. Но не появятся ли у вас сейчас люди, которые захотели бы, чтобы англо-американцы и немцы обескровили друг друга? Довольно, скажут, мы повоевали, пусть теперь и англо-американцы горя хлебнут. Давай, мол, подождем, а потом без труда прихлопнем Гитлера и всю славу победы заберем себе!..
— Мы всегда были и будем верны союзническому долгу! — почти крикнул Виктор. — Мы не Трумэны! Вот увидишь!
Прения сторон едва не привели к международному инциденту. За время спора союзники протоптали от шалаша к просеке целую траншею в снегу.
— Ну ладно! — желая прекратить спор, сказал русский. — Третий день не евши. Как говорил один мой знакомый, голод и волка в деревню гонит!
По дороге они стали свидетелями воздушного боя. Сначала высоко над лесом появилась «летающая крепость», и Эрик, увидев свой бомбардировщик, с гордостью произнес: