— Где же она сейчас? — спросила я, уверенная уже, что он должен знать и это. И он ответил:
— Квартиру снимают.
— Какую квартиру?
— С Динкой. Хотят вместе жить.
— Вместе?
Он хмыкнул:
— А на черта лысого она тебе сдалась? — Но, увидев, что я готова возмутиться, сразу выставил перед собой руку. — Ладно, не ярись. — И тоже посмотрел на часы. — Может, вернулись уже? Погоди. Портфелик заброшу. — Подойдя к калитке, он открыл ее — просунув руку куда-то сбоку, у столбика.
Меня к себе он не пригласил, но дверцу оставил плохо притворенной, и я увидела краешек чистого асфальтированного двора — сложенные штабелем доски, угол беленой летней кухоньки, скрученные огромными кольцами лозы прибранного на зиму винограда. Во всем чувствовались порядок, хозяйская рачительность.
Он вернулся быстро, на ходу присвистнул, помахал собаке и плотно закрыл калитку на засов — снова поколдовал около столбика сбоку.
— Хороший у вас дом, — сказала я, когда мы двинулись по улице. — Дорогой, наверное.
— А ты прицениваешься? Купить хочешь?
— Зачем. У нас трехкомнатная.
— На десятом?
— На четвертом.
— Все равно. Между — небом и землей. В железобетонной коробке.
— Это верно, — сказала я. — Вы к земле ближе. Вот и Марат тоже.
— У Галустянов земля под стеклом. Зато загребают — будь здоров.
— Что загребают?
— Лютики. За свои цветики.
— Продают?
— Еще как?
— Марат говорил?
— Ты даешь! Кто же про это речи толкает?
— А почему думаешь? Может, для красоты разводят.
— Красота — красотой, жизнь — жизнью. Кому интересно даром возиться?
Он сказал это с такой непреклонной убежденностью, что я спросила:
— А вы на чем загребаете?
— Мы ни на чем. У нас, правда, яблоки хорошие. Зимний сорт. Да мало — всего три дерева.
— А родители у тебя? — Мне было любопытно узнать, такие ли у него родители, как говорила Лариса, но я постеснялась.
Бурков же сам сказал:
— Они у меня дело знают, с пользой живут. Отец столяр-мебельщик на комбинате, золотые руки. И дома без дела не посидит, наживистый.
— Наживистый? — удивилась я.
— Бабкино словечко. Она всех так надвое и делит — кто наживистый, кто ветреный.
— А ты какой?
— Нас с тобой будущее рассудит. Только болтаться и я не люблю. Мало что учусь, отцу помогаю. Третий шифоньерчик с ним склеиваем.
— Зачем же вам третий?
— Не нам, так соседям.
— Дарите?
Он усмехнулся, и я почувствовала, что сморозила глупость: кому интересно возиться даром? Вот тебе и не загребают.
Хотя, может, это и не значит — «загребать». А значит лишь — «жить с пользой»? Разве каждый человек не вправе получать за свой труд? Да разве это и не закон нашей жизни? Кто не работает, тот не ест. Так что было в рассуждениях Буркова что-то основательное и прочное, против чего не возразишь.
Хотя уж очень бойко говорил он о деньгах, о заработках, о пользе.
Польза-выгода. Как у Ларисиной мамули.
Не оттого ли и окрестила Лариса его родителей типичными куркулями? Да и его самого.
Мы дошли до кинотеатра «Луч». Здесь работал Гвоздилов. Н. Б. пронзительно свистнул. Гвоздилов показался на высокой площадке перед кинобудкой. С высоты он жестом пригласил нас: «Поднимайтесь».