С той самой минуты, когда Н. Б. повел меня куда-то, я не спрашивала куда. Было ясно: идем к Ларисе. И поднимаясь по крутой лесенке с железными поручнями, я думала, что сразу увижу ее. Но оказалось не так.
Через узенький тамбур с грязными серыми стенами и с плотно закрытой в глубине его темной дверью, на которой висела табличка «Аппаратная. Вход посторонним воспрещен», я попала вслед за Бурковым в какую-то боковую комнатушку, тоже узенькую и грязноватую и полутемную, потому что единственное окно, освещавшее ее, находилось чуть не у самого потолка. В комнатушке стоял стол и несколько стульев. У стола сидели Сирота и белогривый бородач-тенор, играли в карты. Гвоздилов до нашего прихода тоже играл, но теперь остался на ногах, а увидев меня, и Сирота вскочил:
— А-а-а, принцесса! — Он завертел перед моим носом растопыренными пальцами. — Ты что же это: милицию наводишь? — Горящими угольками заискрились глубоко упрятанные его глаза. — Вот как вмажу!
Я отпрянула.
— Кочумай! — раздался окрик Гвоздилова.
Не знаю, какой смысл на их дурацком жаргоне имеет это словечко, прозвучавшее, как приказ, только Сирота не посмел ударить меня.
— Попадись еще!
— По твоей милости нас тягают, — словно закрепил его угрозу Гвоздилов. — А мы — что? Преступники?
— Пусть топает подальше! — оскалился Сирота. — Поняла?
Я поняла. Для них я заклятый враг. Они это хорошо знали. И я не скрываю — нас ничего не связывало. Не могло связывать. Только Лариса.
В наступившем молчании стала слышна тихая музыка. И приглушенно заворковал мягкий женский голос — из вороха оберточной бумаги, лежащей на столе с разной снедью, выглядывал никелевой отделкой включенный транзистор. Блестящий и нарядный, он казался случайным в этом мрачном закутке, куда, словно в насмешку, проник живой голос из светлого мира.
— Хорошо, я уйду, — сказала я. — Только все равно не будет по-вашему, не останется с вами Лариса.
— Да плевать нам на твою Ларису! — выкрикнул Сирота.
И это была тоже правда — им плевать и на нее, и на меня, на всех на свете! Лишь бы никто не мешал жить, как они хотят.
Тенор-бородач внезапно затянул:
И Сирота подхватил, дергаясь всем телом:
Я вышла на площадку, вцепилась руками в железные поручни.
— Канай и ты, рыцарь! — донесся сзади голос Гвоздилова. — Чего ее сюда приволок?
Бурков что-то забубнил, словно оправдываясь. Гвоздилов перебил: «Такой же, такой же, чистенький!» Бурков опять забубнил.
Медленно спустилась я вниз и пошла по улице, ни о чем не думая.
Я вдруг страшно устала. От беготни по городу в поисках Ларисы. От этой короткой стычки сейчас. И кажется от своего собственного упрямства.
— Гады! — Бурков догнал меня, пошел рядом. — Нахлестались как черти. Один дыхнет, всех закусывать тянет. А про Нечаеву не знают они, когда вернется.
— Если и узнают, мне не скажут, — ответила я.
— Да, — согласился он. — Обозлились на тебя зверски.
— А на тебя?
— На меня все злятся.
«Верно», — подумала я, вспомнив, что произошло у него в классе. «Фигаро здесь, Фигаро там». А получается — Бурков ни там, ни тут.
— Ладно, чепуха это! — махнул он рукой. — Пусть хоть кто злится, а я ни с кем.
— Как ни с кем?
— Так. — Его лицо сделалось каменно-твердым, серые глаза похолодели, он сжал губы, и они выстелились в тонкую ниточку. — Себя знать надо. На себя, человек, надейся. Так и учительница сказала, помнишь: «Если я не за себя, то кто за меня?»
— Ты забыл про вторую часть изречения: «Если я только за себя — зачем я?»
— Это уже философия.
— А у тебя что?
— У меня жизнь. Сам не пробьешь дорогу, никто за тебя не сделает. И в наш просвещенный век — нужны только ум и расчет. Хочешь еще изречение: «Обмани ближнего и не забывай о дальнем, ибо тот приблизится к тебе и тоже обманет»?
Я остановилась и посмотрела на него внимательно:
— Ты это всерьез?
Он засмеялся:
— Считай — шучу.
— А если не шутишь, сам недалеко ушел от них.
— Ну да — сравнила! У них за душой — пшик. А я? — Он опять засмеялся — так нелепо показалось ему сравнивать себя с пустыми бездельниками, от которых он безоговорочно отрезал себя потому, что в самом деле у него было кое-что за душой, была своя цель. Он хочет жить, как живут родители-трудяги, неветреные и наживистые.
А может, и вправду что-нибудь путаю? Пытаюсь все разложить по-книжному, по полочкам. А в жизни-то Бурковы существуют. Да еще как живут! Припеваючи — имеют домище-дворец, могут и автомашину приобрести, если захотят. Что угодно!
— До завтра. — Я остановилась. — Мой дворец.
— Нет, до сегодня. До вечера. — Бурков кивнул в сторону ребят. — Я сконтачил с ними. Нечаева придет, тебе туда хода нет. А я ее вызову. Хочешь? — Он угадал — хочу. Только почему такая забота о Нечаевой? — А кстати, и билетики куплю. В «Северный». Какая-то «Честная грешница» там. Фильмик АРЕ. Говорят, ничего.
Вот оно что! Я глядела на него, чувствуя, как неудержимо краснею. В такие моменты на меня смешно смотреть: ничего не могу поделать со своим лицом — пунцовеют щеки, уши, даже кончик длиннющего носа. Даже белки несуразно огромных глаз. Значит, дождалась, Кулагина! Пригласил тебя в кино Николай Бурков. Тебя, а не Ларису Нечаеву. Что же ты ответишь?