Он уловил в моем тоне иронию, хмыкнул:
— Стараюсь. — Уже трудно было разобрать, всерьез он отвечает или разыгрывает меня, а он продолжал: — Не всегда и поймешь, в чем она, польза-то. Вот с детства запало: ездили с отцом на его родину, я еще пацаном был. Приезжаем, родни до черта, а отец перед всеми выпендривается — я начальник цеха. Он и сроду им не был. Ну, к нему с особым почтением, он и хвост трубой. А в поезд сели, он же над ними и посмеялся: видал, Колька, какой я им кураж устроил. Польза? Ни съесть, ни выпить.
— Ну, просто самолюбие тешил. Удовольствие получил.
— Во! В том и дело. Каждый свое удовольствие в жизни ищет. Скажешь — не так? Скажешь, ты без удовольствий хочешь жить?
Он рассуждал по своему обыкновению солидно-неторопливо, и опять в его словах было что-то такое весомо-убедительное, житейски-достоверное, против чего невозможно спорить. А об отцовском бахвальстве он говорил с чувством превосходства, со снисходительной усмешкой — это тоже поднимало его в моих глазах, и вообще я уже не раздражалась, а слушала и радовалась, что он идет рядом — такой степенный, серьезный, уверенный в себе. Я искоса поглядывала на его профиль, и в нем мне тоже все нравилось: белый козырек кепки-барана, густые черные брови, твердые губы, острый подбородок, который сильно выдается вперед.
Мы шли от «Северного» до моего дома пешком, через сквер с голыми деревьями. Уже совсем стемнело, горели фонари, народу поубавилось. Перекинулись двумя фразами о погоде, и я замолчала, вдруг показалось — похолодало. Я передернула плечами. Он заметил: «Замерзла?» — «Ничего, — сказала я. — Уже пришли».
На противоположной стороне улицы моя пятиэтажка. Те три окна — наши. Я не показала их ему, просто посмотрела. Свет горит. Родители дома.
— Пока, — сказала я, протянув руку.
Он взял ее обеими своими и крепко сжал.
— Ну-ка, ну-ка, Кулагина, какие у тебя глаза-то?
— Карие, — ответила я машинально, но он приблизил ко мне лицо. — Тут же темно, — улыбнулась я растерянно.
— Вот и хорошо. — Он обнял меня.
Я зажмурилась и стиснула губы. А он поцеловал меня. Я не вырывалась. Я стояла, замерев, потеряв всякую власть над собой. Он поцеловал еще. Но вдруг сам отстранился. Мимо кто-то шел.
Тогда я тоже отпрянула, побежала через дорогу.
— Куда же ты? — Он кинулся за мной, преградил путь, опять взял за руки. — Постой.
Но тут же я вырвалась и бросилась в подъезд, на лестницу.
— А завтра? Завтра в кино! — уговаривал он, следуя по пятам.
В страхе, как бы он не потащился наверх, я припустила вовсю, без остановки влетела на четвертый этаж и только здесь перевела дух, прислушалась. В подъезде было тихо, он не шел за мной. Да и вообще неизвестно, стоял ли уже там, у выхода.
Я вынула ключ. Но бессильно опустила руку и прислонилась плечом к стенке.
Что с тобой, Кулагина? Почему ты так взволнованна? Даже дрожишь вся…
— Ну, ну, голубушка! Где же опять допоздна пропадаешь?
Мамин голос суров, взгляд холоден.
— С Ларисой.
— Ах, с Ларисой? — Мама медленно повернулась к папе. — Слышал? Вот теперь и полюбуйся! — Она как будто подвела итог спору, который шел у них до моего прихода. И когда снова заговорила со мной, тон ее был такой, какого я от нее никогда не слышала. — Уже обманывать начала? Врать? Ты же была в кино. С молодым человеком. Нам только что звонили, чуть ли не поздравляли — им, видите ли, очень понравился Оленькин мальчик. А мы, твои отец и мать, не ведаем, где и с кем наша дочь развлекается.
— Мама…
— До чего ты дожила?
— Да что я сделала? Ну, была. Неужели нельзя?
— А с уроков убегать — тоже: «неужели нельзя»?
Значит, и об этом знают. Опять чей-нибудь телефонный звонок. Вот великое изобретение, но лучше бы его иногда и не было.
— С уроков из-за Ларисы.
— Теперь на все один ответ — Лариса, с Ларисой, из-за Ларисы.
— Послушай, мама…
— Ты уговаривала меня когда-то — все будет чудесно, ничего с тобой не случится, верьте мне, да? А что получается? Я тебя спрашиваю, что получается?
— Да что «получается»?
— С кем ты была?
— Это неважно.
— Ты слышал? — Мама сделала большие глаза.
Папа молчал. Это означало — он тоже не одобряет моего поведения.
— Говори сейчас же — с кем? — жестко повторила мама.
— Да какое это имеет значение?
— Вот как! — мама села и заплакала.
Ну, совсем хорошо! Сама затеяла, сама расстроилась, а я виновата?
— Ольга! — папа не успел меня задержать — я захлопнула за собой дверь в свою комнату.
Этого мне только и не хватало — скандала с родителями.