«6 декабря, 10 вечера.
Противно и гадко, когда теряешь над собой власть. Только что же это? Еще недавно он презирал меня, издевался и вдруг… А я? Готова все забыть? Презираю себя, презираю, потому что противная и гадкая. А может быть?..»
Что — «может быть»?
Отбросила ручку — всегда множество мыслей переполняют голову, когда хватаюсь за дневник, торопясь излить душу. И не могу записать ничего путного. Несколько жалких строчек. И то лишь ругаю себя — «противная», «отвратительный человек». Не хватает слов. И ума тоже. Потому что не понимаю Буркова. И Ларису. И себя. И даже маму. Почему она расплакалась? Ведь я даже не нагрубила ей.
Или все-таки я сделала что-то не так?
Конечно. За последнее время я все делаю не так. Все и везде. И с Ларисой. И с ним тоже. Вот и с мамой. Разве трудно было назвать имя? Подумаешь — так и сказала бы… На миг я представила, как отвечаю маме: «Была с Бурковым». — И — нет! Только не про него. Про кого угодно, только не про него. И повторись сейчас сцена с родителями, опять промолчала бы и утаилась.
Но — почему, почему?
За дверью приглушенно зазвучал телевизор.
Я вышла. Папа один. Сидит на диване у торшера. Читает — книжка на коленях. Или читал. Смотрит на экран. Там какой-то лысый толстяк комментирует шахматную партию. Доска и фигуры.
— А мама?
— Легла. — На меня без внимания, даже головы не повернул.
— Ну, что она так расстроилась? Кажется, ничего я ей не сказала. И ничего не случилось. Ну, сходила в кино. С учеником. Нельзя, что ли?
— Глупости говоришь, дочь. Кто запрещает тебе ходить в кино? Или дружить с мальчиками? Мама плакала от обиды.
— От какой обиды?
— Не понимаешь? Ты была еще вот такая, а она мечтала — будем для нашей дочери первыми друзьями. И вот — дождались, выросла. Какое значение, где ходишь и с кем? Не имеем уже права поинтересоваться. Начала обманывать…
— Да что ты, папа.
— Так сказала сейчас она. С горечью и слезами. Дочь замыкается. Уходит в свой мир, а мы…
— Нет, нет. Ну, не ответила сразу, не всегда же хочется. Не успела прийти, а вы… Да, может, я сама скажу потом. Ведь бывает так?
Он долго не отвечал и уже другим тоном, словно давая понять, что мое примирение с ним состоялось, глухо обронил:
— Таблетки опять глотала. Голова.
Я подошла к двери, заглянула в спальню. В зыбком отсвете уличных фонарей было видно — мама лежит на боку под одеялом, с закрытыми глазами, спит, не спит — ровно дышит. Я на цыпочках приблизилась, отодвинула черную прядь со щеки, осторожно поцеловала. Мне почудилось, будто дрогнули мамины веки, но глаза не открылись. Так же на цыпочках я удалилась.
«Все не так, все не так» — с этой мыслью я проснулась.
И странное охватило меня состояние — ко всему безразличие. Я шла в школу, зная, что у меня не выучены уроки, но нисколько не была этим расстроена. Спокойно села за парту и совсем не слушала Виктора Павловича. Он объяснял про электрическое поле и о чем-то спросил меня. Я сказала, что ничего не поняла. Все уставились на меня, как на заморское чудовище. Ясенев даже присвистнул. А я? Я находилась в прострации. Есть такое словечко. По-русски — постылость. Мне все опостылело. Почему? Не знаю сама. Дома с мамой вроде улеглось, наверное, ей кое-что сказал папа. А в классе?..
Ларисы, конечно, не было. Впрочем, я и не надеялась, что она выполнит обещание, оброненное мне в последний миг, как милостыню.
Висел опять разрисованный Маратом плакат: «Дорогая Анна Алексеевна, поздравляем с днем рождения!» Пусть наша Аннушка его сейчас не видит — традиция есть традиция. Зинуха во все горло объявила: «Сегодня идем к Олегу Ивановичу! Гоните монеты на сувенирчик Аннушке».
Роза-сорока подлетела оживленная: «Оленька, давай подводниковское письмо. Как забыла? А сбор у третьеклашек? Ох, ах! Тогда вот что — после уроков пойдем к тебе вместе». — Марат подступил с комсоргскими заботами: «Ольга-джан, когда будет новая «Колючка»?» — «Кулагина! — это уже «технарик» Гена Землюков подступил с другого боку. — Сочини стихи для кибернетического вечера». Смотрите-ка, оказывается, и кибернетика нуждается в стихах! — «Внимание, олимпийцы! — Кира Строкова перекрыла общий гомон своим писком. — В воскресенье собираем очередной Олимп, как решали еще при Аннушке: артист Залесский, воспоминания о МХАТе». — «Погоди ты с Олимпом! — перебила Зинуха. — До воскресенья два дня. Вы не забудьте про сегодня, про Олега Ивановича…»
Суета сует, всяческая суета.
А может, мне только так кажется? И каждый день у нас такой говорливо-суматошный? Или неповторимость сегодняшней пятницы как раз в этой всеобщей хлопотливости? А может, моя апатия — от той усталости, которую я ощутила вчера после стычки с Сиротой и Гвоздиловым в их закутке в кинотеатре «Луч»?
Нет, все не так, все не так…
— Оленька! — Зинуха догнала меня в коридорном столпотворении при переходе на биологию — в руках у нее фотокарточки. — Помнишь, в сквере щелкал усатый кудряш? Сегодня Бурков принес. Ничего мы получились, правда?
Бурков! Вот кто оставался невозмутимым и сегодня. Как будто вчера ничего не произошло.
А собственно, что произошло? Что я от него хочу? Даже фотоснимки он показал не мне, а кому-то. Раздал вокруг ребятам. И до меня они дошли через десятые руки. Я на них и не взглянула.
Все не так.
Полбиологии занял учебный фильм — «Виды и видообразование». В темноте острили. Ясенев делился сведениями из «Юного натуралиста» — сколько на земле видов жуков. Роза заахала — подумать только! — двести тысяч. Как будто ей от этого хуже. Или лучше.
А на алгебре решали примеры. Бурков и Вика у доски. Вика вмиг исчеркала свою половину сверху донизу. Н. Б. скреб мелом неторопливо. Клара-всевидящая заметила: «У тебя там двойка или червяк?» И еще сказала: «Кто же сокращает на икс? Запомните раз и навсегда — на неизвестное не сокращают. Нельзя что-то разделить на ничто. В математике это закон».
Хороший закон в математике. На ничто не сократишь. А в жизни? Не слишком ли много неизвестных бывает у нас в знаменателе?
Когда Н. Б. возвращался на свое место, он взглянул на меня. Нет, не на меня. На мои коленки. Я как раз передавала Кире Строковой задачник и потянулась через проход между партами… Заметив взгляд Н. Б., я поспешно одернула юбку и села как следует. А он прошел мимо, не поднял глаз, и на губах усмешечка. Или и это мне показалось?
Опять сплошные неизвестные в знаменателе. Только мне стало совсем плохо. И на географии я заявила Зинаиде Захаровне, что ничего сегодня не знаю. Шариковая ручка учительницы поставила напротив, моей фамилии точку. Двоек З. З. не выводит: чуть что — деликатная точечка.
— Члены бюро остаются, — протрубил Марат после уроков. — И члены редколлегии тоже. Слышишь, Ольга-джан?
Ко мне персонально он обратился потому, что увидел: хочу улепетнуть. Пришлось подтолкнуть Розу: «Скажи, нам за письмом надо». — «Да, да». — Она подкатилась к Марату, начала что-то доказывать. Я поспешила в раздевалку.
Но одеться не успела — комсорг последовал за мной. Только ловил он не одну меня. Убегал и Шумейко. И еще кто-то. Марат разозлился:
— Вы что? До обеда здоров, после обеда больной? А ну, назад. И ты туда же! — накинулся он на меня, отвел в сторону и зашептал, сверкая глазищами: — Слушай, мышь рыла, рыла, до кошки дорылась! С уроков убегаешь, сегодня два отказа, «Колючку» не выпускаешь, скандала хочешь? Такой ты актив?
Я запальчиво ответила:
— По-твоему, если актив, так без сучка, без задоринки? А я не ангел. И жизнь не одни уроки-учебники. Спроси Вику, она тебе разобъяснит, какая жизнь — не черно-белая, а многоцветная.