— Можно и тут, — отступил он от порога, поняв, что я в пальто — собралась, значит, выйти вместе с девчонками.
— Тут так тут, — согласилась я и крикнула маме: — Я скоро!
От подъезда девочки пошли вперед, а мы с Ясеневым немного отстали.
— Ну, что скажешь?
Он ответил:
— Ничего.
— Как так? А зачем пришел?
— Да просто так.
— На меня посмотреть?
— И посмотреть тоже.
— «Тоже». Значит, все-таки, еще что-то?
Он засмеялся.
— Да нет, просто.
— Просто, сложно! — Я рассердилась. — Хватит морочить голову. Выкладывай, что случилось?
— У меня правда — ничего. А вот у тебя. Ну, после вчерашнего, в школе. Когда ты ушла-то… Ведь это я у них вырвал фотку. Не хотел, а сдуру. Да о тебе никто плохое и не думает, ты на меня не злись.
Вот оно что! Тоже пришел объясняться-извиняться. Тоже?
Да они словно сговорились — Альфа-Бурков и Омега-Ясенев, сидящие за одной партой. «Ты не сердись». «Ты не злись». Оба чувствуют какую-то свою вину передо мной. Только у Ясенева — пустяки, обычное озорство, а у Н. Б.? Что у него?
Мне снова ярко представилось, как, блуждая по стенке прихожей, старались не останавливаться на мне бурковские глаза. Грустные глаза.
Неужели, неужели он мог оказаться способным на такую пакость?
Я не слышала, о чем еще невнятно и путано говорил Ясенев. Опамятовалась, когда он остановился: «Ну, я пойду». Тогда и я остановилась, взглянула на него, ответила:
— Хорошо, иди. — И вдруг добавила: — Ты тоже на меня не злись. — Он заморгал непонимающе. Я объяснила: — Так ведь не написала я тебе стишки-то. Ну, про которые просил тогда.
Он махнул рукой и засмеялся.
— Ладно. Я уже сам.
— Что сам?
— Ну, сам написал. — Он опять засмеялся. — Не шибко гладко, правда, у тебя бы лучше вышло, но ей понравилось. — И, посерьезнев, заключил: — Тебе же не до этого было, с Нечаевой возилась.
Он пошел — невысокий, щуплый и несуразный, напялив на голову шапку так, что чебурашкинские уши его оттопырились еще сильнее. А я провожала его признательным взглядом, — уже не впервые удивляясь: Ясень ты. Ясень, как чутко все понимаешь!
Девочки ждали меня на углу. Их распирало любопытство: какие у меня с Омегой секреты? Но я только сказала:
— Жалеет, что вырвал у вас вчера фотку.
— А ты знаешь, — подхватила Зинуха. — Он и в классе костерил себя на чем свет стоит, когда Юлия пришла.
Юлия? Значит, уже и она знает об этих фальшивках? Да, наверное, и другие учителя… Но никто из девочек не говорил мне про это. Не хотят лишних слов? Оберегают от ненужных пересудов?
С признательностью посмотрела я на них, расставаясь.
И побежала к Марату.
На этот раз мне не повезло — дома его не застала. Тетя Ася сказала, что он недавно умчался на вокзал — кого-то встречать.
— Прибежал из школы и заспешил — успеть бы! Кто у вас там должен приехать?
Кто? Я сначала даже не сообразила. Потом подумала: неужели Заморыш? И тоже заторопилась проститься с тетей Асей. Может, и мне побежать на вокзал?
Декабрьские сумерки незаметно перешли в непроглядную ночь. Я шагала по залитому огнями городскому центру. Дождливая непогода кончилась, и, хотя пахло сыростью, воздух был теплый. Не спеша струился нарядный поток пешеходов. Я решила укоротить себе путь и свернула в проулок.
Здесь оказалось меньше людей и тускло тлели приномерные лампочки у домов. На фоне черного неба четко обозначились голые ветви деревьев, а в вышине, словно внезапно проявленные при слабой освещенности проулка, засверкали крупные, чистые, умытые многодневным дождем звезды.
Я задрала голову, ощущая себя одновременно крохотной и безмерно сильной в этом мире — недалеко от шумного центра города перед лицом безмолвной вселенной, распахнувшей свои необозримые владения. Бескрайность звездного неба с детства волнует меня, часами могу смотреть на него и часто упрашивала Вику рассказывать мне — она знает небо, как город, в котором мы родились, и сколько раз мы вместе, стоя на балконе их дома, приставив к глазам подзорную трубу, доставшуюся Вике еще от деда, совершали прогулки по загадочным проспектам далеких созвездий. Всякий раз при этом испытывала я чувство слитности своего маленького «я» с окружающим миром, включая в него и наш город, и страну, всю землю и небо над головой — весь непостижимый, за пределами видимого разлившийся космос…
— Ого-го, Ржавый! Гляди, кто топает? Узнаешь? Три ха-ха.
Я спустилась с небес на грешную землю: передо мной стоял Сирота.
Он вылез из какой-то подворотни в простенке между низенькими кирпичными строениями. Я увидела там еще Гвоздилова — он допивал прямо из горлышка бутылки вино. И отбросив пустую бутылку, тоже встал передо мной, опалив пьяным перегаром.
— А-а-а, принцесса!
Был он вдрызг пьян и оттого вдвойне противен, как и Сирота, с хихиканьем заверещавший:
— Попалась, которая кусалась! Тебя-то нам и надо, сами искали, скажи, Ржавый, как повезло.