Я встала.
— Как он?
— Потерял много крови. Но рана не опасная.
«Не опасная». У меня отлегло от сердца.
Женщина развернула бумажку, прочитала:
— Отпускной билет. Сержант Заморыш…
Я подскочила:
— Валерий?
— Знакомый, что ли?
— Знакомый.
— Ну, вот. То не знаешь, то знаешь.
Как ей объяснить?
— Можно от вас позвонить?
— Звони.
— Мама, это я…
Что было бы со мной, если бы не Валерий Заморыш?
Ведь нож, который ранил его, был предназначен мне. Гвоздилов, разъяренный, летел на меня. А угодил в Заморыша. «Мы не преступники!» — кричал он недавно в ответ на предупреждения Леонида Петровича.
Вчера они не были преступниками. А сегодня? За один миг…
Их арестовали обоих — и Гвоздилова, и Сироту.
Папа разговаривал по телефону с дежурным милиции. Еще до моего возвращения из больницы. До меня звонила и Розка. Потом Марат. Да, он хотел встретить Заморыша и опоздал — они разминулись. Потом, уже при мне, позвонил Аннушкин Олег Иванович. Только что прилетел из Анапы, передал от Анны Алексеевны и Светланки всем нам привет. И начал расспрашивать о Заморыше. Должно быть, ему сообщила Кира Строкова. Она с нетерпением ждала его приезда и висела на Аннушкином телефоне. А ее могла оповестить та же Розка. Короче, великое изобретение всех связало-перевязало.
Мама набрала номер больницы, еще раз выяснила про Валерия. Ему оказали необходимую помощь, остановили кровотечение, сделали переливание. Сейчас он спит. «Организм молодой, здоровый, все будет в порядке», — успокоили маму, а она — нас с папой.
Не успела она положить трубку, к нам ворвалась Зинуха-толстуха, взбулгаченная, с дикими глазами, охая: «Ох, как же, Оленька, ох, твое счастье, случайно поблизости оказался Заморыш! А эти-то… И держит же земля… Хотя — кое-кому даже нравятся, скажи? Он-то с ними ходил!» — зашептала она, оглядываясь на дверь, понимая, что коснулась предмета, о котором лучше не намекать при моих родителях.
И убежала, как влетела, не переставая охать.
Последним в этот вечер был телефонный разговор с Ларисой. Она тоже уже все знала, и, хотя не охала, не ахала, в ее сдержанном голосе чувствовалось не меньшее волнение:
— Допрыгались, субчики. Ты-то перепугалась как — воображаю. Хорошо хоть с солдатом-«бывучем» в порядке. А у меня мамуля прикатила. Да! Ко мне Марат завернул. Он ведь докопался.
— До чего докопался?
— Еще не знаешь? Ну, ладно, — словно заспешила она. — Завтра.
— Говори! — потребовала я.
— Завтра, завтра. — Запели тоненькие гудки.
Я застыла у телефона в задумчивости. «Марат докопался». Из-за этого происшествия на задний план отодвинулась история с фотофальшивками. И все мои мысли о Буркове. Но вот на что-то намекнула Зинуха. И не захотела ответить Лариса. Да и мама смотрит настороженно.
— С Ларисой сейчас разговаривала?
— Да.
— Как у нее?
— Ничего. Завтра придет в школу. — Я нахмурилась и, съежившись, передернула плечами. Сделалось вдруг зябко.
— Ты что? — с тревогой спросила мама.
Не зажигая света, не раздеваясь, прямо в халате, повалилась я на кровать. И невольно ойкнула: острой болью отозвалось в боку, куда ударил этот подонок.
За дверью о чем-то пошептались родители. И мама появилась на пороге, в полосе света черным силуэтом. Только пышные волосы озарились золотым венцом.
— Почему не ложишься как следует? — Я промолчала. — Нездоровится? — Она закрыла дверь, полоса света исчезла. Мама подошла ко мне и легла рядом, пристроив локоть на подушке, подперев голову рукой. Ее глаза близко-близко от моих — в отблесках фонарей с улицы влажно блестят. — Что, дочь? Навалилось сразу многовато, да?
— Да.
— Ну, ничего. — Мама положила руку под мою голову, сама тоже улеглась на спину. — На то и жизнь. Так бывает.
— Да. Трудное занятие.
— Что?
— Жизнь — трудное занятие.
— Нелегкое.