Нет, наверное, мне этого пока не понять. Так могу ли я беспощадно судить ее?
— Мам, а знаешь. Фотографии-то разбросал, должно быть, Бурков.
Мгновение назад я и не предполагала, что скажу про него. Назову его имя. Да еще — возводя столь чудовищное обвинение-подозрение. Но откровенность за откровенность.
Мама спокойно ответила — без малейшего колебания:
— Да.
— Так ты знала?
— Нам с папой сообщил Леонид Петрович.
— Значит, поэтому ты…
— Что?
Нет, я не была уверена, что она заговорила со мной о том, как тяжело разочаровываться в человеке, имея в виду Николая Буркова. И все-таки? Неужели решила подготовить меня? Не поучать, как до сих пор, а, окончательно отказываясь от всяких нотаций: «Мы в твои годы…» — говорить опять-таки только по-взрослому, на равных.
Зачем же мне еще от нее таиться?
— Знаешь, мама. В кино я тогда с ним была.
Она легонько прижала меня к себе.
— Знаю.
Как? И об этом? Неужели давно догадалась, что он мне нравился? Но ни словом не выдавала себя, стараясь молча понять и меня, и его — какой же он, новенький ученик, признанный в классе авторитет, заморочивший голову глупенькой доченьке?
А правда — какой?
Я и сейчас не знаю — типичный куркуль, достойный наживистых родителей с их домом-дворцом или еще хуже — себялюбивый подлец, дружок преступников?
Но еще же и человек, который пришел ко мне и сказал: «Ты не сердись, я сам не рад».
Только все равно, все равно! Какой бы он ни был, нет мне до него дела. И пусть не волнуется мама — я стойко перенесу разочарование в том, кто мне когда-то нравился. И не буду думать о нем — не то что всю жизнь, как думает о ком-то она, но уже и завтра, и сегодня, сию минуту.
Я повернулась к ней и обняла, зарывшись лицом в пышную россыпь душистых волос.
Школьный день начался бурным обменом информации. В любой понедельник чувствуется оживление — после воскресенья разговоров всегда хоть отбавляй. Но сегодня все были на особицу взвинченные: к субботней истории с кулагинскими фотографиями прибавилась еще новая — покушение на ту же Кулагину! И сообщение о «бывуче» Заморыше, который лежит в больнице. Говорили об этом и в классе, кладя сумки, и в коридоре, топчась группами, у стен, подпирая подоконники.
Я задолго до звонка уселась за свою парту, чтобы не болтаться у всех на виду, но и здесь непрерывно ловила на себе чей-нибудь взгляд. Не все лезли с вопросами: «А как это было?» Не любопытничали. Но даже если подходили для того, чтобы попросить тетрадку или учебник, все равно глядели не так, как обычно. А всеведущая Розка — то в одном, то в другом углу охотно балаболила. Она откуда-то уже прознала, как Валерий Заморыш решил из станицы, где гостит у матери, позвонить Аннушке, да не дозвонился и позвонил прямо в школу, вот Марат и хотел его встретить, чтобы пригласить сразу к себе. А у матери в станице Валерий переоделся в гражданский костюм. Поэтому я не смогла его узнать — мелькало в лице что-то знакомое — по карточке! — да не догадалась. «Ему лучше», — говорила Роза, а все ее слушали, окружив и поглядывая то на меня, то на Буркова.
Он и сегодня вошел в класс с видом независимым. На меня даже не посмотрел. И нисколько не поразился, что рядом со мной сидит Нечаева.
Хотя это — еще одна сенсация сегодняшнего понедельника: Лариса пришла в школу. И Марат Галустян, например, не смог скрыть своего удивления. Он ворвался в дверь, когда на урок уже входила Юлия. Розовощекий и разлохмаченный (за последнее время отрастил «художническую» прическу!), он застыл на пороге вытаращив глазища и повел горбатым носом, как пеликан, важно-недоверчиво. Но тут же разулыбался и помахал Ларисе рукой: «Привет!»
Юлия Гавриловна, конечно, тоже знала о новостях, взбудораживших класс.
— Успокойтесь, — сказала она. — Вам есть о чем побеседовать, но мы этим займемся после пятого урока.
«Мы этим». Стало ясно: будем обсуждать случившееся. Марат немедленно подтвердил:
— Да, да, после уроков открытое комсомольское собрание. Всем остаться обязательно. Чтобы ни один не ушел! — строго добавил он, глядя в упор на Буркова.
Бурков исподлобья смотрел в окно и лишь зашевелился неуклюже, как медведь, будто поудобнее примащиваясь, но ничего не сказал.
Кое-как прошли уроки.
На большой перемене я ходила по коридору с Ларисой. Она одна из первых спросила у меня запросто: «Как же вчера случилось?» Я рассказала и сама спросила, а видела ли она Дину? И как дела с мамулей?
Дину она видела — та места себе не находит, говорит, что уедет. Только Леонид Петрович сказал — от себя не уедешь. И собирается к ней сам. Ну, а мамуля…
Лариса нахмурилась. Война объявлена. Крик, слезы, опять привезла кучу барахла. «Туфли тебе к Новому году». Лариса нарочно надела сегодня эти, старенькие, и пошла в школьной форме, все же свои наряды сложила в чемодан и выставила в прихожую, чтобы мамуля их девала куда хочет. Потому что никогда больше не наденет ее «доченька» ни одного платья, купленного на «гроши-хороши». Всю ночь не спали, ссорились.
Я смотрела на измученное Ларисино лицо, на черные круги под глазами и понимала, как тошно ей сейчас от всей такой жизни за последние месяцы — и от Динки, и от своей противоречивой натуры, и от этой нескончаемой войны с мамулей.
Когда кончилась история, перед уходом в спортзал Марат еще раз предупредил: пусть никто не вздумает смываться. Юлия Гавриловна велела передать: на собрании будет и она, и гость. «Какой гость?» — «Увидите».
Только сегодня комсоргу можно было не волноваться — с утра наэлектризованные разными слухами и разговорами, все ждали собрания с нетерпением. И после физкультуры поднялись, как один, в свой класс, едва успев переодеться и не остыв еще от беготни.
Юлия Гавриловна появилась с Леонидом Петровичем. Вот, оказывается, какой «гость»! Собрание — не урок, расселись кто где. Впереди сгрудились сразу трое — Вика, Зинуха и Розка-белобока. Юлия Гавриловна строго посмотрела на них:
— Вам что? Места нет, жаться решили?
— Не писать ведь, — отозвалась Роза.
Проходя с Леонидом Петровичем в конец класса, Юлия сделала Марату знак: «Начинай». Он встал за преподавательским столиком и сказал:
— Надо выбрать председателя и секретаря.
— Веди сам! — разрешил кто-то, но Марат непреклонно повторил:
— Выбирайте.
Избрали Землюкова председателем, Розу Алямову секретарем.