— Почему авиационной? Машину загнали на самолет, и самолет упал. Разбился… Все погибли… И машина тоже.
И Пузочес так ясно увидел вдруг свою семью, погибшую в авиационной катастрофе, что начал окликать по именам и жену, и дочь с голубыми глазами, и сына — пятилетнего карапуза.
Он снова пил и уговаривал молодую официантку, которая якобы знала его семью, уехать в Сухуми. Когда? Да сейчас же. Немедленно. Сразу и на вокзал! Нет! Лучше в аэропорт. И лететь… Деньги? Деньги вот…
И Пузочес махал перед испуганной официанткой толстой пачкой двадцатипятирублевок.
Потом эта официантка куда-то исчезла, потому что Пузочес, уговаривая, начал расстегивать ее халатик. Исчезли и остальные. Пустота образовалась вокруг, и пустые столики уже не радовали Пузочеса. И тогда-то сквозь пьяный туман промелькнуло вдруг в памяти лицо Наташи Самогубовой, и Пузочес, хватаясь руками за стол, поднялся.
Прямо на такси он подкатил к фабрике.
После собрания Наташа забралась в каморку, в которой обычно обдумывал свои дела Васька-каторжник, и горько заплакала.
Всегда вот так получалось в ее жизни. Она трудилась, она старалась, но чужое и враждебное извне входило в ее жизнь, и все то, что с таким трудом возводила она, безжалостно рассыпалось.
Так было и сегодня. Ее сразу оборвали, когда она попыталась объяснить, что не все в статье, напечатанной сегодня в газете, верно.
— Как это неправильно? — спросил Ольгин, инструктор городского комитета комсомола. Он вел собрание. — Вы не выступали на совещании наставников?
— Выступала… — растерянно ответила Наташа. — Но мне велели…
— Не велели, а попросили! — поправила ее Леночка Кандакова.
— Ну да… — совсем смутилась Наташа. — Попросили… Но я же не знала.
— Не знала? — Ольгин постучал карандашом по столу, останавливая смех, возникший в зале. — Комсомолец должен знать, к чему приводит тот или иной поступок. Вам доверили выступить, а вы злоупотребили этим доверием — ввели в заблуждение сотрудника редакции, ввели в заблуждение весь коллектив, где вы трудитесь.
Он говорил долго, и слова его хлестали Наташу. Она только к концу собрания опомнилась и хотела было сказать то главное, чего не знал здесь никто. Она хотела сказать, что текст выступления ей принесла Кандакова, но было уже поздно — началось голосование: «Кто против исключения Самогубовой из комсомола?», «Кто воздержался?» — никто не поднял руку. Наташу исключили единогласно. И словно бы наступило беспамятство. Наташа очнулась, когда помещение уже опустело, только на сцене, подписывая бумаги, еще сидели Ольгин и Леночка Кандакова. Робко Наташа подошла к ним.
— А мне характеристику надо будет, — сказала она. — Как теперь быть?
— Какую характеристику? — захлопывая папку, поинтересовался Ольгин.
— Я в институт хочу поступать, — кусая губы, чтобы не заплакать, объяснила Наташа. — Я целый год на подготовительных курсах занималась…
— Нет, вы только послушайте ее! — возмутилась Леночка Кандакова. — Она еще и в институт хочет.
— Н-да… — покачал головой Ольгин. — У вас, я так понимаю, девушка, с совестью, прямо скажем, не все в порядке.
— Почему? — совсем не понимая, о чем они говорят, воскликнула Наташа. — Мне же в институт поступать надо! Через месяц экзамены начнутся.
— Не тревожьтесь… — Ольгин встал. — Не начнутся. У вас не начнутся. Вначале подумайте, как вы с такой совестью жить можете, а потом и об институте поговорим.
И они ушли, а Наташа с трудом добралась до закутка за стеллажами и, прижав к лицу руки, горько разрыдалась.
Здесь ее и разыскал протрезвевший Пузочес.
С трудом, слово за слово, вытянул он из Наташи рассказ о том, что случилось. Потом матюгнулся и хлопнул кулаком по столу.
— Вот сволочи, а! — сказал он, и лицо его потемнело. — Ну, подождите…
Он схватился за карман, в котором лежала пачка денег, но тут же сообразил, что сейчас, пожалуй, и деньги не помогут ему. Не взятку же нести в горком комсомола!
Пузочес болезненно усмехнулся, но тут же лицо его посветлело.
— А плюнь ты на ихний комсомол, Наташка! — сказал он. — Пошли всех подальше! Выходи за меня замуж, и без института ихнего проживем.
— Как жить? — улыбаясь сквозь слезы, спросила Наташа. — Тебе же в армию идти…
— Да… — Пузочес снова помрачнел. — В армию…
Ощущение всесильности, что владело им в эти дни, рассеялось. Действительно, сколько ни гуляй он, а в армию идти придется.
Как раз в это время в закуток вошел Васька-каторжник.
— А! — сказал он, увидев Пузочеса. — Брательник… Все гуляешь?
— Гуляю… — ответил Пузочес, бледнея от ярости: перед ним стоял человек, из-за которого начались Наташины неприятности. — У тебя не спросил.
Васька пристально посмотрел на него.
— Ты дурак, да? — спросил он.
— Какой есть!
— Дурак… — теперь уже утверждая, повторил Васька и вздохнул. — А я для этого дурака стараюсь, елки зеленые…
Гневом обожгло лицо Пузочесу.
— Стараешься?! — пискляво выкрикнул он. — Не надо! Ты вон для Наташки уже постарался! А мне не надо, не надо твоих стараний!
— И в армию пойдешь? — с недоброй насмешкой поинтересовался Васька и, поскольку Пузочес ничего не ответил, торжествующе заключил: — Вот то-то и оно, братуха! Не плюй в колодец. Знаешь такую пословицу? Так-то… — Он похлопал Пузочеса по плечу и добавил уже миролюбиво: — Ты за меня держись. Не пропадешь, елки зеленые. Я из тебя человека сделаю.
Если бы брат сказал все это наедине, Пузочес, может быть, и промолчал бы, как отмалчивался обычно, предоставляя брату возможность считать, что он убедил его, но сейчас весь разговор происходил на глазах у Наташи, и Пузочес не выдержал.
— Не надо насчет армии суетиться… — важно сказал он. — Я уже в офицерское училище заявление подал. Понятно?