И тощенькие косички ее вздрагивали от рыданий.
— Оно, конечно, дело такое… — кашляя в кулак, вздыхали красноносые мужички. — Смерть, конечно, дело ясное…
И опускали глаза, стараясь не смотреть на грузовики с водкой.
В полдень, засунув руки в карманы, вышел на крыльцо Васька-каторжник. Постоял, исподлобья оглядывая собравшихся. Видимо, он решил, что народу собралось уже достаточно… Ссутулившись, направился к музыкантам. Одетые в черные костюмы, музыканты сидели возле забора обособленной кучкой и грызли сушеную рыбу, запивая ее пивом.
— Что? — спросил у Васьки пожилой музыкант. — Начинаем?
Вытирая о штаны руки, музыканты принялись расчехлять инструменты, и скоро под скорбные звуки музыки дюжие мужики вынесли во двор дубовый гроб с тетей Ниной.
Все оживились. Двор вдруг оказался заполненным до отказа, и гроб застрял посреди этой толпы.
Матерясь, Васька-каторжник принялся расталкивать толпу, но оркестр заглушал его слова, и сзади, думая, что уже начали раздавать водку, нажали еще сильнее, и Ваське пришлось попятиться.
— Да заткнитесь вы! — заорал он на музыкантов, и — испуганно! — на полуноте музыка стихла.
— Дайте дорогу, сволочи! — багровея, прокричал Васька. — Пропустите, а то морды бить буду!
И только тогда толпа неохотно разомкнулась, и в образовавшемся проходе Васька начал выстраивать колонну. Впереди двинулся грузовик с монументом, изображавшим скорбящего Ваську. Следом за монументом бригада дюжих мужиков с дубовым гробом, за гробом — оркестр, за оркестром — машина с водкой. Запасные машины замыкали колонну, растянувшуюся на добрый километр.
Впереди процессии, сразу за машиной с водкой, в глухих черных костюмах шли Пузочес и Васька.
Васька принимал из рук бородатого карлика, сидевшего в кузове, открытые поллитры и разливал их в услужливо протянутые стаканы. Потом отшвыривал пустые бутылки и принимал новые. Иногда он и сам прикладывался к горлышку и только после этого разливал водку по стаканам.
Рядом с Васькой шел Пузочес. В новом черном костюме ему было жарко и неудобно, но он боялся расстегнуть пиджак — старшему брату это могло не понравиться. Время от времени Васька совал бутылки и ему, но Пузочес лишь прикладывался губами к горлышку и не пил: водка была противной и теплой.
Скорбно ссутулившись, Пузочес с трудом переставлял ноги и ждал, когда же наконец свалится Васька. Дорога на кладбище была слишком долгой, чтобы успешно пройти ее при таких темпах выпивки.
Последние дни Васька почти не спал. Почти не ел. Держался он только на водке, но и она уже не действовала на него. Вот и сейчас — уже начали пить второй грузовик, а Васька шел рядом, и шаг его по-прежнему был твердый.
Уже миновали городскую черту и по обочинам дороги тянулись серые заборы складов вторсырья.
Впереди что-то непонятное вразнобой играли уставшие музыканты. В длинной процессии то и дело вспыхивали драки, но дерущихся тут же разнимали, и они, утирая рукавами разбитые носы, пробирались к Ваське, и тот щедро наполнял их стаканы. И они искренне всхлипывали, поминая покойную… Они называли ее то тетей Шурой, то тетей Машей, но Васька не поправлял их. Отшвыривая пустые бутылки, он обеими руками принимал новые и сразу из двух горлышек лил водку в подставленные стаканы, не забывая, впрочем, и себя.
И уже кто-то начал отставать. Сходил на обочину и валился лицом в сухую придорожную траву. Но отставшего поднимали и под руки бережно вели вслед за машиной.
А Васька только каменел от выпитой водки. Еще днем, когда стоял он рядом с памятником, трудно было понять — кто каменнее. Тьма сгущалась над ним, и литры водки уже не пьянили его. Он только тяжелел от выпитого…
И когда Пузочес уже отчаялся дождаться освобождения от тяжкой опеки брата, вдруг покачнулся Васька. Чтобы удержать равновесие, схватился за плечо Пузочеса.
Хотя и ждал этого мгновения Пузочес, но испугался.
— Ничего-ничего! — приговаривал он, подхватывая падающего брата. — Давай на машину… Отдохни там немного… Вот так… Я помогу…
С помощью сердобольных мужиков погрузил брата на грузовик. Васька был тяжелый, словно сделанный из свинца, и даже впятером его с трудом погрузили.
А тьма сгущалась над Васькой. Он лежал, уткнувшись носом в дощатое, пропитанное соляркой дно кузова, и ему казалось, что его разрывает изнутри.
И вдруг разомкнулась темнота… В пронзительно ясном свете увидел Васька мать. Не мертвую, и не ту, какой она была последние годы, а молодую и веселую. Смеясь, она бежала к нему через березовую рощу, и он — еще ребенок — протягивал к ней руки и тоже смеялся…
Немыслимо ярким было это видение, и, стряхивая остатки темноты, заворочался Васька на дне кузова и еле слышно прошептал: «Пить…»
Когда Ваську с трудом забросили в кузов, Пузочес с облегчением вытер рукавом пот и, стащив пиджак, швырнул его в кузов вслед за братом.
— Подавай, не зевай! — бодро скомандовал он бородатому карлику, сидевшему в кузове, и тот протянул ему две распечатанные бутылки. Из одной Пузочес с удовольствием отхлебнул.
Процессия одобрительно зашумела, приветствуя столь удачную замену виночерпия.
Все оживились и как-то позабыли о Ваське-каторжнике, который заворочался сейчас в кузове.
— Пить! — одними губами прошептал Васька и, увлеченный работой бородатый карлик улучил-таки момент и привычно сунул в его руку непочатую бутылку, но его торопили снизу, и он тут же отвернулся, продолжая свою работу.
А Васька, глотнув водки, замер. Пальцы его скорчились, и, выскользнув из них, бутылка покатилась по кузову и, брызнув стеклом, разбилась под ногами Пузочеса.
— А-а! — закричал тот, глядя на посиневшее лицо Васьки.
Этот крик заразил всю процессию. Толпу охватила паника. Словно все спиртовые градусы, сдерживаемые дотоле, прорвались сейчас в головы, лишая людей рассудка. С матюгами бросились мужики на грузовики с водкой. Пузочеса отшвырнули на обочину к чахлым березкам, и тот, едва придя в себя, увидел жуткое зрелище. Толпа сцепилась в ревущий клубок тел. Из этого клубка хлестала кровь и летели по сторонам выбитые зубы — это те, кто уже успел запастись водкой, прокладывали себе обратный путь.
Шоферы грузовиков, боясь раздавить людей, остановили машины, а монумент, гроб и оркестр медленно удалялись, скрываясь уже за верхушкой взгорка.
Пузочес лежал на склоне взгорка и поэтому видел все наклоненным… Но он не мог объяснить себе этого, и ему казалось, что земля накренилась, сбрасывая с себя и машины, нагруженные водкой, и эту бессмысленно и яростно ревущую толпу. Стало страшно, и, чтобы удержаться от падения, неумолимо совершающегося вокруг, Пузочес схватился руками за чахленькую березку, словно только она и могла удержать его на этой земле. Долго и трудно открывал он глаза.
А когда открыл — не поверил… Напротив стояла Наташа Самогубова и протягивала ему руку.
— Ты?
— Я! — Наташа мягко улыбнулась. — Пошли…
На кладбище все было заблаговременно оплачено Васькой, и Пузочес ни во что не вмешивался. Опустили в заранее приготовленную яму гроб, закидали заранее припасенной землей, строители торопливо развели цемент и установили надгробие. Все это произошло так быстро, что Пузочес даже не успел опомниться.
Уже на обратном пути кто-то сказал ему, что Ваську отвезли в больницу, но по дороге он умер. Пузочес только махнул рукой. Он уже не способен был ни на что реагировать.
Наташа проводила его до дома и долго сидела с ним, а потом ушла.
В комнате было страшно. В углу стояли позабытые венки, и от них пахло воском.