И вот Облавадский уходил…
Миша смотрел на него выпуклыми, барашковыми глазами и не мог понять, как же теперь, без Облавадского, жить ему…
Пока Облавадский просматривал и рвал бумаги, а Миша безуспешно пытался отгадать, зачем он это делает, весовщица Сергеевна заполнила транспортные бумаги на платформы и вынула из сумочки зеркальце.
— Зеркальце какое хорошее, — похвалилась она, поправляя выбившиеся из-под косынки волосы. — Такое ясное… А в магазине купишь, так и смотреться противно.
Прихорашиваясь, Сергеевна делалась удивительно добродушной, словно хороший ласковый котик.
— Я его на помойке нашла… — Сергеевна убрала зеркальце в сумку. — И сумочку тоже там подобрала. Помыла и хожу теперь с ней. А что? Все для детёв стараюсь.
Облавадский поднял от бумаг голову и поверх очков внимательно посмотрел на весовщицу.
— Не ври, Сергеевна! Мы же вместе в магазин ходили, когда ты сумочку покупала.
Сергеевна фыркнула.
— Я тогда совсем другую сумочку покупала. Для дочки. А эту… Эту я на помойке нашла… Помыла только.
Она убрала сумочку в стол и встала.
— Пойду… Бумаги снесу на промышленную.
Сергеевна удивительно добросовестно переживала за работу. Когда она, запыхавшись, бежала, например, к транспортным воротам — а запыхиваться она начинала с первых шагов, — это переживание выплескивалось наружу, обретало зримые формы, и стыдно становилось видевшим Сергеевну в эти минуты, что не умеют они вот так же добросовестно работать.
На этот раз в дверях Сергеевна столкнулась с Ромашовым. Тот пропустил запыхавшуюся весовщицу и, нахмурившись, вошел в зараздевалье.
— Миша! Контейнеры уже в литейке?
— Не… — ответил Миша. — Б-бригада не освободилась… Там еще одну платформу со станками подали.
— Через полчаса, — перебил его Ромашов, — в литейке должно быть двенадцать контейнеров. И два на химикатах! — он придвинул к себе листочки, отпечатанные машинисткой, и, не присаживаясь, размашисто подписал их.
— Контейнеры сдать под роспись. — сказал он. — Возьми журнал.
Миша растерянно посмотрел на Облавадского, но тот уткнулся в бумаги, и Мише пришлось выйти из зараздевалья, хотя он совершенно не понимал, что можно сделать, если б-бригада на вагоне.
— Порядки наводишь? — поинтересовался Облавадский, не поднимая головы от бумаг.
— Навожу, — сказал Ромашов. — Чего же без порядка жить?
— Ну-ну, — вздохнул Облавадский. — Наводи…
Официально Облавадский работал сегодня уже на сбыте, но он все еще надеялся, что Ромашов одумается. Дело в том, что Облавадский, пользуясь переменами, твердо решил добиться для себя должности заместителя начальника цеха, и альтернативно предложил Ромашову или назначить его своим заместителем, или отпустить на сбыт.
Ромашов отпустил его…
Для Облавадского это было и неожиданно, и обидно. Ведь он, единственный из зараздевалья, в тонкостях знал всю работу и умудрялся среди этого бардака сводить концы с концами.
Все сегодняшнее утро Облавадский затаенно ждал, когда же запутается Ромашов в вагонах и контейнерах и обратится за помощью к нему. Но уходили, утекали драгоценные минуты, а Ромашов не спрашивал ни о чем, и — самое странное! — все как-то налаживалось у него, хоть и делал он все не так, как следовало делать.
— Весовщицы обижаются, что вы сократили одну… — сказал Облавадский вслух. — Видите: сейчас Сергеевна ушла на промышленную, а если подача будет, тогда что? Кто ответит по телефону?
— Машинистка… — задумчиво проговорил Ромашов. — А где она, кстати?
— Миша ее в заводоуправление отпустил…
— Отпустил?!
— Отпустил! — Облавадский в сердцах отодвинул от себя бумаги и снял очки. — Ну, ведь работают все. Ра-бо-та-ют! Вам это только кажется, что все отлынивают, а на самом деле тут всем хватает работы.
Да…
Все работали. Ромашов видел это. Работал Миссун, который до хрипоты кричал вчера в телефонную трубку, требуя сократить простои.
Работал Облавадский, который сам любил лазать по контейнерам, руководя погрузкой.
Работал этот Миша в своей пропотевшей искусственной шубе.
Все работали, и исправно, в полном соответствии с окладами тратились силы и нервы. Даже Табачников и тот разбрызгивал слюни вполне достаточно для своей зарплаты.
Все работали, бессмысленно растрачивая душевные и физические силы.
Ромашов усмехнулся.
— Знаете, почему я согласился отпустить вас на сбыт?
— Почему же? — голос Облавадского прозвучал как-то очень ровно.
— Потому что мы с вами оба умеем работать, но умеем… — Ромашов развел руками, — увы… по-разному. А мне нужно, чтобы все умели работать одинаково.
— Ну-ну, — Облавадский опустил голову. — Работайте… Попробуйте.
— Обязательно попробую! — ответил Ромашов.
— Чего ты сопишь? — спросил у Миши водитель автопогрузчика. — Или девка вчера не дала?