— Бывает… — сказал Андрей. — Теперь нам многое чудится.
И вышел.
Ромашов видел, как, сутулясь, пересек он тропинку и скрылся в железнодорожной будке. Сам не зная зачем, крадучись, Ромашов вышел следом. Пригибаясь, подобрался к окошку будки и заглянул внутрь.
В будке, прижав к уху телефонную трубку, сидел Андрей.
Кашлянув, Ромашов вошел в будку, Андрей испуганно вскочил.
— Я это так… — уронив на стол телефонную трубку, смущенно объяснил он. — Посмотреть сюда заглянул.
Ромашов недоверчиво хмыкнул.
— Посмотрел?
— Да… — Андрей замер, вглядываясь в открытую дверь. Потом, чуть не сшибив Ромашова с ног, выскочил.
Ромашов тоже выбежал из будки. Он видел, как одним прыжком Андрей запрыгнул на крыльцо Промышленной и рванул на себя дверь.
— Что там?! — крикнул Ромашов.
— Закрыто…
И Ромашов хотел броситься туда, на помощь, но было уже поздно, по тропинке, разделяющей будочку и крылечко Промышленной станции, хватая открытыми ртами воздух, с искаженными и страшно неподвижными лицами бежали к Дражненской проходной дефективные…
Они бежали совсем рядом, и Ромашов попятился.
Так уже было раньше… Что-то похожее уже видел когда-то Ромашов, но не осталось времени, чтобы вспомнить. Тоскливый, до боли жалобный плач обрушился на него. И… несся он не из-за заводской стены, а из брошенной на стол телефонной трубки…
К заводу — одни труднее, другие легче — привыкали все. Видно, так устроен человек, что привыкнет и будет жить, куда бы ни забросила его судьба… Привыкали к заводу и деревенские девушки. Первое время они пугались дыма и грохота, но проходило время, и вот уже гуляли девчата в обеденный перерыв парочками по заводским переулкам, как будто по своей деревне. Или сидели на скамейках под чахлыми березками возле литейки и, посмеиваясь, поглядывали на проходивших мимо ребят. Неторопливо, но прочно и навсегда обживали они грохочущее металлом пространство.
Варя была похожа на этих девушек.
Когда она закончила школу, дядя привез ее на завод. И можно было устроиться в заводоуправление, но, на беду, — видимо, дядя занимал не такую уж большую, как думали в деревне, должность — мест в общежитии не оказалось, а тратить каждый день пять часов на дорогу? На общем семейном совете решили, что лучше устроиться Варе в охрану.
— Там же пенсионеры одни… — жалобно сказала Варя.
— Старики, значит? — обидчиво спросил дядя. — Значит, я уже и старик стал. Инвалид, так сказать.
И он начал подниматься из-за стола.
— Да пошутила, пошутила она! — кинулась к нему Барина мать. — Глупая совсем, вот и говорит, не подумавши.
Так Варя попала в заводскую охрану.
В первое дежурство, когда вечером ее послали на склад химикатов, Варя долго стояла перед литейкой, не решаясь войти в распахнутые ворота цеха. Сумрачным и горячим было пространство, открывающееся за ними. Стены и потолки заросли шерстистой копотью, и весь цех казался гигантским чудовищем, распахнувшим страшную пасть. Настороженно шагнула в нее Варя и сразу отшатнулась — на нее надвигался ковш с расплавленным металлом. Словно сквозь подземелье ада, поминутно вздрагивая от резких вскриков пресс-молотов, от скрежета пил, шарахаясь от огня, неожиданно возникающего на пути, брела Варя по литейке. Работала только ночная смена. Полуголые, облитые всполохами огня рабочие хватали лопатками расплавленный металл и бросали в челюсти грохочущих машин. Варя особенно осторожно обходила этих рабочих — боялась, что кто-нибудь, не дай бог, промахнется и прольет на нее расплавленный металл. Но уже в середине пути, уклоняясь от ковша, который несла в железных когтях кран-балка, Варя отпрыгнула к прессовочным машинам и оказалась совсем рядом с пожилым литейщиком в войлочной шапке. Тот прикуривал сигарету от раскаленной лопатки, и лицо его, залитое потом, было совсем не страшным, а просто очень усталым.
Литейщик подмигнул Варе, и сразу рассеялся кошмар видений. Вся литейка, переполненная огнем и грохотом, была подвластна усталым и добрым людям.
Через несколько дежурств Варя вполне освоилась на заводе. Она уже знала все заводские пути и дороги, потаенно пробегающие сквозь цеха, везде появились знакомые, с которыми можно было поговорить, — завод стал понятным и простым, как изба, в которой она выросла. Правда, потом, когда дали все-таки общежитие, снова показалось, что никогда не привыкнет она к дракам в коридорах, к пьяным парням, что по ночам ломятся в дверь. Но тогда уже появился Андрей — и Варя подумала, что нечего больше бояться.
Когда пьяный Термометр ворвался в их комнату и принялся мучить Клаву, которая — и что ей только примерещилось в Термометре? — гуляла с ним, Варя не выдержала.
— А ну! — сказала она, распахнув дверь. — Выметайся!
— Чего-о? — угрожающе спросил Термометр.
— Выметайся!
— Ах, вот мы какие, значит… — глаза Термометра суетливо забегали. — Значит, такие, да?
— Да! — твердо сказала Варя. — Такие! Жених выискался. Да с тобой и на улице-то противно встретиться, а Клавка-дура еще жалеет тебя.
— Ну, зато ты себе жениха нашла! — Термометра распирала злость, и хотя он и трусил, но не удержался. — Уголовничка…
— Ты… — Варя возмущенно задохнулась. — Ты врешь!
— А ты у него сама спроси! — злорадно захохотал в ответ Термометр. — Я-то думал, что ты знаешь, за что он по лагерям да по химиям мотался.
Если и умел что Термометр, если и научился чему в своей трудной двадцатитрехлетней жизни, то прежде всего портить настроение людям. В этом Термометр был виртуозом.
Вот и с Варей он не ошибся.
Андрей нравился Варе, и, конечно, она простила бы ему все, но как простить обман? Почему ни словом не обмолвился он о своем прошлом? Почему?
Варя ждала целую неделю, а вчера, невзначай, спросила про Термометра, и Андрей, хотя и распсиховался сразу, опять ничего не рассказал.
Впрочем… Впрочем, вчера Варя поняла, что какой бы ни был Андрей, все равно это не имеет никакого значения, потому что… потому что она любит его…
Об этом ей и хотелось сказать сегодня Андрею, тем более, что сегодня сбывалось все — вот даже и с работой удалось договориться, — только Андрея не получалось увидеть, хоть Варя специально упросила дядю назначить ее на подсменку.
После разговора с Ромашовым у Вари оставалось еще полчаса времени, и она побежала в литейку, где разгружали хлопцы вагоны с силумином. Улыбаясь, шла она на нежно-серебристый звон, доносившийся со стороны железнодорожного полотна. С каждым шагом звон усиливался, а когда Варя миновала плавильные печи — превратился в оглушительный грохот. Варя свернула, обходя участок формовки, и сразу же, за разбитыми опоками, увидела Андрея. Держа в руке фуфайку, он стоял возле вагона и смотрел на небо, голубеющее в проеме распахнутых ворот.
— Варька! — обрадовался Андрей. — А я к тебе собирался идти, да нам силумин подкинули.
— Я сама пришла… — Варя запнулась. — Ты фуфайку надень. Простудишься.