Карл Ильич с хрустом разогнул ноги и начал спускаться под прицелом четырех автоматов. К этому моменту мыслительный процесс в голове Поршня дошел до логического тупика. Непонятки замутили возмущенный разум Андрея Адольфовича. Гроза политической спецзоны злобно ощерился и прорычал:
— В натуре — подонок! Я те ща покажу — диктатуру с уравниловкой!..
— За все надо платить! — пояснил его закадычный бухгалтер.
Но спина Теплова уже маячила за порогом камеры. И все же ответ на агрессивный выпад пришел. По коридору Индигирской пересылки разнеслось:
— Штоха!..
Лязгнули засовы, и все стихло. Только вода продолжала биться о дно раковины, нудным метрономом отсчитывая длинные тюремные секунды. Народ потихоньку вставал с колен и расползался по нарам. Поршня и Петрова обходили стороной, стараясь не коснуться. Вокруг них образовывался вакуум, как будто в камере появились прокаженные. Худяков с Иваном Израилевичем стояли неподалеку от двери и недоуменно оглядывались. В конце концов движение закончилось. Сокамерники забились в темные углы и затаились.
— Какая-то таки лажа, — догадался валютный спекулянт Петров.
Поршень обнаружил себя оторванным от коллектива и жалобно промычал:
— Не понял?..
В менее интеллигентной компании им бы тонко намекнули на некоторое изменение их социального статуса. Но в бараке народ подобрался вежливый и тактичный. Только пожилой космополит, засидевшийся на Колыме с хрущевских времен, злорадно прошипел из темноты:
— Засохни, жмурик! Ты ж на самого Теплого гавкнул! Он вчера ночью по этапу пришел…
Поршень, по инерции еще считавший себя крутым парнем, успел открыть рот:
— Не въехал, какой Теплый?
Однако Иван Израилевич уже понял всю глубину катастрофы. Он тихо ойкнул и обморочно прошептал:
— Похоже-таки тот самый… Можем начинать бздеть!
Трудный процесс осмысления у Андрея Адольфовича шел недолго. Жуткая кликуха связалась с обликом не в меру говорливого мужика… Знание — страшная сила. Очень страшная. Оно вошло в квадратную башку Поршня, заставляя его челюсть отпасть с безвольным хрустом. Глаза у грозы политической зоны закатились куда-то под брови, сознание померкло. Рядом с ним рухнул валютный спекулянт Петров. От Белого моря до последнего ряда «колючки» в Туруханской зоне не было страшнее беспредельшика, чем серийный душегуб по кличке Теплый. Это знали все. Встать на его пути значило обречь себя на неминуемый «амбец». И не от банальной заточки или раскаленного штыря в задний проход… Нет! Теплый славился нестандартным до полного кошмара подходом к людям…
— Молись, чтобы ОН не вернулся! — шепнул опавшему телу пожилой космополит.
— Может, повезет, — с большим сомнением поддержал его кто-то…
Бывший художник-оформитель Карл Ильич Теплов мотал очередной срок. Он давно уже не был на воле. И не стремился. На Дальнем Северо-Востоке была неплохая экология и хорошие люди. Поэтому Карл Ильич как-то не рвался в мир никому не нужной свободы. Не для того он становился символом беспредела и воплощением ужаса, чтобы все бросить и снова превратиться в среднестатистического «ботаника». Тот самый шанс, который предоставила ему судьба, Карл Ильич использовал на полную катушку. Его блестящая карьера, начавшаяся в следственном изоляторе КГБ на Литейном проспекте, удалась. Он стал легендой криминального мира — великим и всемогущим авторитетом по кличке Теплый.
Он прошел все политические зоны страны. Вместе с ним путешествовали наколки, нарисованные фломастерами, и блатной жаргон, слепленный в порыве гениального прозрения из первых подвернувшихся букв алфавита. В стране слепых и одноглазый — король. В спецзонах содержались махровые диссиденты и прочие отбросы диктатуры пролетариата. То есть — сплошная интеллигенция. Настоящих зеков там боялись больше эмпириокритицизма. А уж Теплого — просто боготворили до обморока, выворачиваясь перед ним наизнанку.
Способности Карла Ильича попали на благодатную почву. С его талантом к наведению мути он быстро посеял беспредельный ужас в пламенные сердца очкариков. Их воображение, обостренное в неволе, довершило рождение жуткого убийцы по кличке Теплый. Достаточно было пары вечеров, забрызганных словесным поносом высочайшего качества, — и по баракам поползли легенды и мифы. Каждое слово и каждый поступок Теплого молва тут же наполняла зловещим смыслом, после его туманных монологов количество якобы загубленных жизней в сознании слушателей стремительно росло. А слухи добивали впечатлительных интеллигентов эффективнее серийного маньяка. За двадцать с лишним лет они проникли в каждую щель на Колыме, превратившись в эпос. На Колыме Теплого боялись все. От зачуханных любителей радиопередач «Американского голоса» до ненадолго присевших воротил теневого бизнеса. Поэтому он жил в достатке и роскоши, пользуясь почетом и «полной уважухой»…
Теплый вернулся в барак на рассвете. Политзаключенные затаились, прикидываясь спящими. Но ужас на тихих мягких лапах бродил между нарами, заставляя сердца диссидентов панически трепетать. Теплый неторопливо двинулся к самым дальним от входа нарам. Там было самое почетное место. Значит, и его нехитрое имущество, аккуратно сложенное в четыре вещмешка, должно было лежать именно там. Дойти он не успел. В предрассветном сумраке его ждали Поршень и Петров. Размытые силуэты прежних вожаков спецзоны возникли на пути Теплого внезапно. Он остановился и устало вздохнул. Такое повторялось каждый раз. На каждой зоне. Карл Ильич привык и давно перестал удивляться.
— Ну?! — негромко спросил он.
Ужас перестал бродить по закоулкам, сгустился в одной точке и начал материализовываться. Поршень и Петров жалобно заскулили:
— Ошибочка вышла, однозначно…
— Мы таки понимаем — за все надо платить…
Теплый сверху вниз посмотрел на фигуры, заранее присевшие у параши. Он задумчиво приоткрыл рот. Все звуки в бараке оборвались, будто замерзнув на лету. Раскаяние наглецов, похоже, было искренним. Карл Ильич сжалился и снисходительно произнес:
— Ладно. Прощаю. Только… — Он холодно взглянул в самую душу Поршня. — Еще раз кого подонком назовешь — штоха тебе!
В спертом воздухе пронесся стон облегчения. Узники совести, замершие на нарах, успокоенно обмякли. Поршень благодарно сморщил красную физиономию и хрюкнул:
— Спасибо! Никогда!
Иван Израилевич Петров тут же поддакнул:
— Чтоб мы так жили!
Теплый обогнул сидящую на корточках пару, забрал свои вещи и неторопливо вернулся к выходу. На пороге легендарный убийца и душегуб обернулся и тихо сказал, обращаясь к Поршню:
— Переводят меня. Будешь здесь главным партанить. Смотри не тумань!
— Однозначно! Спасибо! — еще раз повторил Андрей Адольфович, радостно мотая квадратной головой.
— Будешь должен, — на прощание прошептал Теплый. — И помни про «подонка». Ты это слово забудь! Глядящий за тобой будет. Ты его не ищи — не увидишь. Помни…
Он шагнул наружу и слился с рассветом. Его ждали бескрайние колымские просторы и новые зоны.
Леденящее кровь сообщение пришло поздно ночью. Город в неведении мирно спал. Спутники как бы невзначай сбились с орбит, и сотовая связь тут же затаилась где-то «вне зоны обслуживания». А по безотказным проводам телефонных линий страшная весть пронеслась, как смертоносная комета Галлея. Новость пробежала по Всемирной информационной паутине, как жадный паук-каннибал. Пугливо вздрогнули мониторы компьютеров, выводя на экран безжалостные слова:
«УФОЛОГИ ЕДУТ НА КОНГРЕСС».
Рано или поздно это должно было случиться. Конгресс уфологов был неизбежен, как крах коммунизма или, к примеру, Армагеддон. Его ждали. К нему готовились. Его боялись…
Тревожный сон простой министерской квартиры прервал ночной звонок.
— Добрый день, — отрывисто произнес до боли знакомый голос.
В три часа ночи подобное приветствие прозвучало довольно странно.
— Вы правы, — не разобравшись спросонок, автоматически ответил министр. Он посмотрел на часы, затем в окно, ничего не понял и уклончиво добавил: — Здравствуйте.