А как-то до того обнаглел, что и вблизи начал, даже на него, на Хому, рамочку наводить. И уже не какую-то подручную, а деревянную, из палочек.
Хома очень рассердился. Ничего Суслику доверить нельзя. Вон как! Тоже вознамерился живые картины заиметь!
Но не успел он и слова сказать, как Суслик затараторил:
- Ты не думай, твои картины я не трогаю. Твои - это твои. А мои - это мои, собственные. «Знахомые» картины, дошло? Я только лишь тебя в рамку помещаю. Понял? А названия такие я своим картинам придумал: «Хома и Коза», «Хома и одинокая берёза», «Хома и роща», «Хома и небо», «Только Хома», «Один Хома»! Уж эти картины я надолго сохраню, будь уверен. Никто не украдёт и дождём их не смоет!
- Как? - растерялся Хома.
- Мы же с тобой почти всегда вместе. Обязательно за тобой угляжу!
- Правда? - оторопел Хома.
- Конечно. Кстати, живые картины, на которых только ты один, и в норе разместить можно. В твоей, - уточнил бескорыстный Суслик. - И в моей, когда ты ко мне зайдёшь. Хорошо сохранятся!
Потрясённый Хома не нашёл, что сказать. Может, пусть себе свои картины собирает? Ведь на чужие картины Суслик не зарится.
- Хорошо стоишь! - внезапно похвалил Суслик и вновь навёл на него свою рамку. - Передвинься правее, отсюда ты смотришься ещё лучше!
Хома молчал, думал.
- Жаль только, что картина «Хома и Суслик» у меня никак не получается, - застенчиво улыбнулся лучший друг.
Ну, что тут с ним делать?..
- Ладно, - разрешил Хома. - Собирай свои картины. Но гляди, чтобы за моей спиной в твою рамку Лиса ненароком не влезла. Будет та ещё картина!
Когда Хома начал копить их, обиды тайные? С чего началось?
Однажды Хома - причин хоть отбавляй - разворчался на Суслика:
- Ничего доброго, ласкового от тебя не услышишь. Никогда не скажешь что-нибудь приятное.
А Суслик и рад стараться. Тут же:
- Рыбка моя, ты моя кисонька!
- Что? - обиделся Хома. - Ещё не родился тот, кто меня слопает!
- Как это? - оскорбился лучший друг за лучшие свои чувства.
- Не знаешь, что такое рыба для кошки? Ты б ещё сказал: «Цыплёночек мой, я твоя лисонька!»
- А что, красиво. Ты обо мне?
- О тебе, о тебе. Комарик мой, я твоя ласточка!
- Ещё лучше! - поразился Суслик.
- Лягушонок ты мой, я твой аист!
- Замечательно!
- Суслик ты мой, я твоя совушка! - распалился Хома.
- Постой, постой, - притих Суслик. - Вот этого не нужно, - испугался он. Дошло наконец.
- Ага! А рыбку кисоньке нужно? Кто первый начал? Рыбка моя, я твоя кисонька! - передразнил Хома.
- Я другое говорил, - всполошился Суслик. - Я сказал: «Рыбка моя, ты моя кисонька!»
- Ещё хуже. Выходит, я и рыба, я и котяра. Сам себя должен слопать?..
Тогда-то Хома вдруг и затаил свою первую, по строгому счёту, обиду. В потайном месте, в норе, положил он один жёлудь. Маленький. Отметил для начала маленькую обиду.
А затем и большие жёлуди появились. Большие обиды.
Но Хома всё-таки справедливым был.
Он решил на всех друзей разом: на Суслика, Ежа и Зайца - обиды таить и копить. Без различия, чтобы каждому не обидно было. В одно и то же место «обидные» жёлуди складывал. Крупные и мелкие.
- Потом посчитаем, - бормотал он, - что плохого мне ненаглядные дружки сделали: все обиды, оскорбления, унижения, огорчения.
Однако Хома был вдвойне справедливым. В другом потайном месте стал класть «приятные» жёлуди, отмечая, сколько раз друзья его порадовали, пожалели, утешили. И словом и делом. Сколько раз похвалили, сколько раз одарили.
- Посмотрим потом, чего больше: хорошего или плохого, - сам себе говорил Хома.
Эта затея далеко его завела. И на врагов он тоже стал «обидные» и отдельно «приятные» жёлуди копить. На Лису, на Волка, на Коршуна.
- Вот и сравним, от кого проку больше: от друзей или от врагов, - прикидывал Хома.
И понеслось!..
Он столько желудей из рощи таскал, что даже пришлый Кабан обозлился. Он считал, что ему меньше останется.
- Кончай ты это, - мрачно предупредил он не в меру прожорливого, по его мнению, хомяка, - а не то я с тобой покончу!