А тем временем «Н-170» подошел к 88° северной широты, до полюса оставалось совсем немного, но приходилось идти над облаками, чтобы не терять из виду солнце, по которому можно было бы точно определиться. Наконец штурман Спирин доложил, что внизу — полюс. Стали пробивать облака, с 1800 метров спустились до 600 и только тогда увидели лед. Самолет снизился еще и пошел бреющим полетом. Наконец нашли то, что нужно, — льдину шириной километра в четыре и длиной 10 километров. По виду она была многолетней, прочной. На нее и решили садиться, и в 11 часов 35 минут 21 мая Водопьянов посадил «Н-170» на полюсе.
После посадки «Н-170» связь с ним прекратилась.
Наступили тревожные часы. Что с самолетом? Не случилось ли катастрофы при посадке? Ежечасно Москва запрашивала нас, но мы ничего не могли ответить, и только через сутки Водопьянов сообщил: сели благополучно, льдина отличная. Молчали потому, что самолетная радиостанция вышла из строя, а рацию Папанина долго монтировали.
Это была победа, победа советских летчиков, своей посадкой на дрейфующие льды полюса доказавших, что все западные исследователи — американцы, итальянцы, норвежцы — были не правы, утверждая, что посадка на льды Центрального Полярного бассейна абсолютно невозможна.
Теперь мы имели свой аэродром на полюсе, свою метеостанцию, и выбрать погоду для старта остальных трех машин было нетрудно. Такая погода настала в ночь на 25 мая. Кренкель сообщил: в районе полюса ясно, тихо, вас принимаем. Дзердзеевский дал хороший прогноз и на всю трассу, и только от Рудольфа до 83° северной широты, как донесла авиаразведка, стояла сплошная, но высокая облачность. Решено было, что самолеты после взлета соберутся на границе облачности в зоне радиомаяка и оттуда пойдут строем во главе с «Н-171» Молокова — Ритслянда. Однако этот план оказался невыполнимым.
25 мая, в 12 часов, экипажи самолетов «Н-171», «Н-172» и «Н-169» совместно с обслуживающим персоналом на тракторах и на лыжах направились на купол острова, чтобы начать подготовку к вылету.
На Рудольфе стояла облачная погода с температурой —19°. Из лагеря папанинцев сообщали, что у них ясное, безоблачное небо, ветер слабый. Быстро прогрели моторы. Отдавались последние распоряжения. Папанин напомнил по радио, чтобы мы захватили ему собаку, пса Веселого.
В 23 часа 10 минут два спаренных трактора ЧТЗ потащили флагманский корабль по глубокому снегу на старт. Вдруг с радиостанции по телефону сообщили, что погода на куполе быстро портится, необходимо срочно покинуть Рудольф, иначе взлетную полосу затянет туманом.
«Н-171» пошел на взлет. С юга уже подходил туман. Тракторы подтягивали на старт «Н-172». Через 12 минут и он был в воздухе. Настала наша очередь, но в тот момент, когда «Н-169» вытаскивали из глубокой снежной траншеи, лопнул стальной трос. Только спустя сорок минут нам удалось выбраться на старт и пойти на взлет. Туман уже затянул южную часть острова. Взлетали прямо в океан со стометрового обрыва ледника.
Самолет, имея взлетный вес почти 25 тонн, пробежав 47 секунд, тяжело повис над океаном. Чтобы не терять времени, не стали делать традиционного круга, а сразу легли курсом на полюс.
Согласно плану экспедиции, после взлета самолеты должны были идти на север в зоне радиомаяка и на широте 83°, где кончалась сплошная облачность, обнаруженная разведкой Крузе, собраться вместе, чтобы следовать в лагерь Папанина строем. Но непредвиденная задержка с тросом сломала весь график. Когда спустя 28 минут «Н-169» прибыл в зону луча радиомаяка, то ни Молокова, ни Алексеева там не оказалось. Как потом выяснилось, «Н-171» почти час ожидал остальные самолеты в точке рандеву и, не дождавшись, опасаясь перерасхода горючего, улетел на полюс. «Н-172» спустя час после взлета видел на горизонте за кромкой облачности «Н-171», но потерял его в дымке и тоже пошел самостоятельно.
Как я уже говорил, мощной радиостанции и радиста на «Н-169» не было, и нам не удалось связаться с самолетами.
Мы попали в сложное положение, однако решили не возвращаться, а лететь на полюс самостоятельно — ведь основной груз научного оборудования станции «Северный полюс», глубинная лебедка, гидрологические приборы, аптека, часть продуктов питания и горючее находились у нас на борту. Вернуться на Рудольф означало сорвать экспедицию или затянуть на неопределенное время сроки выполнения задания. Лететь — это было единодушное мнение всего экипажа «Н-169», несмотря на то что самолет располагал лишь минимумом навигационных приборов. Сложно? Да. Но выполнимо. Итак, на полюс! Там мы надеялись отыскать годную для посадки льдину и, уточнив свои координаты, перелететь в лагерь папанинцев.
Когда мы подошли к широте 83°00′, облачность резко оборвалась, перед нами было ясное, голубое небо, внизу тянулись пространства изломанного льда, залитого лучами солнца. Температура в самолете стояла —25° (в те времена самолеты не отапливались), но мне было жарко, так как работать приходилось не покладая рук. Каждые 15–30 минут я рассчитывал наши координаты, используя для ориентации солнце, радиомаяк и метод счисления, и, кроме того, вел разведку состояния льдов, нанося их данные на карту и делая отметки в бортовом журнале. На мои запросы самолеты «Н-171» и «Н-172» не отвечали. На широте 88°33′ я перестал их звать, так как при приближении к полюсу все свое внимание пришлось перенести на штурманские расчеты. Погода не изменилась. С Рудольфа по радио сообщили, что и на льдине погода отличная.
При подходе к полюсу, начиная с широты 89°00′, я всецело перешел на астрономическую навигацию, прокладывая линии положения самолета через каждые 5–7 минут. Мы находились на высоте 1000 метров. Тяжелые паковые льды, начиная от широты 85°00′, беспрерывно тянулись под нами.
В 04 часа 29 минут, выйдя из штурманской рубки, я предупредил, что через 29 минут под нами будет заветная точка — Северный полюс. Астрономические линии положения все ближе и ближе ложились у полюса. Склонение солнца также приближалось к его высоте, измеренной секстантом, и в 05 часов 00 минут я поздравил товарищей с прибытием на полюс и дал радиограмму на Рудольф с просьбой передать в лагерь Папанина, что будем садиться, как только найдем хорошую льдину. Время перелета в лагерь сообщим дополнительно.
Из радиорубки перехожу к пилотам. Лицо Мазурука спокойно. Глаза его внимательно всматриваются в горизонт и льды. Где-то рядом лагерь папанинцев, но в этом диком нагромождении льда нам казалось, что десятки раз мы видели черную палатку и самолет, но все это оказывалось причудливой игрой света, льда и черных полыней океана. Через пятнадцать минут мы пошли ломаным курсом, приступив к поискам пригодной льдины.
На первый взгляд годных льдин было много, но, когда мы снижались, становилось ясно, что ни одна из них из-за торосов, снежных наддувов и ропаков для посадки абсолютно не годится. Осмотрев более десятка, мы наконец отыскали небольшое, но мощное ледяное поле, окаймленное высокой грядой торосов. Принимаем решение садиться. Чтобы не потерять поле из виду и знать направление ветра, сбрасываем на его поверхность навигационные бомбы. Идем на посадку. Самолет низко скользит над высокими, как горы, грядами торосов, которые в лучах низкого солнца горят как кристаллы горного хрусталя. Глазам больно смотреть на них. Самолет переваливает через последнюю гряду, мягко касается лыжами снежной поверхности и, раза два подпрыгнув на наддувах, останавливается метрах в семидесяти перед новой грядой торосов в конце поля. Не выключая моторов, выпрыгиваем с Козловым на лед, осматриваем его и только после этого переруливаем на край выбранной полосы. Ставим две оранжевые палатки и на высокой мачте поднимаем Государственный флаг.
Выбранное нами поле было размером 1200 на 1000 метров, но при осмотре оно оказалось не таким ровным, каким виделось сверху. Единственное пригодное для посадки место было именно там, где сел самолет, но для взлета оно не годилось — коротко. Предстояла тяжелая работа по расчистке взлетной дорожки.
Дальнейшие события хорошо прослеживаются по записям в моем дневнике. Их я и привожу здесь.
«26 мая… Мы сидим в точке: широта 89°36′, долгота 100°00′ западная. Каждые 10 минут каждого часа на волне 72,7 метра зову Диксон, Рудольф и лагерь папанинцев. Сообщил свои координаты, но слушать не могу, так как сел аккумулятор. Организовали метеорологическую станцию, веду наблюдения…
27 мая. Аккумулятор зарядил при помощи динамо, снятого с самолета. В 05 часов 30 минут поймал позывные Диксона. Звали меня, просили сообщить координаты. Сейчас же передал и попросил перейти на волну 33 метра, чтобы слушать их по приемнику ручной аварийной станции «Носорог», так как аккумулятор рации «11-СК-1» быстро садился. Пробую наладить питание всеволнового приемника через аварийный моторчик. Для этого снял динамо-ветрянку с крыла самолета и спарил с аварийным моторчиком. Теперь у нас есть электроэнергия. Все остальные товарищи целый день на расчистке взлетной дорожки. Тяжелый, утомительный труд. Я помогаю в перерывах между вахтами.
28 мая. С Диксоном установил наконец-то двухстороннюю связь. Передаю и получаю даже частную корреспонденцию. «Правда» запросила статью — отправил. Но лагерь до сих пор молчит — очевидно, он находится в «мертвой зоне», так как мы работаем на коротких волнах, которые здесь очень плохо проходят. Продолжаем по 18 часов работать на аэродроме.
29 мая. Связался на длинных волнах с Диксоном и через него с лагерем. Вначале переговаривались через посредника, а сейчас связь прямая. Шевелев предлагает перелететь к ним. То же желание и у нас, но, увы, аэродром не готов. С ними ведем переговоры по радиотелефону, но не регулярно — капризничает моторчик.
30 мая… Удалось в разрывах низкой облачности поймать солнце. Наше новое место: широта 89°25′, долгота западная 96°00′. Координаты лагеря папанинцев: широта 89°10′, долгота западная 36°00′. Следовательно, между нами 95 километров.
Связь с лагерем держим через микрофон ручной радиостанции «Носорог», которую крутят попеременно Мазурук и Козлов. Из лагеря сообщили, что вышлют нам на помощь самолет с людьми, чтобы помочь расчистить аэродром и разгрузить нашу машину. На сегодня мы уже отвоевали площадку размером 670 на 60 метров, но какого напряжения это стоило! Работают только 5 человек. У Мазу-рука сильный ушиб левого колена, и ему работать очень тяжело…
31 мая. Радиосвязь с лагерем нормальная. Говорил по радиотелефону со Шмидтом. Он подбадривает: хорошо держимся. А как же можно иначе?
Наши новые координаты: широта 89°16′55″, долгота 103°. За сутки дрейф составил 8 миль.
Лагерь папанинцев несет на юг по меридиану 36° западному, а нас относит ломаным курсом и тоже на юг вдоль меридиана 100–103°.
Борьба с торосами не ослабевает. У Козлова появились первые признаки снежной слепоты, глаза красные, воспаленные. Все надели светофильтры, но в них работать очень тяжело, жарко, часто приходится протирать.
Взял пробу воды из океана. Толщина льда доходит до 355 сантиметров.
1 июня. Продолжаем строительство аэродрома. Живем в шелковых двойных палатках. Тепло, уютно. Питаемся прекрасно. Козлов замечательный шеф-повар. Спим в спальных мешках, раздеваемся до белья. Экипаж бодр, все веселы, шутят. Вчера отпраздновали тридцатипятилетие Козлова. По этому поводу устроили шикарный обед, а затем вырубили 47 торосов.
Устаем здорово. Но как изумительно хороши минуты перед сном в палатке с горящим примусом! Тепло, сухо. Тимофеев читает нам «Евгения Онегина». Засыпаем быстро, что таить. Нередко томик Пушкина выпадает из рук чтеца раньше, чем мощный храп слушателей потрясет стены палатки.
Связь с лагерем идет с перебоями. Лопнул приводной ремень, а ремни, изготовленные из сыромятной кожи, рвутся через 1–2 минуты — как-никак 4000 оборотов в минуту.
2 июня. Сплошная облачность, морось, температура +1 °, ветер северо-северо-восточный. Всю ночь с Мазуруком шили ремни. В 06 часов 15 минут сообщил, что связь с нами будет нерегулярной, так как лопнул главный привод. На ремни пошли голенища болотных сапог и трос гидрологической лебедки, но все это не заменяет настоящего привода, так как ремни рвутся, а от стального троса горит деревянный шкив.
Но связь надо держать во что бы то ни стало, ибо радио для нас — всё.
Аэродром готов, размер его 700 на 60 метров, но при таком ветре нам не взлететь, необходимо, чтобы он дул вдоль дорожки. К вечеру сильный туман и гололед. Солнца нет уже два дня. Дрейфуем, но куда — определить не можем.
3 июня. За 2 минуты, пока не лопнул ремень, успел сообщить о своем положении. Просим не беспокоиться, у нас все в порядке, но не успеваем готовить ремни, к тому же «сырье» для них кончается.
В 24 часа 30 минут говорил со Шмидтом через микрофон. Он сообщил, что с первой погодой они вылетают к нам, чтобы взять часть груза. Просил во что бы то ни стало поддерживать связь.
Все спят после восемнадцатичасовой работы на аэродроме. На радиовахте вдвоем с Мазуруком.
4 июня. В 01 час.00 минут наладили связь через ручную радиостанцию. Очень капризны здесь прохождения радиоволн. Диксон слышит за 1700 километров, а лагерь не слышит за 100. Шевелев дает советы, как шить ремни. Уже все перепробовали.
Сплошная облачность. Ветер северный, 4 —5 баллов, температура -1°.
На аэродроме осталось только пробить рулежную дорожку от стоянки самолета.
В 12 часов опять говорил с лагерем. К микрофону подходили Ритслянд, Орлов и Гутовский. Остальные спали.