— Сначала меня долго держали в какой-то трущобе в Париже. Постом, дня два-три назад перевезли сюда.
— Но когда тебя перевозили, ты мог видеть, где ты был?
— К сожалению, нет; потому что я находился в мешке с кляпом во рту, исключая несколько минут, когда остановились на каком-то пустыре, чтобы дать мне вздохнуть…
При этих словах молодой человек вздрогнул от изумления.
— Ей-Богу, — закричал он, — теперь я знаю, где слышал твой голос!
Лабранш бросил на него беспокойный взгляд.
— Где же? — спросил он недоверчиво.
— Прежде всего, отвечай откровенно, — проговорил граф насмешливым голосом.
— Я к вашим услугам, сударь!
— Скажи, любезный, ты ведь очень богат?
— Вы изволите шутить, — отвечал старик, делая вид, что не понимает вопроса.
— И даже очень богат…
— Как Лазарь…
— В таком случае, как же ты предлагал своим сторожам сто и даже двести тысяч экю за свою свободу?
Лабранш побледнел.
Он попытался усмехнуться.
— Да, но обещать и сдержать обещание — это вещи разные. Любая ложь простительна, когда речь идет о разбойниках.
Кожоль понял, что лакей не скажет правды, но сделал вид, что не придает этому значения, и продолжал:
— Разбойник, говоришь ты? Так, по-твоему, Точильщик не что иное, как простой атаман банды воров? Ха! Я ожидал большего от этого негодяя!
Он посмотрел на Лабранша и заметил, что лицо его исказилось от ужаса. Глаза, выкатившись, смотрели на кого-то, кто стоял за графом.
Он обернулся.
На пороге стоял высокий бледный человек, в котором Пьер узнал Шарля, возлюбленного Пуссеты.
— Точильщик, — воскликнул лакей, зубы которого выбивали мелкую дробь.
Легко поклонившись графу, Точильщик обернулся к старику Лабраншу.
— Убирайся, — произнес он жестким голосом.
Весь дергаясь, бедняга выскочил за дверь.
Пьер небрежно облокотился о спинку стула и наблюдал за всем с иронической улыбкой.
Шарль сел с другой стороны стола и, посмотрев на графа, спросил:
— Итак, вы узнали меня?
— Еще бы, увидев один раз вашу физиономию, забыть ее невозможно, — смеясь ответил Кожоль. — Вы — Шарль, возлюбленный этой прелестной актрисы, которая незадолго до того оказала мне гостеприимство. Кстати, как она поживает?
— Не будем говорить об этой женщине, — резко возразил Точильщик.
— А напрасно вы лишаете себя истинного удовольствия! Что может быть приятней, чем разговор о тех, кто нас любит?! А она обожает вас, уверяю, что это так!
При этих словах радость осветила лицо Точильщика.
«Э, да ты влюблен», — подумал Кожоль. И он продолжал:
— О, бедняжка без ума от своего Шарля! От этого бледнолицего, который рискует с английской контрабандой. Странная контрабанда, однако… Хорошо бы убедиться, действительно ли эта грациозная актриса не подозревает истины…
Точильщик стиснул кулаки и повторил:
— Я сказал вам — не говорите об этой женщине!
Кожоль, казалось, не заметил угрожающего смысла этих слов и, продолжая улыбаться, возразил:
— О чем же нам говорить в таком случае? Не о сумасбродной ли ревности любовника, которой я обязан возобновлением знакомства?
Точильщик наклонился к графу и проговорил:
— Послушайте меня внимательно. Я немедленно, прямо сейчас, возвращу вам свободу, какими бы тяжелыми ни были для меня последствия, если вы согласитесь лишь на одно мое условие.
— А именно?
— Если вы еще встретитесь с Пуссетой, никогда не говорите с ней обо мне. Я хочу остаться для нее тем, кого она во мне видит.
— Бедная девушка! — невольно вырвалось у Пьера.