— Ну, шевалье, что вы решили с вашей приятельницей делать с кладом, скрытым в этом доме?
— Так вы знаете? — подскочил от изумления Бералек.
— Так хорошо, что именно за ним я и пришел, — невозмутимо отвечал аббат.
— Но мы только сегодня узнали об этом!
— Не может быть, — вырвалось у Монтескье.
— Еще сегодня утром госпожа Сюрко даже не подозревала о нем.
Ивон рассказал Монтескье о визите нотариуса, передаче письма и его прочтении.
— Письмо у меня в кармане, я не могу показать его вам из-за Лебика.
— И не нужно показывать. Я давно все знаю и могу рассказать историю этого письма.
— Вы знаете, кто его написал?
— Да, одна любезная женщина, жизнь которой, очень счастливая, трагически оборвалась семнадцатого фримера второго года.
— Кто же она?
— Если я назову ее, то непременно привлеку внимание этого человека, имя ведь на любом языке звучит одинаково. Пусть госпожа, которая, я надеюсь, внимательно нас слушает, найдет предлог убрать этого негодяя, и я смогу назвать ее имя.
Госпожа Сюрко наклонилась к Лебику и шепотом сказала ему:
— Если этот бретонский деревенщина будет еще долго болтать на своем жаргоне, то боюсь, что скоро у него пересохнет в глотке.
Лебик был не дурак выпить и решил, что ему совсем не помешает бутылочка вина.
— Я думаю, госпожа, что если бы у него под рукой оказалась бутылочка вина, он бы не принял ее за чернильницу.
— Предложить ему?
— К чему предлагать? Поставьте поближе к нему, и мы посмотрим, хватит ли у него смекалки на это.
— Ты думаешь?
— Предоставьте это мне. Через две минуты я вернусь из погреба.
— Так иди за бутылкой.
— О, я, пожалуй, принесу две, он ведь постесняется пить один.
— Но шевалье болен и не сможет составить ему компанию.
— Придется этим заняться мне, — с видом жертвы заявил Лебик.
Он вышел, а собеседники, казалось, не заметили его отсутствия.
— Это была бедная графиня Дюбарри, казненная несмотря на ее мольбы и слезы, семнадцатого фримера, — спокойно сообщил Монтескье. — Ей сказали, что если она отдаст сокровища нации, то это сохранит ей жизнь. И она отдала этот план, до последней минуты надеясь на спасение. Одним из двух, которые его потребовали, был Сюрко.
На лестнице послышались шаги Лебика.
Когда он поднялся в комнату с двумя бутылками, Ивон все еще беседовал с кузеном, а хорошенькая вдовушка спала, склонив головку на стол.
Верзила был явно навеселе.
При звоне бутылок, которые Лебик ставил на стол, Лоретта проснулась.
— Вот как, — сказала она, — я вздремнула.
— Дело в том, что их собачий жаргон усыпил вас.
— А долго я спала?
— О, не больше пяти минут, я только успел спуститься вниз и вернуться, — соврал верзила, откупоривая бутылку.
— Продолжайте, аббат, ваш рассказ, — попросил Ивон.
— До последней минуты графиня рассчитывала сохранить жизнь, она умерла с верой в обещания тех, кто обокрал ее.
— Они обокрали ее, но не смогли воспользоваться этим богатством, — сказал Ивон.
— Итак, сокровище зарыто здесь и только мы трое знаем о нем!
— Вы ошибаетесь, аббат, о нем знают и другие, — возразил Ивон.
Аббат засмеялся.
— Из четырех, знавших об этом, жив я один…
Но аббат не окончил своей речи, в памяти его мелькнул еще один факт, и он воскликнул:
— Разве Баррасен не умер?