Человек не выносит продолжительного счастья. Получив все, чего только могла пожелать моя душа, я стал тревожиться и задумываться. В ебле я был подобен Александру Македонскому. Я бы желал выебать всю землю, а после отправиться на поиски нового мира в надежде найти в нем новые дырки!
Шесть месяцев я наслаждался неоспоримой славой постоянного первенства в наших любовных баталиях, но вскоре бравада моя сменилась леностью. Я ебался даже меньше, чем некоторые послушники онанировали, за неимением ничего лучшего. Привычка к наслаждению притупила остроту восприятия, и я вел себя с шестью нашими сестрами словно муж с наскучившей женой. Болезнь разума поразила вскоре и тело, и моя слабость вылилась в немощность той его части, что раньше была для меня важнее всего. Мои братья заметили это и посетовали на меня. Впрочем мне было все равно. Теперь я захаживал в купель от случая к случаю и часто лишь приказ настоятеля заставлял меня отправиться туда.
Тогда настоятель призвал наших сестер потрудиться над моим исцелением, и они не щадили сил, используя не только собственные, данные им природой прелести, но и все те изощренные средства, которые использует стареющая кокетка, стремящаяся поразить юнца пылкостью своей страсти. Так, собравшись вокруг меня в кружок, они представляли моему вниманию самые соблазнительные картины. Одна, томно раскинувшись на кровати, выставляла кусочек груди, маленькую изящную ножку и ляжки белоснежнее алебастра, обещавшие мне самую восхитительную пизду в мире. Другая, раздвинув колени и протянув ко мне руки, вздохами и всем своим томным видом демонстрировала сжигавший ее пыл. Остальные в разнообразных позах — с открытой грудью, с задранными юбками — в возбуждении щекотали пизденки, стонами и криками выражая испытываемое ими наслаждение, дабы уверить в этом того, кого они пытались излечить.
А иногда они все раздевались и представляли мне сладострастные картины, способные, по их мнению, меня возбудить. Одна, уткнувшись лицом в кушетку, представляла мне на обозрение свой белый зад, просунув руку под животом и раздвинув ноги, она мастурбировала таким образом, что с каждым движением ее пальца я мог видеть внутреннюю часть раковины, некогда вызывавшую у меня столь сильное волнение. Другая, раскинувшись на застеленной черным атласом кровати, раздвинув ноги, представляла мне обратную сторону предыдущей картины. Третья заставила меня лечь на пол между двумя стульями и, поставив на стулья ноги, присела, и ее пизда оказалась прямо перед моими глазами. Находясь в этом положении, она принялась ублажать себя с помощью годмише, в то время как еще одна сестра, устроившись передо мной, самозабвенно еблась с самым похотливым из наших монахов, голым, как и она, и расположившимся таким образом, чтобы я видел в подробностях, как хуй его преподобия входит в ее пизду, подобно тем таранам, кои ударяли некогда в ворота какой-нибудь крепости. Вот такие сладострастные картины, то все одновременно, то по очереди, были предложены моему взору.
Наконец, меня голым уложили на скамью, одна сестра уселась верхом мне на грудь, таким образом, что мой подбородок упирался в складки ее щелки, другая уселась мне на живот, третья, сидевшая на моих бедрах, старалась вставить мой хуй себе в пизду. Две другие разместились по обеим сторонам от меня так, что я держал по пизде в каждой руке, и еще одна, та, у которой была самая прекрасная грудь, устроилась у меня в голове и, склонившись, поместила мое лицо у себя между грудями. Все были голыми, все мастурбировали, спускали, мои руки, живот, бедра, хуй — все было залито любовным нектаром, я буквально плавал в нем, но мой собственный сок отказывался течь. Это была последняя церемония, которую ко мне применили ввиду моего необычного положения. Но несмотря на всю ее экстравагантность, она, как и все предыдущие оказалась бесполезной. Меня признали человеком конченым и оставили на милость матери-природы.
Пребывая в таком плачевном состоянии я однажды прогуливался по саду, размышляя о своей печальной участи. Там я и встретил отца Симеона, человека значительного, поседевшего в трудах любовных и застольных и, подобно старцу Нестору, неоднократно видевшего обновление монастыря.
— О, сын мой, — сказал он, приобнимая меня за плечи, — я вижу, что печаль ваша велика, но я бы не стал на вашем месте так тревожиться. Длительные размышления и жизненный опыт помогли мне открыть одно средство, которое может вернуть вам чувствительность к наслаждениям — этот сладострастный пыл, отличающий настоящего монаха. Ваша болезнь тяжела, но и для самых безнадежных болезней найдутся верные средства.
Жестокая природа ограничивает наши силы, хотя, справедливости ради, надо отметить, что с монахами она обходится как с любимыми детьми. Но и нас, людей более устойчивых и способных к любовным утехам, нежели человек простой, может подкосить слишком разгульная жизнь, и именно это она стала причиной вашего разочарования. И чтобы пробудить утраченный аппетит, вам следует воспользоваться особо сочным плодом, и я не знаю блюда лучше, чем прихожанка.
Его преподобие сообщал мне свой секрет таким менторским тоном, что я не смог удержаться от смеха.
— Я говорю совершенно серьезно, — заметил он. — Это не пустая болтовня. Ей-богу, вы все-таки еще очень молоды. Вы и понятия не имеете, какими способностями обладают прихожанки для разжигания угасшего пыла. Они способны на все, я сам это испытал и знаю, о чем говорю. Да, сын мой, я их много переебал! Где те счастливые времена, когда я сотрясал своды монастыря стуком своей кровати? Никто больше не говорит о могучем отце Симеоне. Теперь я всего лишь старая развалина с холодной кровью, у которой дрожит голос, прерывается дыхание, отказывают ноги, яйца сморщились, а хуй высох и умер.
Мне безумно хотелось отпустить в адрес отца Симеона какое-нибудь колкое замечание, но мне не хотелось злить его, поэтому я сдержался.
— О, сын мой, — продолжал отец Симеон, — вы еще в счастливом возрасте, созданном для наслаждений, так пользуйтесь же этим. Я пользовался, пока не прошло мое время. Отныне меня занимает более важная забота — вечная жизнь. Тем не менее я не отказываю в своих советах тем, кто нуждается в них, как например вы. Вот что я скажу — ты ни на что не годен, если можешь удовлетворить только себя. Единственное средство вырвать вас из летаргического сна — соблюдать режим, то есть воспользоваться прихожанкой, а чтобы до нее добраться, следует получить разрешение исповедовать. Последнее я беру на себя. Монсеньор оказывает мне честь и ценит меня. И лучшее на что я могу употребить его расположение к себе — это помощь вам, мой друг. А остальное — в ваших руках.
Я поблагодарил святого отца за столь любезное предложение и, не слишком веря в эффективность средства, попросил его преподобие похлопотать об этом. Он пообещал мне помочь.
— Это еще не все, — продолжал отец Симеон. — Прежде чем вы вступите на этот путь, вам понадобится руководитель, чтобы давать вам советы. Мне хочется вам помочь. Присядем на эту скамью и побеседуем.
Мы сели, и его преподобие, хорошенько откашлявшись, дабы больше ни на что не отвлекаться, начал свою речь.
— Вам наверняка известно, сын мой, что такой замечательный обычай, как исповедь, появился у нас благодаря нашим предкам, тем первосвященникам и монахам, что жили в незапамятные времена. Таким образом, они оставили нам самое прекрасное наследство, какое только отцы могут оставить своим детям. Наследство, доходы от которого зиждятся на легковерии простых людей, аккуратных плательщиков, безгранично набожных арендаторов, никогда не забывающих копить причитающиеся церкви деньги.
Я всегда восхищался гениальностью этих прославленных основателей. В те суровые времена священники не знали богатства, и бедные монахи, затянув потуже пояса, надеялись, что их нуждам послужит доброта верующих. Но как только они придумали исповедь, все тут же изменилось. К нам потекли деньги, мы покинули наши пустыни и двинулись в города вновь объединяться с остальным человечеством. Под сенью Божественного суда наше богатство неустанно возрастает. Тысячи благодарностей счастливым изобретателям этого благочестивого метода, на который Господь проливает Свою благодать вот уже столько веков! Аминь.
Я не стану рассказывать вам о преимуществах исповедника. Вы сами увидите, что управление человеческим сознанием не такое уж неблагодарное занятие. В нем под степенным и благочестивым видом скрываются знание человеческой души, побуждающие ее усилия и воодушевляющие ее страсти. Здесь понадобится много скрытности, много кротости, некоторая снисходительность к слабостям, которые следует прощать. Взамен вы получаете людскую благодарность, похвалы, ласки женщин. Женщины просто обожают исповедников. Господь, которого они молят о милосердии значит для них гораздо меньше чем исповедник, проводник их молитв. Я не могу сказать, на кого именно вам следует обратить внимание, пусть ваши собственные инстинкты подскажут вам это. Но один совет все же дам: безжалостно ощипывайте старых вдовушек, этих святош, приходящих на исповедь не ради божественного благословения, а для того, чтобы поглазеть на молодого красивого монаха. Прошу вас только щадить красавиц, ибо я так и поступал. Но с них можно взымать плату совсем другой монетой.
Например, юная девушка ничего не может пожертвовать церкви, зато лично вам она может принести в жертву свою девственность, а это гораздо более ценно. В этом случае вам придется применить сноровку, дабы украсть у нее эту прелестную драгоценность. Советую особое внимание обратить на юных святош. Мне почему-то кажется, что только они и смогут вас исцелить. Однако будьте осторожны! Не поддавайтесь пылкости, внушенной вам надеждой на выздоровление, и бегите, даже не пытаясь объяснить свои чувства, как это принято в свете, от особы, у которой страсть никогда не преобладала над предрассудками воспитания. Такая женщина одолеет вас с полуслова, ее сердце уже знает обо всем задолго то того, как вы поведаете ей о вашем желании. Такое не свойственно лишь юной девушке, и это не только более трудная, но и более сладкая победа. Сейчас я набросаю вам возможные варианты.
Естественную склонность к любовным наслаждениям вы обнаружите во всех девицах. Величайшим искусством является умение управлять этой склонностью. Та, что скрывается под скромной одеждой, и обманывает своим робким видом, потупленным взором и степенной походкой, на самом деле таит в себе тлеющий огонь, готовый воспламениться при первом же дуновении любовного ветра. Стремясь найти в подобной связи, тайна которой надежно укрывает от злословия, все мыслимые наслаждения, девицы весьма вяло сопротивляются первым же вашим атакам. Еще немного, и победа за вами.
Другие, менее темпераментные, менее пылкие, лишь отточат ваше искусство. С ними чередуйте любовные ласки с внушениями наставника. Разожгите их естество искусными разговорами, ловко поинтересуйтесь успехами, которых они достигали в науке доставлять себе наслаждение. Незаметно приподнимите вуаль, скрывающую от скромниц неизведанные утехи. Откройте им все тайны любви, нарисуйте самые сладострастные картины, возбуждающие и воспламеняющие их чувственность. Чтобы раззадорить их, расскажите им о самых пикантных позах и ситуациях.
Вы, быть может, возразите, что подобное искусство трудно постичь на практике. Вовсе нет, нужна только сноровка.
Согласен, было бы опасно в открытую поощрять их желания, ибо, сколько бы мы ни убеждались, что они уже готовы ответить тому, кто их приласкал, рассудок по некотором размышлении все-таки одерживает у них верх над чувствами. Этот суровый рассудок, признающий лишь самые строгие правила, открывает им глаза на опасность, которой можно было бы избежать, отвергая ваши советы. Но существует тысяча средств, способных привести в согласие их сердце и разум. Описывайте им картины наслаждений — не столько для того, чтобы побудить их отдаться вам, сколько чтобы их совратить. Настаивайте на пользе наслаждений, не останавливаясь на их последствиях. И тогда, сколько бы их разум не сопротивлялся, посеянные вашими словами впечатления, рано или поздно принесут свои сладкие плоды.
Эти впечатления отныне будут самыми сильными, они будут упиваться ими, лелеять их, захотят вкусить описанных вами наслаждений, отступят, опасаясь уступить, и вновь вернутся — вот подходящий момент. Жалейте девиц, потакайте их слабостям, умиляйтесь вместе с ними. Только, упаси Господь, не читайте им нотаций, уверяйте, что сама природа на их стороне, разрушайте навязанные обществом предубеждения, заставьте их признать, что не так уж страшно потакать своим наклонностям. Объясните, что благосклонность, которой девица может одарить своего возлюбленного, нисколько не обременительна, когда хранится под покровом тайны, что благодаря произошедшим с ней переменам она лишь станет еще красивее, еще желаннее. Можно еще сказать, что хранить свой цветок слишком долго — опасно для здоровья, ведь он увядает день ото дня, а его хрупкость — лишь плод нашего воображения и ни один муж, если таковой имеется, при всей его подозрительности, никогда не сможет догадаться, что его больше нет. Можно прибегнуть к иносказаниям и убедить ее, что существует тысяча способов избежать того, чего так боятся девицы, а именно беременности, и что вам эти способы известны.
После этого прервите свою речь и посмотрите ей в лицо: вы заметите, что оно пылает, глаза сверкают, вы увидите, что крепость готова сдаться. Позвольте вашей руке небрежно упасть девице на грудь, надавите, нежно сожмите, устремите на красавицу страстный взгляд, и вскоре вы услышите вздохи — верные доказательства душевного смятения. Присоедините к ним свои вздохи, прильните к ее устам и предложите себя в качестве утешителя ее горестей. Осознание того, что происходит у нее в душе, заставит ее вам довериться: какой смысл краснеть от того, что слабеешь в присутствии мужчины, если ему известна эта слабость, и он готов ее простить.
Беседа с отцом Симеоном столь сильно воспламенила мое воображение и пробудила в моем сердце такие трепетные чувства, что я больше не сомневался в целительной силе его способа, который сперва рассматривал лишь как шалость. Я напомнил святому отцу о своей просьбе и на этот раз я был гораздо настойчивее. И уже скоро с его помощью, я получил вожделенную должность.
Мне не терпелось выступить посредником между грешниками и Спасителем. Я рисовал себе восхитительные картины, как буду принимать исповедь у робкой девицы, не дающей выхода своему темпераменту. Я был в исповедальне, чтобы приступить к делу.
Говорят, один великий философ боялся выходить из дома и целыми днями сидел взаперти, потому что как-то утром первой ему на глаза попалась старуха. Если бы я был похож на этого философа, то сбежал бы из исповедальни в первый же день. Однако я постарался набраться стойкости против скуки, неизменной спутницы старушечьей исповеди моей первой клиентки.
Я терпеливо сносил поток россказней, на которые отвечал нравоучениями, весьма утешительными благодаря такой ловкой лести, что моя старуха в восторге готова была тут же осыпать меня знаками своего внимания, если бы, к счастью, между нами не оказалось решетки. Тогда, желая вознаградить меня, она поклялась, что всегда будет исповедоваться только мне одному, несмотря на все возможные попытки других духовников разлучить нас.
Судя по довольному виду, она как нельзя лучше подходила к разряду тех старых святош, о которых мне говорил отец Симеон. Я решил воспользоваться ее чувствами, не сходя с места. «Итак, — сказал я самому себе, — удачного ощипывания». Для начала следовало прощупать почву: старуха моя была изрядной болтушкой, и я ловко вывел ее на разговор о семье. Сначала ругательства в адрес изменника-мужа, растратившего к тому же ее состояние. Достойная дама, похоже, была уязвлена в самое чувствительное место. Следующий поток брани — на голову мошенника-сына, последовавшего примеру своего вероломного отца. Все похвалы достались дочери, в которой старуха находила все свое утешение. По ее словам, девушка обладала редкостным благочестием, ангельским характером и почти все время проводила у себя в комнате, дабы как можно меньше соприкасаться с этим нечистым миром. Словом, это девица, чье единственное занятие и радость составляют труд, и молитвы и которая выходит из дому только лишь затем, чтобы отправиться в церковь.
— О, дорогая моя сестра! — вскричал я тоном Тартюфа. — Как же вы должны быть счастливы, видя свое повторение в подобном создании! Но в какую церковь ходит эта святая девица? Не в нашу ли? Я был бы счастлив, если бы мог вдохновиться ее примером!
— Вы каждый день встречаете ее здесь, — отвечала старуха. — Но как бы ни потрясало всех ее благочестие, ее красота потрясает еще больше; впрочем, стоит ли говорить о красоте с вами, человеком святым? Вам это должно быть безразлично.
— Ах, дорогая моя сестра, мы были бы несправедливы, если бы отказались от законного восхищения красотой созданий Господних, особенно когда их мирские достоинства дополняются добродетелями небесными.
После подобного замечания моя старуха, ловко мной направляемая, нарисовала портрет своей святой, и я узнал в нем пикантную брюнетку, регулярно посещающую все наши службы. «Ты был прав, отец Симеон, — сказал я себе, — вот и обещанная прихожанка. Прибережем ее, она может нам пригодиться». Разумеется, я испугал бы мать, если бы при первой же беседе обязал ее заставить дочь ходить ко мне на исповедь. Я сделал это на втором сеансе и, дабы окончательно убедить мою старуху, отпустил ей все грехи, как прошлые, так и настоящие. Я охотно дал бы ей отпущение грехов будущих, если бы она того пожелала, — мне-то это ничего не стоило. А пока я порекомендовал ей почаще приходить очищаться в водах покаяния. Так закончилась моя первая исповедь.
Мне кажется, я так и слышу, как мои читатели подбадривают меня:
— Что ж, дом Бугр, вы на правильном пути и, конечно, теперь сможете избавиться от приключившегося с вами недомогания!
Да, читатель, да, не успел я напустить на себя святость, как она тут же подействовала. Радуйся, Боже! Сколь сильно благочестие! Я уже достаточно возбужден, и предполагаю, что вскоре возбужусь еще больше!
На следующий день я не преминул отправиться на службу, сами понимаете, с какими намерениями. Я увидел свою брюнетку, молящуюся со всем пылом непорочной души. Вот, сказал я себе, сие очаровательное дитя, этот образец всех добродетелей! О, что за наслаждение будет вкусить столь лакомый кусочек! Как сладостно будет преподать ей первый урок любовных утех! Виват! Я исцелился, я возбудился подобно кармелиту; почему я не сказал «подобно целестинцу»? Неужели кармелитов обуревают большие желания? Но вот я замечаю, что моя прихожанка смотрит на меня. Неужели ее мать говорила ей обо мне? Дабы погасить огонь, который во мне разжигал один ее вид, я хотел поскорее заняться онанизмом. А ее взгляд, доставивший мне такое наслаждение, был, вероятно, всего лишь проявлением набожности.
Я самоудовлетворился и сорванное удовольствие, испытанное мной при виде своей прихожанки, придало мне уверенности в том, что я смогу достичь и большего. Я ожидал счастливого случая, и он представился мне несколько дней спустя.
Однажды я зачем-то вышел из монастыря, а когда вернулся, привратник, открывая дверь, сказал, что в исповедальне вот уже два часа меня ожидает юная дама, желающая говорить только со мной. Я немедленно помчался туда, и каково же было мое удивление, когда я узнал свою прихожаночку! Едва увидев меня, она поспешно бросилась к моим ногам.
— Ох, пожалейте меня, святой отец! — воскликнула она, заливаясь слезами, что помешало мне заговорить с ней.
— Что случилось, милое дитя? — спросил я, услужливо поднимая ее. — Доверьтесь мне. Господь милосерден. Он видит ваши слезы, и они уже возымели свое действие. Он простил вас, а теперь откройте свое сердце вашему исповеднику.
Она попыталась заговорить, но разрыдалась с новой силой и без сознания рухнула в мои объятия. Потрясенный случившимся, я чуть было не свалял дурака, вознамерившись позвать на помощь. Я даже сделал несколько шагов к выходу, но по здравому размышлению остановился. «Куда ты идешь, — спросил я себя, — разве не надеялся ты на подходящий случай?» Я приблизился к моей прихожаночке, расшнуровал ей корсет и раскрыл грудь: никогда еще я не видел столь прекрасной груди. Расстегивая красавице платье и сорочку, я и не надеялся на столь божественное зрелище. Передо мной предстали два полушария, огромных, белоснежных и крепких, словно мрамор. Мне захотелось их стиснуть, я принялся целовать их, я прижимался к ним лицом, я целовал губы моей красавицы и впитывал ее дыхание. Внезапно, охваченный порывом, которому и сам не смог бы дать объяснения, я кинулся к двери, ведущей на улицу. Я притворился, что открываю и закрываю дверь, как если бы вышел позвать кого-нибудь. Затем вернулся к моей прихожаночке, схватил ее в объятия и любовно сжал. Внезапно меня охватила дрожь, я отпустил девушку, взволнованно оглядел ее и вдруг, озаренный пришедшей мне на ум идеей, подхватил красавицу на руки.
— Любовь, — воскликнул я, — помоги мне!