Их дом в центре города — один из отстроенных заново, квартира на четвертом этаже.
Юля любила глядеть на город ночью. Над городом висела луна. Он был не так безобразен, развалины скрадывались. Сейчас она думала не о городе, едва-едва начинавшем оживать, она вспоминала такую же ночь четыре года назад. С тех пор как умерла надежда, она запретила себе вспоминать о той ночи. Слишком дорого стоили воспоминания, слишком много с ними похоронено.
«Не смей», — приказала она себе, стискивая зубы, стараясь задавить тревогу в самом начале. Она взялась за виски и крепко зажмурилась, затем отодвинулась от окна. В глазах потемнело, она несколько минут ходила по комнате, натыкаясь на вещи и стены. Она вспомнила о матери и кинулась к ней. Зоя Константиновна спала. Юля остановилась у ее кровати, натягивая на плечи старенькую короткую сорочку.
— Мама, — позвала она, дрожа всем телом. — Мама! — почти закричала она, из последних сил стараясь сдержаться. — Мама!
Зоя Константиновна, сдвигая худыми ногами одеяло, села.
— Что с тобою, Юленька? Господи, ты не заболела ли? Да скажи, что?
— Мама, — опять услышала Зоя Константиновна голос дочери, и у нее начали медленно деревенеть больные ноги. — Это он, он, он!
— Кто? — со страхом спросила мать.
— Дима Поляков. Ты понимаешь? Поляков, тот самый Дима Поляков.
Зоя Константиновна никак не могла нащупать ногами теплые туфли.
— Просто невозможно, — сказала Юля. — С ума сойти. Невозможно, чтоб он нашелся таким. Я не хочу этого, не могу. Да не смотри же на меня так, я не больна, я совсем здорова.
Зоя Константиновна справилась с туфлями и встала. Она уложила Юлю в свою постель насильно.
— Укрой меня, холодно.
— Воды выпьешь?
— Холодно, не хочу.
— Сейчас чаю согрею. Не надо, доченька.
— Не хочу. Это пройдет сейчас.
— Конечно, пройдет. Обязательно пройдет. Поплачь, дочка. Никто не видит, а я не в счет. Поплачь, не держи в себе.
— Не могу, — донеслось до нее. — Не могу.
— Ну хорошо, хорошо, не надо. Постарайся уснуть. Закрой глаза и считай до тысячи. Или вспоминай. Помнишь стихи? Жуковского или Тютчева.
— Как — Тютчева? Почему — Тютчева? Совсем не помню.
— Вечная твоя занятость. Очень музыкальный поэт, с прекрасным, редким талантом. Нельзя столько работать. И дома по ночам сидишь, книги, книги. Весь месяц чтобы не притрагивалась, не разрешаю. А сейчас спи, дочка. Всё обойдется. Спи, родная, спи.
— Спать? У нас так мало света… Смотри, совсем темно, как в подвале. Надо сменить лампочку. Поярче бы.
— Конечно, завтра же куплю. Спи.
Зоя Константиновна готова была сказать: «Баю-бай». Она сделала бы все, но что она могла?
Луна скатывалась на горизонт, и город медленно погружался в предрассветную сухую темень. Земля просила дождя. Земля задыхалась, а дождя все не было.
— Ложись, мама, я пойду к себе…
— Побудь еще, успокойся, Юленька.
— Мне уже лучше. Хочу побыть одна.
— Ну, иди, иди. Посмотришь, все устроится.
— Да, конечно. Спи, мама, не беспокойся.
— Иди, иди, доченька. — Зоя Константиновна прикоснулась к щеке дочери губами: — У тебя температура…
— Нет, нет, спокойной ночи, мама.
Юля поднялась, тронула мать за руку, прошла в свою комнату, плотно прикрыла дверь и сразу легла на кровать навзничь. Слез по-прежнему не было, в глазах словно все высохло, только веки вздрагивали.
«Что такое со мной?» — подумала она с мучительным желанием выплакаться, закидывая руки за голову.
«Нервное… Хватит, хватит».
В раскрытое окно душно пахнуло не успевшим и за полночь посвежеть воздухом города.
«Когда мы последний раз виделись?»
«Чертик, чертик, поиграй, да опять…»
«Да, да, осенью сорок второго… Я передала ему схему немецких укреплений по Острице… И облава…»
«А еще раньше?»
«После начала войны, раньше уже не видела. Знала, что его перебросили через фронт в Осторецк, а видеть так и не пришлось».
«А еще раньше?»
«В тридцать девятом, в декабре, точно. Он приехал на полмесяца на побывку. И мы тогда страшно, в первый раз за всю жизнь, поссорились. Показалось, что он вел себя слишком настойчиво. А почему, спрашивается, настойчиво? Ведь он просто перестал быть мальчиком. А сама я… Да, я говорила, что мне нужно окончить институт… Какой глупой можно быть в девятнадцать лет! Институт… Так и не кончила, не хватило одного года…»