…Когда Гаврош вошел в душную комнату, раскрашенная девица захлопала в ладоши:
— За смертью его посылать!
Компания оживилась, придвинулась ближе к массивному столу.
Гаврош вынимал и ставил бутылки на стол.
— Пойду картошки поджарю. — Мать Гавроша поднялась, вышла.
— Денис Петрович, пойди-ка… — Гаврош направился в другую комнату, хитро подмигнул. Денис Петрович прошел следом, прикрыл дверь.
— Смотри… — Гаврош начал вынимать из-за пазухи и швырять на кровать пачки денег.
Денис Петрович окаменело смотрел, взял пачку, другую, повертел в руке, спросил хрипло:
— Откуда?
— В магазине никого не было. И кассирша куда-то убежала. — Гаврош нервно хихикнул.
— Кто видел?
— Я ж говорю, никого не было.
— А Милка? И этот… Робертино?
— Робертино раньше ушел. А Милка не видела вроде…
— Вроде или точно не видела?
— Да нет, спиной стояла… Если б увидела, перепугалась бы. Будь спок, Денис Петрович. Все чисто.
— Ну ладно, — Денис Петрович собрал пачки, затолкал их под матрац. — После пересчитаем. С почином тебя. — И он протянул Гаврошу руку. — Улов солидный.
Гаврош улыбался, гордый, довольный…
…Робка прибежал к ее дому, пулей взлетел на третий этаж, распугивая лестничных кошек, и остановился перед дверью. Один звонок и четыре таблички под ним. Робка нашел нужную, надавил кнопку три раза. В квартире стояла тишина. Потом он услышал смутные шаги и от страха попятился к лестнице. И ринулся вниз. Он успел проскочить один пролет, как услышал Милкин голос:
— Робка, ты?
Он остановился, задрал голову и увидел Милку, перегнувшуюся через перила. Распущенные волосы свесились вниз и почти закрывали лицо.
— Ты чего, Робка? — приглушенным голосом спросила Милка.
— Ничего… так… — Он стал медленно спускаться.
— Чего «так»? — Она тихо рассмеялась. — Заходи, раз пришел.
Робка взлетел наверх, перемахивая через три ступеньки. Она откинула с лица густую прядь, запахнула короткий, до колен, халатик и с улыбкой смотрела на него. На площадке последнего этажа истошно взвыла кошка. Милка вздрогнула и от испуга прижалась к нему всем телом. Он жадно искал ее губы, его худые руки подростка сжимали, мяли ее податливые плечи…
…Потом она вела его по квартире бесконечным темным коридором, держа за руку. В темноте Робка натыкался на какие-то ящики, табуретки, опрокинул пустое ведро.
— Ну, медведь… — шептала Милка и прыскала от смеха.
На грохот отворилась дверь в одну из комнат, темноту разрубила желтая полоса света, и сонный женский голос спросил:
— Кто там углы сшибает? Кому черти спать не дают?
— Это я, тетя Вероника, — негромко ответила Милка.
— А с тобой кто? — приглядевшись, спросила тетя Вероника.
— Черт, который спать не дает, — приглушенно хихикнула Милка.
— Так ты ему валенки надевай на копыта! — И дверь захлопнулась.
Пройдя еще несколько шагов, Милка толкнула дверь, нашарила выключатель — и вспыхнул свет. Милка втащила его в каморку-кладовку без окна. Вдоль стены — старая кушетка, застланная пестрым одеялом, маленькая тумбочка, на которой рядком стояло несколько книг, флакончики с духами «Красная Москва», патрончик с губной помадой, коробка с тушью для ресниц, дешевые серьги, еще какая-то ерунда. Зато, если взглянуть на стены, то глаза разбегались. Стены были сплошь оклеены обложками от «Огонька». Главным образом артисты театра и экрана. Тут и Клара Лучко из «Кубанских казаков», и Петр Алейников из «Большой жизни», и Николай Крючков из «Парня из нашего города», и Марк Бернес из «Двух бойцов»… Робка молча рассматривал портреты знаменитостей.
— Это мой «пенал», — тихо сказала Милка.
— Что?. — не понял Робка.
— «Пенал». Я сюда прячусь, когда мне совсем плохо.
— А сестренка с братишкой где?
— Спят в комнате… Скоро отец придет. Он сегодня во вторую смену.
— А где работает?
— В артели инвалидов, на Зацепе. Плюшевых мишек шьет… другие разные игрушки-зверюшки. — Она смущенно улыбнулась.
— Ты же говорила, он танкистом был?
— Был танкист… — Она стояла совсем близко от него, и Робка видел, как блестят ее глаза, слышал ее шепот: — Робка, Робочка, зачем мы с тобой познакомились, не пойму никак… Вот чует сердце, на беду…
— Мила… — Он нашел в темноте ее плечи, уткнулся лицом в рассыпавшиеся волосы, и они стояли неподвижно, боясь шевельнуться.