Родриго Пола продолжал:
— Поймите меня правильно. Я люблю поэзию…
— А поэзия тебя любит? — послышался глухой голос у него за спиной. Это был Икска Сьенфуэгос.
— Это Икска Сьенфуэгос?
— Пренеприятный субъект, дорогой принц. Вездесущий и незримый, как бог. Имеет свободный доступ на официальные приемы, в салоны high life и в гостиные магнатов. Не поймешь, то ли он волшебный мозг какого-нибудь банкира, то ли альфонс, то ли просто наркоман. Словом, еще одна курьезная фигура, характерная для дисгармонического мира, в котором мы живем.
Гус оправил свой пиджак из красного вельвета.
— Гармония, гармония, princeps meus! Вот греки понимали, что гармония — высшая ценность. В гармонии разрешаются противоречия. Если главное — это гармония, то, ты можешь любить кого хочешь, не в пример мещанам, которые настаивают на том, чтобы ты спал с толстыми, вонючими бабами. От мужчины никогда не воняет.
Принц Вампа кивал из окутывавшего его облака дыма. Шарлотта Гарсиа, которая в эту минуту снова присоединилась к ним, засмеялась, поднося к губам рюмку «мартини»:
— Что ни говорите, но стыд — это вопрос освещения. Если бы вы знали, какая смелость для меня прийти к Бобо; мы не в ладах с Лалли. Но когда она приедет, я скажу ей всю правду: что она порочное существо, что она причинила мне боль, но что я обожаю ее. О, последний из Вампа! Я так устала, мне так надоело все! — Шарлотта поглаживала себе горло, как заклинательница змей. — До чего хочется разбить чье-нибудь семейное счастье! Бобо совсем сошел с ума — зачем ему понадобилось приглашать всех этих никчемных молодых литераторов? Посмотрите только на них. Никакой уверенности в себе, настоящей sans façons. Мы живем в маленькой Африке! Joie de vivre и тому подобное, все это очень хорошо, но коктейль есть коктейль и должен иметь практический результат. Бобо все еще не понял, что нынешние нувориши — это завтрашняя аристократия, как нынешняя аристократия — вчерашние нувориши.
— А позавчерашняя аристократия? — спросил уязвленный принц Вампа.
— Ах, дорогой, — отпарировала Шарлотта, ущипнув за бескровную щеку родовитого собеседника, — как раз она не в счет: по крайней мере в Мексике это нынешняя мелкая бюрократия. За исключением, разумеется, таких, кто, как ты, слишком занят, чтобы работать, и, кроме того, не будем забывать эту маленькую деталь, фигурирует в Готе… Но посмотрите-ка, кто вошел! А ведь какая красавица была! Посмотрите на эти морщинки у глаз, о-ля-ля!
Наташа, закутанная до ушей в зеленый бархат, набеленная, как луна, в золотом тюрбане эпохи шимми, увенчивающем ее «Kiss-me-quick», вошла с уверенностью женщины, которая с 1935 года была царицей карнавалов в Сан-Фермине, сердце международного пляжа Мексики. Несколько молодых писателей освободили самый комфортабельный диван в гостиной.
Наташа села и огляделась.
неизменный ритуал; желтый свет, добропорядочность и сдержанность. Теперь голубой: подыскиваются предлоги, начинается шушуканье, подготавливаются тактильные элементы этой ночи. Скоро их разберет. Вон Пола, смакует пятый «дайкири». Думает: «Я стою побольше, чем они. Я могу позволить себе роскошь побыть среди них, пока они мне не надоедят». Не терять его из виду. Опять пошел дождь. Первая ласточка: Сильвия поднимается вслед за Пьеро… Икска Сьенфуэгос улыбнулся.
Сильвия, воспользовавшись темнотой, подошла к Педро Казо. Она нервно вертела в руках бриллиантовую пудреницу.
— Минутку, Пьеро…
Казо потрепал ее за ухо.
— Опять минутку, дорогая? Наша дружба сложилась из минуток. Я не люблю женщин, предлагающих себя, понимаешь? Посмотри на Регулеса. Он грозен, как нибелунг. Избавь меня от семейных сцен. Adieu, adieu.
Наташа, наблюдавшая за ними с дивана, улыбнулась, разгадав, что происходит. Ей было все это не внове. Бедный Пьеро. У него уже редели волосы.
Норма Ларрагоити вошла в ту самую минуту, когда Бобо менял голубое освещение на зеленое. Еще ярче засверкали ее драгоценности, coup de soleil волос, золотые подвески, фиолетовые веки.
Родриго Пола поспешно отошел от группы, в которой стоял.
— Ой, Пичи, — шепнул Казо из-за облачка дыма, источаемого сигаретой «Кравен», — нашему милому Хуниору нужна чашка крепкого кофе, а может быть, и кое-что еще. Помоги мне отвести его в туалетную. Zitti, piano.
Хуниор сиплым фальцетом кричал каждому, кто приближался к бару:
— О-о-ой, какой сюрреалист; о-о-ой, какой хайдеггер-р-ровец! — И распевал, махая руками: — Lemme go, Emelda, dahling, you’re biting mah fingah.
— Как неприятно! — заметила Пичи. — Как вы думаете, чем вызывается эта потеря контроля над собой? Адлер считает…
Хуниора положили на кровать, и он тут же заснул.
— Ну вот, больше он уже не доставит хлопот. Посидим, посмотрим, как он спит. Бедный Хуниор! Существует снобизм, основанный на открытии, что Санта-Клауса не существует. Как может такая умная девочка, как ты…
— Зачем вы так говорите, сеньор Казо? Хуниор научил меня…
— Сеньор Казо, сеньор Казо! Зови меня Пьеро, как все. Можно подумать, что ты меня боишься.
— Вежливость не мешает…
— …пылу, — Пьеро взял Пичи за бедра и медленно поцеловал ее в шею.
— Хм-м-м-м-м-м.
— Моя королева, ты девственна?
— Пьеро! Шалости шалостями… хм-м… но сначала надо подготовиться интеллектуально, а потом… хм-м-м-м-м… наслаждаться жизнью… — Голос Пичи слабел и прерывался, словно просачивался сквозь толстый фильтр.
— Mens sana in coprore insana.
— А вдруг кто-нибудь войдет? Пьер, ой, Пьеро, моя накидка! Мои пуговицы!
— Я закрыл дверь на задвижку. — Пьеро ощупью нашел штепсель от лампы и выдернул его.
— Пьеро, здесь? А Хуниор?
— Ему покажется, что кутеж в самом разгаре и он напропалую веселится… Иди ко мне, моя радость.
— Ах, Пьер, Пьеро!
— Madonne, ma maîtresse… et cetera, et cetera… au fond de ma détresse…
— Хм-м-м-м-м…
Наташа провела руками, искрещенными голубыми венами, по твердым белым скулам. Под высоким, до ушей, бархатным воротником потрогала шею. Испытала такое ощущение, будто касается ослабленных струн виолончели. Увидев, как Пьеро и эта девушка, похожая на Наташу былых времен, направляются в туалетную, она представила себе все. Вспомнила Пьеро 1935 года, обольстительного молодого человека, в котором было что-то байроническое, и женщину в расцвете красоты, блистающую в европейских столицах, на пляжах, в толпе любовников. Не смогла сдержать хриплого стона. Закутанная в бархат, она встала и вышла, сверкая глазами, из шумной гостиной, погруженной в полутьму.
В баре «Монтенегро» сквозь жужжание голосов едва прорывался тонкий звон бокалов. Вентиляторы взбалтывали запахи мягкого ковра, косметики и джина. То к одному, то к другому столику официант подносил телефон, и посетители назначали свидания, извинялись, заказывали билеты в агентстве Кука. Привычно поведя плечами, Кукита скинула меховую накидку на спинку стула.