Впрочем, повторяю, лучше подохнуть, чем жить в этой могиле, да еще на правах раба. Я буду рад уже и тому, что моя подруга сдержит свою клятву, и тем или иным путем эта рукопись дойдет до сведения культурных людей, которые рано или поздно превратят этот остров в музей и, может быть, будут мне благодарны за то, что..
Шум шагов, звон оружия, ропот глухих голосов заставили Колгуя торопливо спрятать недочитанную рукопись. Огромное желтое солнце вздымалось над островом. На фоне багрового неба силуэты доктора и окружавшей его толпы вычертились необычайно отчетливо. Они спускались к берегу неторопливо и важно, сопровождая почетного гостя.
Колгуй встал, разглядывая этих странных людей, о которых повествовал на пергаменте несчастный топограф. Старый охотник, ошеломленный прочитанным, чувствовал себя, как во сне. Только спокойный вид доктора удержал его от немедленного бегства, но и это не помешало ему осторожно вытянуть со дна лодки старую, верную двустволку, опершись на которую поджидал он конца своего мнимого жуткого сна.
Доктор, облаченный все в тот же, отливавший на солнце всеми цветами радуги, шелковый халат, сошел первым на берег. Седобородые жрецы окружали его. Длинные плащи, свисавшие с их плеч, придавали им величественность. За ними стояли мужчины более молодые. Среди них находилось несколько воинов. Сзади толпились женщины. Детей не было видно вовсе, хотя на проводы доктора стеклось почти все население острова.
Прощальные речи гостя и провожавших были не длинны. Они были прослушаны всеми в благоговейном молчании.
Когда доктор направился к лодке, жрецы затянули унылую песню. Может быть, это был гимн солнцу? Его немедленно подхватили все мужчины и женщины.
Доктор ступил на нос лодки и поднял руки для приветствия. Колгуй облегченно вздохнул: конец мнимого сна приближался и, сверх всякого вероятия, он не мог не быть благополучным. Старый охотник, опершись веслом о берег, был готов по маленькому знаку доктора оттолкнуться и погнать лодку прочь.
И вдруг в ту же минуту, прерывая стройное пение отчаянным стоном, женщина в синем плаще вырвалась из толпы и, нарушая благочиние, бросилась на колени перед седобородым жрецом. Она в безумном волнении рассказывала что-то, махала руками, о чем-то просила, чего-то требовала.
Колгуй замер. Он узнал ее.
Доктор в недоумении слушал крики женщины, потом обернулся к Колгую.
— Разве вы выходили на берег?
— Нет, — буркнул тот.
— Что требует от вас эта женщина?
— Не знаю.
Жрецы приблизились. Доктор перемолвился с ними и тотчас же оглянулся на своего проводника.
— Что вам дала эта женщина?
— Бумажку какую-то..
— Отдайте ее назад, если не хотите остаться здесь навсегда…
Колгуй вынул скомканный пергамент и передал его доктору. Тот, не взглянув на пергамент, вручил его жрецам. Старший из них принял его спокойно, не взглянув на Колгуя, который бормотал себе под нос нелестную для жреца ругань.
Женщина, нарушившая порядок, вернулась в толпу подруг. Они только изумленно отстранились от нее, но продолжали петь, не смея ни одним несоответствующим жестом или словом оскорбить солнечное божество, поднимавшееся над их головами.
Колгуй счел минуту подходящей и, предупредив доктора, оттолкнулся от берега с такой огромной силой, с которой разве мог сравниться только гнев, душивший его.
Он взялся за весла. Лодка понеслась по зеркальной поверхности озера с невероятной быстротой, и скоро стройный гимн доносился с берега уже как далекое эхо.
Дымящийся розовый туман, легко надвигаясь на остров, скрыл и самих певцов.
Доктор опустился на скамью.
Колгуй насторожился, полагая, что тот немедленно потребует от него объяснений всего происшедшего. Но странный путешественник не нарушил ни словом привычного молчания. Он снял свой странный костюм и уложил его в кожаный мешок спокойно и аккуратно. Под халатом, на ремнях оказался фотографический аппарат. Доктор снял и его, уложив в тот же мешок. Затем, отдаваясь во власть теплого утра, он блаженно закрыл глаза и поднял лицо свое так, чтобы косые лучи солнца без помехи могли жечь его.
Колгуй не выдержал этого спокойствия.
— Я думаю, доктор, вы не пойдете со мной на спор против того, что будущей весной божество потребует в жертву к себе именно эту женщину? — воскликнул он, готовый насладиться изумлением своего спутника.
Но тот не открыл даже глаз, хотя счел нужным спокойно подтвердить:
— Вероятно, жребий падет на нее.
Колгуй со злостью налег на весла: вымещал гнев на воде, омывавшей проклятый остров, так как не имел для этого ничего другого под руками.
— Что же вы так-таки и оставите все это?
— А что бы вы хотели предпринять?
Доктор открыл глаза и посмотрел на своего проводника не без любопытства.
Это подействовало на того, как поощрение.
— Как что?! — закричал Колгуй, хлеща воду веслами со страстью и злобой. — Как что?! Надо рассказать об этом, людей созвать… В газетах напечатать…
— Зачем? — холодно спросил доктор.
— Как зачем? Чтобы все знали…
Серые глаза доктора впились в Колгуя с насмешливой ласковостью, но тут же погасли и затянулись, стали непроницаемо покойны и холодны.
Колгуй сжал губы и замолчал. Каменное спокойствие его спутника было непреоборимо. От него веяло холодом тысячелетних лабиринтов, и в первый раз сорвалось с губ охотника резкое слово:
— Да кто вы такой, чорт вас возьми? — крикнул он.
— Путешественник, — просто ответил тот.
— Откуда вы приехали?
— Из Индии.
— Зачем?