Был любопытный аспект этой классовой борьбы, даже при всей её свирепости. Каждая сторона смотрела на другую с ужасом, но это чувство было смешано с комплексом других эмоций: страхом, трепетом, любопытством, даже с изумлением. Существовало что-то романтичное в идее настоящего знакомства с реальным красным. Так, чтобы пойти к нему домой, и сесть, и есть хлеб и сыр, и пить вино с ним. Что ему на самом деле нравится? Что он говорит, когда он не произносит речи? Что он делает? Ланни ответил бы: "Он рисует портреты уличных мальчишек, которых он любит. Они довольно хорошо у него выходят, а люди покупают их в интересах дела".
Джесс Блэклесс сейчас живописью не занимался. У него дрожали руки, он говорил, что мысли об Испании заставляют их дрожать. Был свежий кризис. Оккупанты Франко, которые нелепо называли себя "Националистами" пытались получить права воюющей стороны от Великобритании и Франции, а при их отсутствии они установили блокаду с помощью подводных лодок. Они топили британские и французские суда и суда других нейтральных стран, шедшие в порты лоялистов. Это, конечно, было "пиратством" в глазах всех нейтралов. И это спровоцировало первые признаки реальной решимости со стороны Англии и Франции. Они совместно объявили, что будут топить все подводные лодки в этих водах. В результате чего таинственные пираты внезапно прекратили свою деятельность около берегов Испании.
Так всегда, сказал Джесс, когда занята твердая позиция с диктаторами, они отступают. Хорошо известно, что когда Гитлер отдал приказ вермахту занять Рейнскую зону, его генеральный штаб испугался, и Гитлер приказал, что, если французы окажут сопротивление, сразу отступить. Было бы то же самое с Италией в Абиссинии, и было бы то же самое в Испании, если только Англия и Франция приняли бы решение о предоставлении реального нейтралитета и разрешения правительству лоялистов покупать оружие, как и любой другой стране.
Только тогда, когда Ланни собрался уходить, он заметил как бы совершенно случайно: "Кстати, дядя Джесс, вы выяснили что-нибудь по поводу Шато-де-Белкур?"
— Выяснил, и нет никаких сомнений, что ты прав. Место арендовал нацист по имени Герценберг, и они уволили всех французов, даже рабочих, людей, которые там работали всю свою жизнь, и их отцы до них.
"Ну", — сказал племянник, — "мне кажется, что здесь что-то кроется. Я продолжаю слышать сообщения, что бесследно исчезают то один член подполья, то другой. Предположим, что некоторые из них находятся в oubliettesэтого замка, безусловно, ваша партийная пресса захотела бы знать об этом! Почему вам не найти какого-нибудь умного и надежного товарища, чтобы спокойно поработать над этой темой? Соседи должны знать, что происходит в том месте, и там можно найти способы выяснения. Нацисты должны иметь садовников, шоферов и прочих, и они должны временами выходить из замка, они могут заговорить с женщиной, или кто-то может заставить их напиться".
"Ты изложил обширную программу", — прокомментировал дядя. — "Это будет стоить денег".
— Я знаю, но я чую, что будет сенсация, и я был бы готов поставить хорошую сумму.
— Сколько, например?
— Во-первых, два условия: ты никогда не упомянешь меня никому, кто там будет работать по этой теме, а во-вторых, всю историю будешь держать у себя, пока я не скажу, что её можно печатать. Дело в том, что я получил этот намёк по секрету, и нельзя ставить под угрозу жизнь человека, который может быть заключен в этом месте прямо сейчас. Всё зависит от того, что мы выясним, и сможем ли мы что-то сделать для этого человека.
— Это кажется достаточно справедливым.
— Тогда все в порядке. Я прямо сейчас даю десять тысяч франков, и вы можете рассчитывать на возмещение фактических расходов в два или три раза больше.
''Sapristi!" — воскликнул красный художник. — "По рукам!"
"Вот подсказка для вас", — сказал племянник. — "Обратите внимание, что Шато отдаёт всё в стирку в прачечную снаружи. Может быть, что в этой прачечной станет работать товарищ по партии".
Ланни был в Париже проездом. Рано утром он бросил свои вещи в машину и двинулся на юг по Рут Насьональ. Сотни раз он ездил по этой дороге и знал на ней каждый поворот. С ним ехали Розмэри, Ирма, привидение Мари, но не привидение Труди, потому что она никогда не видела его дом на Ривьере. Большую часть времени она провела в маленькой студии. А теперь она осталась в подземелье под Шато-де-Белкур, где лейтенант Рёрих пытает её. А она, сомкнув руки и стиснув зубы, терпит, а услышав звуки Ça ira, шептала про себя, что Ланни придет, но он не должен, потому что его, несомненно, схватят.
На полпути к месту назначения, Ланни свернул на дорогу, которая шла параллельно Центральному каналу, соединяющему реку Луара с рекой Сона. Одна впадала в Бискайский залив, а вторая в Средиземное море. Это была историческая земля Бургундии, богатая углем и железом, а также вином и оливковым маслом. Район каналов является одной из вотчин Плутона, дымной и закопчённой. В его долинах росли высокие черные трубы вместо деревьев, и вся природа была загрязнена и осквернена. Один из его городов был Ле Крезо, что означает Шурф или Тигель, можно применять оба слова. Сюда сто лет тому назад пришли два брата из Эльзаса и приобрели обанкротившееся литейное производство. Они перестроили его и научились делать оружие. Крымская война пришла в счастливое время, чтобы сделать их миллионерами. Сын одного из них умножил свои богатства во время франко-прусской войны, и внук сделал то же самое во время мировой войны. Чарльз Проспер Эжен Шнейдер знал нужных государственных деятелей, правильных банкиров, а также нужные слова, которые шептал им в уши. Ходили слухи, что его обширная сеть предприятий извлекла шестнадцать миллиардов золотых франков из заработков французского народа.
Шнейдеры построили себе дворец под названием Шато ла Веррьер, что означает Стеклянный дом. Название не соответствовало действительности, так как дворец был сделан из самого твердого камня, который можно было достать. Он стоял на вершине холма над деревней, сжавшейся вокруг для защиты, точно так, как в средние века. Лачуги, в которых жили рабочие, были из материалов и архитектурного стиля, отличного от лачуг, которые окружали завод Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Но принципы, на которых они были возведены, и методы, с помощью которых сообщество управлялось, были почти такими же. Рабочие этого Шурфа или Тигля ненавидели хозяина Стеклянного дома и голосовали за красных при каждом удобном случае. Поэтому хозяин боялся их и финансировал политических заговорщиков, как единственное средство, как он думал, чтобы защитить себя. Производитель шин Мишлен, промышленник Делонкль и землевладелец граф Пастрэ, все они были в списке у Ланни, придерживались тех же взглядов и следовали тем же курсом.
Ланни назначил встречу по телефону, и барон ожидал его на обед. Затем за кофе и бренди Ланни сообщил ему о своем разговоре с Куртом Мейснером, представив его более интимным, чем он был на самом деле. Komponist был впечатлен новостями, которые Ланни сообщил ему, и обещал представить дело нацистским властям. Ланни был на пути на юг, чтобы навестить свою мать, и по возвращении в течение нескольких дней он увидит Курта снова и сообщит о развитии событий.
После этого Ланни говорил о сложной ситуации в британском кабинете в отношении немецкого превосходства в производстве самолетов. Он сослался на состояние дел во Франции на данный момент, ему сказали, что Второе бюро получало такую же информацию о немецкой авиации, а также, что премьер Шотан отнёсся к ней так же, как Чемберлен. Ланни ничего не знал об этом последнем факте, но он решил, что это совершенно очевидно, и что Шнейдер будет знать об этом. Он сделал выстрел наугад и попал в яблочко.
Чарльз Проспер Эжен барон Шнейдер, признался, что был очень взволнован разработкой новых методов современной войны. Они позволили прыгнуть в воздух и пролететь над линией Мажино, на которую французский народ возлагал свои надежды на безопасность. Слышалось что-то тоскливое в голосе старого предпринимателя, который вложил столько миллиардов франков в оружие, которое может внезапно оказаться не стоит его перемещения на свалку металлолома. Ланни рассказал, как его отец предвидел такое развитие событий еще несколько лет назад, и решил поставить все, что он имел, на будущее боевых самолетов. Он рассказал об усилиях Робби заинтересовать французских и британских военных. Он мог сообщить убедительные подробности по этому вопросу. Немота "вояк" была темой причитаний его отца с тех пор, как Ланни мог помнить его голос. Французы, англичане, американцы, всё было то же самое с ними всеми. Только немцы были на чеку и были готовы воспринять новые идеи.
Барон вздохнул и сказал: "Мы вынуждены дружить с немцами, так сильно, как мы боимся и не любим их". Затем он добавил: "Я думаю, мсьё Бэдд, что может быть стоит вашему отцу нанести мне визит в следующий раз, когда он посетит Европу".
"Я уверен, что он будет рад сделать это, мсьё барон" — Ланни понял, что схватил удачу для его отца, которая может быть стоит еще одного пакета акций для себя, если перепуганный супермагнат захочет иметь филиал Бэдд-Эрлинг Эйркрафт во Франции. В любом случае, сын его владельца установил доверительные отношения с одним из самых влиятельных людей в мире. Шнейдер из Шнейдер-Крезо будет считать, как нечто само собой разумеющееся, что Ланни пытается продвигать дело своего отца, и будет уважать его за подход, сделанный правильным образом. То есть, как делается самый большой бизнес с тактом и достоинством и без спешки или беспокойства. Что бы ни вышло из усилий Ланни, он уже находится среди тех, кто имел право вызывать барона по телефону, и барон знал, что интерес Ланни к Людям в капюшонах обусловлен собственностью, поставленной на карту.
"Когда будете проезжать мимо, заезжайте ко мне", — сказал хозяин Тигля и Стеклянного дома.
Бьенвеню не изменилось. Сначала появились собаки, громко лая. Ланни фантазировал, когда рассказывал об одной из них. Они продолжали воспроизводить себя, и было трудно найти людей, которые взяли бы их. Его мать услышала шум и знала, что это означает, потому что он позвонил ей по телефону, прежде чем покинуть Париж. Но она не выйдет на яркий свет днём. Она начала замечать морщинки в уголках своих глаз и не могла позволить даже своему сыну увидеть их. Бьюти Бэдд никогда не бывала много времени на открытом воздухе, и теперь без суеты оставалась у себя дома днём и выходила для выполнения своих социальных обязанностей только под защитой вечерних сумерек. Все говорили, как замечательно ей удается сохранить свою красоту. Во всяком случае, это говорилось в её присутствии. Как всегда Бьюти преследовала одна серьезная проблема, которую звали embonpoint. Для бывшей "профессиональной красавицы" существовало правило, чем голоднее, тем счастливее. Она каждое утро становилась на весы в своей ванной комнате, и то, что она видела, разрушало ее аппетит на завтрак. Чувствуя слабость в середине утра, она сгрызёт несколько шоколадок, а за обедом будет пристально и с тоской смотреть на кувшин со сливками, который кто-то всегда провокационно ставит в пределах ее досягаемости.
Она была сверх любопытным существом. Её любопытство простиралось на каждого человека, которого она когда-либо знала. И всегда Ланни должен был быть готов ответить на дюжину вопросов о Робби, о жене Робби и обо всей их семье. Бьюти, возможно, могла иметь эту семью сама, но вмешалась судьба в виде жестокого старого пуританского плутократа. Так у Бьюти остался только один Бэдд, которого она обожала, и за которым наблюдала и шпионила с любовью. Какие были его сердечные дела прямо сейчас, и были ли какие-либо шансы остепениться? Ему скоро будет тридцать восемь, и, конечно, время подошло.
Его обожающая мать хотела знать, видел ли он Розмэри в этой поездке? Он знал, что значит этот вопрос: "Ланни, ты собираешься связаться с этой женщиной снова?" Альтернатива была еще хуже. Афера, о которой она знала, была у него в Париже, но ей не разрешили знать даже имя женщины. Очевидно, она была каким-то социальным изгоем. Любящая мать представляла себе худшее. Она просто не могла удержаться от интриг, чтобы найти подходящую богатую дебютантку, пригласить её в дом, или организовать случайную встречу с Ланни в доме бывшей баронессы де ля Туретт на Мысе Антиб рядом.
На протяжении большей части жизни Ланни Канн был зимним курортом, а Жуан-ле-Пен, на краю которого располагалась усадьба Бэдд, был крохотной рыбацкой деревушкой. Но реклама и пропаганда недвижимости плюс культ солнечных ванн превратили весь Лазурный берег в летний курорт. Были построены новые казино для азартных игр, танцев, обедов и ужинов. Негритянские оркестры выписывались из Америки, и всю ночь над заливом Жуан раздавались стук барабанов и стенания саксофонов. Люди отсыпались утром на песках пляжа или на матрасах абрикосовые цвета, положенных на скалах мыса. Мужчины, носили узкую полоску ткани, прикрывающую пах, и пару роговых темных очков, женщины добавляли к этому небольшой лифчик. Природа не всегда создаёт части тела с возможностью их такой демонстрации. И при их виде хочется отвести глаза, да некуда. Особенно так случалось, когда прибывал один из новых немецких экскурсионных пароходов и выгружал груз в тысячу плотных нордических мужчин и блондинок, и все они бросались на пляжи, чтобы поесть колбасы и выпить пива. Ланни бежал от таких захватчиков и укрывался за воротами Бьенвеню, где у него была небольшая студия с пианино, на котором он мог бы выколотить своё недовольство.
Старшие жители Ривьеры, по крайней мере те, кого знали Бэдды, имели свои поместья с частными бассейнами, и поэтому не должны были вступать в контакт с тем, что они вежливо называли "публикой". Здесь можно увидеть с большим вкусом оформленные костюмы на телах, которые хорошо выглядели, и за которыми тщательно ухаживали с детства. Можно было услышать вежливый разговор о других людях, о том, что они делают, о танцах, званых ужинах и путешествиях. Сыграть много партий в бридж и съесть скромные, но отличные блюда, подаваемые с этикетом. Все это было очень правильно, но скучно. Иногда можно услышать разговоры о новой книге или предстоящих выборах, и если быть розовым, как Ланни, то можно заметить, что речь всегда шла о защите этого приличного образа жизни и права собственности, на которых он был основан. Ничто не должно было быть изменено, и идею стать лучше нельзя было даже упомянуть. Для этих серьёзных времён и с Испанией лишь в нескольких сотнях километров, это был случай, описанный поэтом "Какого короля, скажи, бродяга, Иль дух испустишь!"
Теперь Ланни собирался в Испанию уже в четвертый раз, и это было, несомненно, опасно, и очень огорчало его мать. Картины, да. Но ведь разве не было много картин во Франции и других частях Европы? Не мог бы он заняться продажей работ Дэтаза? Бьюти всегда может использовать свою долю денег, и Марселина, его сводная сестра, всегда просила больше денег. Кстати, что с Марселиной? Бьюти сообщила, что муж ребенка был по-прежнему с итальянскими войсками в Севилье. А сам ребенок несчастлив в этом ужасном жарком климате с комарами, кусающими ее лодыжки, а также блохами. Обычная кутерьма в военное время, цены на все запретительные, и Марселина проклинает день, когда она позволила своему однорукому герою приехать в это место. Не может ли Бьюти заставить Ланни отправить ей деньги, по крайней мере, на карманные расходы?
Бьюти знала, что она не должна ругать своего своенравного сына или пытаться его заставлять. В противном случае его визиты в ее дом могут стать еще реже. Он был упрям. У него были свои обязанности, как он их понимал, и Бьюти должна хранить его темные тайны в своём сердце. Когда он приехал, она гордилась им. Все его старые друзья хотели видеть его. Его приглашали всюду. Он мог очутиться "в гуще событий" и ввести туда свою мать. Но у него было что-то серьезное на уме, что она могла увидеть сразу, и она не верила ни на минуту, что это был картинный бизнес, звавший его в Испанию. Нет, он собирался на какое-то другое из своих безумных заданий. Мать была вынуждена скрывать свою тревогу и отпустить его.
Бьюти Бэдд была замужем за тем, кого она называла добрейшим человеком в мире, а тот был твердо убежден в том, что он был женат на самой замечательной женщине. На Парсифале Дингле не отражались признаки возраста, как на любом из его поколения, которых знал Ланни. Парсифаль не о чём не беспокоился. Он любил всех, независимо от того, насколько омерзительны они могли бы быть. И когда они попадали в беду, он разговаривал с ними о Божественной Любви, никогда не ссылаясь на их прошлые действия, но заверяя их, что они могли бы иметь счастье и исцеление всякий раз, когда они были готовы открыть свои сердца, чтобы получить их. Он произносил свои молитвы и читал свои книги и газеты, касающиеся предмета Новой Мысли. Кроме того, каждый день он проводил параномальные эксперименты с польским медиумом, поселившейся в доме с семьей Бэддов с тех пор, как Парсифаль нашёл ее в Нью-Йорке восемь лет назад.
Мадам Зыжински, старая унылая бывшая служанка, не отличалась умом и разрешала другим пользоваться ее редким даром. Её усаживали в кресло и позволяли войти в транс. Она тут же начинала говорить странными голосами и рассказывать вещи, о которых мадам сама ничего не знала во время бодрствования или сна. Парсифаль всё еще накапливал заметки о буддийском монастыре под названием Додандува на острове у берегов Цейлона, и о монахах, которые жили там давным-давно. Он написал и узнал, что на самом деле там было такое место, и теперь он посылал туда копии своих записей, которые будут проверены.
Большую часть времени "контролем" у мадам был дух индейского вождя по имени Текумсе. Но в последнее время он заявил, что "устал так много говорить", и его место занял голос по имени "Кларибель", который сказал, что она была фрейлиной королевы Генриха Шестого Английского. Это была поэтическая дама, и если ей задавался вопрос, независимо от того, насколько он был нечёток или понятен лишь посвящённым, она разражалась какой-то сонной рапсодией в поэтической прозе. Это могло быть образом, выраженным словами. Как правило, очень неопределенным, но всегда необычным, так как исходил от тупой польки, чье чтение ограничивалось в основном дешёвыми газетами с картинками. Парсифаль лазил в энциклопедию, чтобы найти самые маловероятные предметы, такие как " Хорегический монумент Лисикрата", или "старославянский Иосиф" или ископаемое под названием "glyptocrinus decadacrylus." Кларибель об этом последнем сказала: "Моими десятью пальцами я встряхну мир", — и это было правдой, так как правда, что все движется на земле. Но вопрос был: Как голос, исходящий из мадам, знает значение длинного греческого слова?
Труди Шульц проводила сеансы с мадам, и на последнем из них появился Захаров, объявив о своей собственной смерти, как только она произошла, и перед тем, как газеты с новостями появились на улицах Парижа. Поэтому, естественно, у Ланни была мысль: "Труди может прийти ко мне". Одним из первых его дел при приезде домой стало пригласить мадам в свою студию и усадить ее комфортно в кресле, а затем ждать с карандашом наготове над блокнотом.
Но, увы, это была не Труди, а только Захаров, нежеланный незваный гость в этот момент. Но Ланни не должен это показывать. Ни в коем случае, ибо это был голос Текумсе, и двухсотлетний Ирокез был чрезвычайно обидчив при контактах с внуком Бэддов, принимая его так называемое научное отношение за насмешку над собой, и часто дразнил его, отказываясь говорить ему то, что он больше всего хотел узнать. Ланни научился быть скрупулезно вежливым, говорить, как преданный поклонник спиритизма, и не пропустить ни одну из церемоний, положенных лицу королевского ранга.
"Это тот старик, вокруг которого всегда гремит оружие", — объявил вождь. — "От такого грохота у меня болит голова! И люди кричат, что ненавидят его. Бедный старик мучается, он всегда говорит о деньгах. Что случилось с ним. Он не имел возможности закончить свои дела, прежде чем ушел?"
"Он ушел внезапно", — ответил Ланни. — "Но я знаю, что он сделал завещание. Возможно, он не доволен".
— Он продолжает кричать: "Золото! Золото!" Он имел дела с золотом? Он говорит, что золото на дне моря. Что это?
— Я понятия не имею, Текумсе.
— Он говорит, что оно покрыто песком и грязью. И будет потеряно навсегда. Этот старик Бэзиль, его так зовут?
— Это его первое имя.
— Он говорит о человеческой руке в воде, и он говорит, что это Китченер.
— Был ли это лорд Китченер? Он утонул в море.
— Он говорит, что да, корабль был полон сокровищ, и он, Бэзиль, пытался их достать. Он что ныряльщик?