Где-то уже рвались бомбы и умирали люди. Уже полчища немцев двигались по нашей родной земле. Женщины ходили с красными, распухшими от слез глазами. Отправлялись эшелоны мобилизованных. Трудно было мальчику думать о мирных делах: о лимоне, который выбросил темнозеленые блестящие листочки и пошел в рост, о «новом сорте», о кружке юных мичуринцев.
Отец дома почти не бывал. За месяц, после начала войны, Ваня видел его всего два раза. Приходил он усталый и хмурый. Во второй приезд попросил, истопить баню и лег спать. Вечером, после бани, отошел и за чаем разговорился.
— Трудны наши дела, — горько сказал он.
— Это ничего, Степа. Француз тоже ходко наступал. В Москву пришли, а потом и костей не собрали, — утешал его дед.
— Не то время, отец. У немцев техники много.
— Ну, а нашу силу мы и сами не знаем. Русскую силу по-настоящему никто не испытывал. Соберется она в один кулак… Урал, да Сибирь, да Восток с Югом. Со всех концов соберутся, да снарядятся, неодолимая сила будет.
Когда мать ушла за чем-то на кухню, отец сказал вполголоса:
— Попал я под бомбежку, отец. Не знаю, как жив остался.
— А ты полным ходом проскочил?
— Наоборот. Самым тихим. Только смотрю вперед и руку с рычага не снимаю. На полном ходу, если чуть линию испортит, под откос можно слететь.
— Страшно было?
— Да как тебе сказать… не весело, когда самолет над головой гудел.
— С непривычки, конечно, не по себе, — согласился дед. — Только у машиниста никаких нервов не должно быть. Про себя сейчас забыть надо. А если что случится, то вот что я тебе скажу. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Главное смерти не бойся, тогда она тебя и не тронет. Так я понимаю.
— А какие у них самолеты, папа? На наши похожи? — спросил Ваня.
— Кто их знает! Не разобрал. Такие же, с крыльями.
Ночью перед уходом на работу отец зашел в комнату и сел на кровать сына.
— Ваня, проснись-ка…
— Ты что, папа?
— Сейчас я уезжаю. Послушай, что скажу, сынок. Приготовь себе в узелке смену белья, пальто, галоши… ну, всё необходимое и жди. Понял?
— А зачем?
— Может случиться, что меня на Октябрьскую дорогу перебросят, тогда поедем вместе. Я забегу, так ты будь наготове. Понял?
— Ладно.
Спросонок Ваня плохо соображал и только через несколько дней вспомнил про ночной разговор. Посоветовавшись с матерью и дедом, он собрал узелок и спрятал его под кровать.
Фронт приближался. В городе появились беженцы. Они двигались большими партиями по шоссе, на грузовиках, на телегах и просто пешком. Некоторые останавливались в городе ночевать и рассказывали о пережитом.
Ваня с Гришей ежедневно бегали на станцию провожать проходившие на фронт эшелоны. Жадно впитывали мальчики все виденное и слышанное. Война властно заполняла жизнь людей. Пожары, бомбежки, обстрелы… Всё это было еще далеко, но неумолимо приближалось. Тревога закрадывалась в сердце Вани. Надо было что-то делать. Хотелось сесть в воинский эшелон, выпросить винтовку и вместе с другими ехать на фронт. Но кто его возьмет?
Чтобы заглушить тревогу, мальчик уходил в сад и заставлял себя работать.
Яблони ничего не знали о войне. Они в эти жаркие июньские дни требовали подкормки, и Ваня механически выполнял обязанности садовода.
Как-то во время работы Ваня заметил за забором светлое платье Маши Ермаковой.
— Заходи в сад! — крикнул Ваня.
— Некогда. Я на одну минуту.
Ваня подошел к забору и поздоровался с Машей. В руках она держала толстую папку с делами кружка.
— Ваня, мы с мамой уезжаем. Я не знаю, что делать с журналами. Возьми их себе. Тут всё… — сказала она торопливо и просунула папку в щель между досками.
— А зачем ты уезжаешь? — спросил Ваня, взяв дела.
— Велели эвакуироваться. Нас много едет. Целый состав. Разве ты не знаешь?
— Первый раз слышу. А куда вы едете?
— Может быть, в Ленинград, или дальше. Приходи вечером провожать на станцию. Придешь?
— Приду.
— Ну, тогда и простимся. Наверное, не скоро увидимся. А ты не поедешь?
— Не знаю. Отец велел мне собраться, а самого всё нет и нет.
— Ну, значит, увидимся, — сказала девочка и побежала обратно.
Дед сидел в комнате у окна и ниткой обматывал оправу очков. Ваня молча положил папку с делами на стол, сел на кровать и глубоко вздохнул.
— Что это? — спросил старик, кивнув головой на папку.
— Кружковские дела. Дедушка, говорят, немцы близко. Наши уезжают.
— Куда?