Неожиданно вдали загудел мотор. Гул быстро нарастал, и над их головами низко пролетели два самолета.
Баня успел разглядеть желтые кресты на крыльях, похожие на пауков.
— Дед, немцы! — крикнул он.
Самолеты окрылись, и скоро до них донеслись глухие удары взрывов. Кружковцы собрались около учители.
— Надо кончать работу. Никак бомбы кидает, — сказал парик, прислушиваясь к взрывам.
— Василий Лукич, а как завтра?
— Завтра? Завтра посмотрим…
Взрывы были слышны со стороны станции, и ребята быстро зашагали туда. В том же направлении спешили многие жители города.
Выйдя на улицу, ведущую к станции, ребята увидели столб дыма.
— Пожар! — сказал Трубач и побежал.
Скоро под ногами захрустели стекла.
— Ваня, смотри: от сотрясения лопнули, — сказал он на бегу.
В домах, расположенных около станции, вылетели все стекла.
Из четырех сброшенных бомб одна попала в состав с фуражом, остальные разорвались в стороне, на пустыре, и никаких повреждений не причинили.
Сено горело ярким пламенем, и к горящему вагону нельзя было подступиться.
На путях распоряжался Ванин сосед Петр Захарович. Он размахивал руками и что-то кричал.
По соседней колее, за горевшим вагоном, пришел маневренный паровоз. Головные вагоны увели вперед, затем сцепили вместе с задними, и поезд ушел. На путях, против станции, остались сошедшие с рельс и развороченные бомбой два горевших вагона.
— Теперь точка! Станция закрыта! — громко сказал Петр Захарович, подходя к собравшимся.
Ваня вернулся домой, когда уже стемнело. Мать сидела за столом, а дед молча ходил по комнате из угла в угол, по временам вытаскивая табакерку.
— Что на станции, Ваня? — спросил он у внука.
Волнуясь, сбивчиво мальчик рассказал обо всем, что видел.
Старик внимательно слушал Ваню и покрякивал от обиды и горечи.
— Ничего, ничего, — сказал он, когда Ваня замолчал. — Всё в счет пойдет. За всё рассчитаются. А нас с земли не сгонишь.
— Выдержим, — согласилась мать. — Я только за Ваню беспокоюсь.
В эту ночь мало кто спал в городе. Война вплотную подошла к улицам и домам. Ее дыхание и страшную опасность, нависшую над родной страной, почувствовали все.
На следующее утро большинство горожан, словно сговорившись, вышли с лопатами на свои огороды и принялись рыть убежища, а те, кто успел выкопать раньше, начали их оборудовать.
Бумажные полоски на окнах домов, наспех наклеенные в начале войны, переклеили более тщательно.
Каждая улица выставила дополнительных дежурных, на всех перекрестках повесили сигналы химической и воздушной тревоги.
Издалека доносились глухие раскаты орудийных выстрелов.
В городе сбились отряды ополченцев, которые готовились к бою.
С утра до вечера шла тренировочная стрельба из винтовок.
Всё произошло не так, как ожидалось.
Большая территория, куда входил район, неприятелем была отрезана клином. Боёв в городе не было, и глухая канонада, доносившаяся три дня, походила на далекие раскаты грома. Отряды ополченцев ушли в леса к партизанам.
Немцы приехали днем на мотоциклах, машинах и сразу разошлись по домам искать красноармейцев или, как они говорили, «зольдат».
Но солдат в городе не обнаружили и за неимением их напали на кур, гусей и поросят.
К вечеру немцы уехали, оставив в городке только комендантский патруль.
К Морозовым зашел старик Пармен, бывший раньше сторожем при монастырском саде.
— Кого я вижу! Вот уж не ждал, — приветливо встретил его Василий Лукич. — Я думал, ты позабыл, как меня и звать.
— Я на тебя сердца не имею, Лукич. Кто сейчас обиду друг на друга держит? Характер у меня не такой.
— Ну, тогда садись к столу, гостем будешь. Чаю попьем, если не сердишься.
— За правду сердиться нельзя. Я так рассуждаю. Кто за правду зло таит, — последний человек.
— Ну ладно. Не стоит вспоминать. Что теперь делаешь? — спросил Василий Лукич.
— Сторожу склад, а что теперь делать, ума не приложу, — смущенно сказал Пармен. — На складе много добра лежит, а ключи у меня.
— Как же немцы не тронули?