После двадцатикилометрового отступления отряда Неверовского под сильным натиском противника на подмогу ему пришла 26-я пехотная дивизия генерал-майора И.Ф. Паскевича, высланная им навстречу П.И. Багратионом. Паскевич писал, что «в этот день наша пехота покрыла себя славой». Он также признавал прекрасное руководство Д.П. Неверовского. Однако он указывал и на то, что, если бы И. Мюрат выказал минимальные профессиональные качества, русские никогда не смогли бы уйти. Правда, двойной ряд деревьев по обеим сторонам дороги, по которой отступал Неверовский, затруднял атаки французов. Однако ничем нельзя было оправдать их полную неспособность координировать кавалерийские атаки и воспользоваться подавляющим численным превосходством с тем, чтобы замедлить продвижение русских. Элементарные тактические соображения предполагали, что кавалерии, нападавшей на обученную пехоту, выстроенную в каре, требовалась поддержка конной артиллерии. «К стыду же французов надо сказать, что при 15-тысячной кавалерии и дивизии пехоты была у них одна только батарея». Паскевич мог только догадываться, было ли это упущение следствием полнейшей некомпетентности или того, что Мюрат хотел, чтобы вся слава досталась его всадникам.
Быть может, И.Ф. Паскевич слегка лукавил. Французские источники свидетельствуют, что их артиллерия встретила на своем пути преграду в виде разрушенного моста. К тому же сражение под Красным само по себе было не так уж значимо. Судьба 7 тыс. людей Неверовского едва ли могла тем или иным образом решить исход кампании. Действия Неверовского даже не сильно замедлили продвижение французов. Но то, что произошло под Красным, было симптоматично. В течение августа 1812 г. в Смоленске и его окрестностях в распоряжении Наполеона имелся ряд возможностей серьезным образом ослабить российскую армию, а, возможно, даже решить исход кампании. Эти возможности были упущены из-за провалов, имевших место при реализации планов Наполеона, прежде всего в результате действий ведущих французских генералов.
Когда П.И. Багратион услышал о затруднительном положении, в котором оказался Д.П. Неверовский, и об угрозе Смоленску, он приказал корпусу H. H. Раевского (в состав которого входила дивизия Паскевича) как можно скорее возвращаться в город. К концу дня 15 августа, когда армия Наполеона подошла к Смоленску, войска Раевского и Неверовского находились за его стенами. Однако даже вместе эти силы насчитывали всего 15 тыс. человек, и если бы Наполеон повел решительную атаку на рассвете 16 августа, вполне вероятно, что Смоленск бы пал. Вместо этого он откладывал наступление на протяжении всего дня, дав возможность подойти армиям как П.И. Багратиона, так и М.Б. Барклая.
В ту ночь Первая армия взяла на себя задачу по обороне Смоленска, а Вторая вышла из города для защиты левого фланга и дороги на Москву от возможных фланговых маневров французов. К утру 17 августа 30 тыс. человек из армии М.Б. Барклая заняли прочные позиции за стенами Смоленска и на прилегавшей к городу местности. Если бы Наполеон решил выбить их с позиций малой кровью, в его власти было сделать это за счет флангового маневра, поскольку у него имелся серьезный численный перевес над русскими, через Днепр можно было переправиться во многих местах, а любая серьезная угроза коммуникациям на пути к Москве заставила бы М.Б. Барклая оставить город. Вместо этого Наполеон сделал выбор в пользу лобовой атаки, понеся в ходе нее тяжелые потери.
Начиная с 1812 г. историки задавались вопросом, почему Наполеон действовал подобным образом. Наиболее правдоподобное объяснение заключалось в том, что он не хотел выбивать русских с позиции, а скорее намеревался уничтожить город. Возможно, Наполеон полагал, что если бы он предоставил русским возможность сражаться за Смоленск, то они не осмелились бы просто так оставить прославленный русский город. Если это верно, то расчеты французского императора не оправдались, так как после одного дня ожесточенных боев 17 августа, М.Б. Барклай вновь отдал своей армии приказ об отступлении. Не стоит, однако, забывать, что Барклай сделал это вопреки сильному противодействию со стороны П.И. Багратиона и всех высших генеральских чинов Первой армии. Ему пришлось услышать в свой адрес яростные обвинения в некомпетентности и даже предательстве. Как и ожидалось, громче и истеричнее других звучал голос великого князя Константина Павловича, кричавшего так, что его могли слышать нижние офицерские чины, будто «в жилах тех, кто нами командует, течет нерусская кровь». М.Б. Барклай де Толли знал о том, что его решение об отступлении вызовет также гнев Александра I и, возможно, уронит его репутацию в глазах императора. Для того чтобы действовать таким образом, как это делал он, требовались большая решимость, самопожертвование и нравственная сила. Возможно, Наполеона нельзя винить в том, что он не смог этого предвидеть.
Среди русских генералов было много противников идеи оставить Смоленск еще и потому, что русские войска в течение всего дня 17 августа успешно обороняли город от превосходящих сил противника, неся при этом тяжелые потери. В битве за Смоленск 11 тыс. русских погибли или были ранены. Тем не менее французам не удалось прорваться сквозь стены внутрь города. Хотя укрепления Смоленска были возведены еще во времена средневековья, они порой оказывались действительно хорошим прикрытием для русских пушек и стрелков. В ряде случаев наступавшие колонны французов попадали в зону поражения русских батарей, обстрелявших их с другого берега Днепра.
Российская пехота сражалась очень храбро и с мрачной решимостью. И.П. Липранди был старшим офицером в 6-м пехотном корпусе Д.С. Дохтурова. Его оценки кампании 1812 г. принадлежат к числу наиболее содержательных и точных сообщений с русской стороны. Он вспоминал, что в Смоленске офицерам было трудно удержать своих подчиненных от того, чтобы те при всяком удобном случае не тратили зря силы в контратаках против французов. Добровольцы для выполнения опасных заданий имелись в изобилии. Многие солдаты отказывались от отправки в тыл для осмотра полученных ранений. Вид охваченного пламенем города и жалких остатков гражданского населения служили дополнительным стимулом для того, чтобы сражаться до смерти. К тому же подталкивало и чувство, впитанное с молоком матери, согласно которому Смоленск с древности являлся оплотом православной Руси против нашествий «латинского» запада. В минувшие столетия город нередко выступал трофеем, за который боролись русские и поляки. Один офицер вспоминал, что хотя солдаты порой брали французов в плен, 17 августа они неизменно предавали смерти поляков.
Русские войска, засевшие в городе, находились под командованием Д.С. Дохтурова, который в ночь на 18 августа очень неохотно подчинился приказу М.Б. Барклая покинуть город и отойти за Днепр в район, прилегавший к городу с севера. В тот день Барклай позволил своим обессилевшим людям отдохнуть. В ночь с 18 на 19 августа он отдал приказ об отступлении в направлении главной дороги, которая вела обратно к Соловьевой переправе и Дорогобужу, в центральные районы Великороссии и в конечном счете к Москве.
На своих начальных этапах это отступление было сопряжено с серьезными трудностями. На выходе из Смоленска главная дорога на Москву проходила вдоль восточного берега Днепра на виду и в зоне досягаемости французской артиллерии, располагавшейся на западном берегу. К тому же в летнее время через реку можно было легко переправиться в нескольких местах. Барклай не хотел, чтобы его отступавшая колонна, растянутая, как это должно было произойти, на многие километры, стала прекрасной мишенью для французов, которые могли атаковать ее на марше. Поэтому он решил двинуть своих людей в ночь с 18 на 19 августа по боковым дорогам, что должно было вывести их на главную дорогу к Москве на безопасном расстоянии от Смоленска и французов. Первая армия должна была разделиться на две части. Д.С. Дохтуров повел меньшую часть армии в обход, занявший у него ночь и весь следующий день, прежде чем ему удалось наконец-то выйти на главную дорогу к Москве недалеко от Соловьево. Эта часть операции прошла без сучка и задоринки, но это же означало, что, когда 19 августа опасность нависла над второй половиной Первой армии Дохтуров находился далеко и не мог прийти на выручку.
Другой колонне под командованием генерал-лейтенанта Н.А. Тучкова предстояло сделать меньший крюк и выйти на московскую дорогу ближе к Смоленску, чуть западнее деревни Лубино. Еще больший сумбур и в без того запутанную историю вносит то обстоятельство, что авангардом колонны Тучкова командовал его младший брат — генерал-майор П.А. Тучков. Младший Тучков получил задание вести свои войска маршем по боковым путям к Лубино и московской дороге, где он должен был соединиться с войсками генерал-лейтенанта князя А.И. Горчакова, входившими в состав Второй армии П.И. Багратиона. Ранее было решено, что Горчаков и Вторая армия будут охранять московскую дорогу до тех пор, пока колонна Первой армии не окажется в безопасности, двигаясь по боковым и основной дорогам неподалеку от Лубино.
Все пошло не так, отчасти из-за плохого взаимодействия Первой и Второй армий, отчасти из-за сложностей, связанных с перемещениями по сельской местности в ночное время. В принципе офицеры штаба должны были заранее произвести рекогносцировку этих дорог и затем задать колоннам правильное направление движения. Ответственность за продвижение армии лежала именно на офицерах штаба. Любые перемещения крупного контингента людей в ночное время требуют тщательной подготовки, особенно если уставшим войскам предстояло идти маршем через лес и сельскую местность. Согласно не кажущемуся столь уж невероятным утверждению историка, занимавшегося изучением свиты Е.И. В. по квартирмейстерской части, штабные офицеры имелись в количестве, недостаточном для выполнения всех задач, вставших на повестку дня сразу после ухода из Смоленска. Некоторые из них были посланы на поиски места для ночлега на следующую ночь, другие получили задание определить места для возможных сражений по дороге к Москве, где армия могла бы занять позиции. Из мемуаров штабных офицеров становится ясно, что в первую половину кампании 1812 г. они были перегружены работой, причем весьма ответственные поручения порой давались младшим и неопытным офицерам. Несомненно, такова была цена создания генерального штаба в столь короткие сроки в годы, непосредственно предшествовавшие началу войны.
Каковы бы ни были причины, результатом стала неразбериха. Только треть колонны Н.А. Тучкова, преимущественно состоявшая из его собственного 3-го корпуса, выдвинулась в нужное время и направилась по правильной дороге. Даже они столкнулись с многочисленными препятствиям в попытках организовать движение артиллерии и многотысячных кавалерийских отрядов по узким дорогам и мостам, предназначенным для крестьянских телег. Следующим должен был выдвигаться 4-й корпус А.И. Остермана-Толстого, но он замешкался, потерял след колонн Н.А. Тучкова и двигался, совершенно не разбирая пути, разделившись на отдельные группы и блуждая в ночи по сельским просторам.
Это привело в замешательство последнюю треть колонны — 2-й корпус К.Ф. Багговута. Шедшие в хвосте подразделения 2-го корпуса под командованием принца Евгения Вюртембергского смогли выступить с сильным опозданием лишь в час дня 19 августа. Поскольку 2-й корпус следовал за Остерманом-Толстым, они, естественно, также заблудились и ходили кругами. Около шести утра 19 августа Е. Вюртембергский и его солдаты обнаружили, что находятся у деревни Гедеоново, менее чем в двух километрах от окрестностей Смоленска, на виду у корпуса маршала М. Нея, и могли слышать, как оркестр играет воодушевляющую музыку, чтобы разбудить людей, спавших в бивуаках.
В воздухе запахло бедой. Корпус Нея по численности значительно превосходил три пехотных полка, а также горстку кавалерии и орудий, находившихся под командованием Е. Вюртембергского. Большая часть 4-го и 2-го корпусов по-прежнему блуждали в лесах и могли быть наголову разбиты и отрезаны от Москвы, сумей Ней продвинуться и оттеснить Вюртембергского. К счастью, в критический момент — по чистой случайности — поблизости оказался сам Барклай, который начал делать соответствующие приготовления для того, чтобы не допустить продвижения Нея.
Главнокомандующий не слишком обрадовался, обнаружив, что судьба его армии находится в руках самых молодых и наименее опытных дивизионных командиров. 24-летний Евгений Вюртембергский занимал столь высокий пост потому, что был любимым племянником императрицы Марии Федоровны и кузеном Александра I. M. Б. Барклай не любил дилетантов из числа знати и с подозрением относился к родственникам Е. Вюртембергского и его друзьям при дворе. Несомненно, сдержанный и достаточно серьезный Барклай смотрел на жизнерадостного молодого герцога, который в числе прочего забавлялся тем, что писал пьесы и оперы, как на ужасного дилетанта. Однако на самом деле в 1812–1814 гг. Е. Вюртембергскому суждено было доказать, что он являлся одним из лучших русских генералов того времени. Он получил разностороннее военное образование, принимал непродолжительное участие в войнах 1807 г. против французов и турок, и проявил себя в качестве храброго, решительного и способного командира в кампаниях 1812–1814 гг. Сражение под Смоленском 19 августа должно было стать его первым настоящим экзаменом, и сдал он его хорошо.
К счастью для принца Вюртембергского, Ней был столь же удивлен, увидев русских, как и они сами при виде него. Ему потребовалось три часа, чтобы начать атаку. Но даже после этого, по воспоминаниям Е. Вюртембергского, значительные силы французов так и не покинули лагерь. За эти три часа герцог сумел выбрать для своих трех полков хорошие позиции, расположив их за брустверами и среди лесного кустарника. Русская тяжелая пехота не всегда удачно действовала в роли легкой пехоты, но 19 августа Тобольский, Вильманстрандский и Белозерский пехотные полки сражались героически, отражая повторявшиеся атаки французов достаточно долго для того, чтобы подоспело подкрепление, шедшее через лес на звуки орудий. Когда М.Б. Барклай наконец отдал приказ об отступлении, Е. Вюртембергский смог собрать арьергардный отряд, сдерживавший французов, пока 2-й и 4-й корпуса по лесным тропам отходили к дороге на Москву.
Однако замешательство, возникшее совсем неподалеку на московской дороге, позволило французам добраться до Лубино, перекрыть лесные тропы и свести на нет то, что было достигнуто принцем Вюртембергским и его людьми. Барклай сделал все, что было в его силах, чтобы избавить Евгения от грозившей тому опасности, когда получил известие, что Вторая армия отступила на восток по Московской дороге, не дожидаясь Первой армии и оставив французам важное перепутье рядом с деревней Лубино. В момент донесения рядом с Барклаем находился только Фридрих фон Шуберт, и он вспоминал, что главнокомандующий, обычно сдержанный и спокойный в критические моменты, громко произнес: «Все пропало». Следует простить М.Б. Барклаю временную потерю самообладания, поскольку для русских это было один из самых опасных эпизодов в кампании 1812 г.
Ситуацию отчасти удалось выправить П.А. Тучкову. После затяжного и изматывающего ночного марша через лес он вышел на московскую дорогу недалеко от Лубино около восьми утра. Тучков был поражен, не обнаружив там никого из числа Второй армии за исключением нескольких казаков. Еще хуже было то, что, по сообщениям казаков, вестфальский корпус Ж.А. Жюно готовился к переправе через Днепр в районе Прудищево, что позволило бы ему при минимальном сопротивлении выйти на дорогу с южной стороны.
П.А. Тучков не пал духом и проявил похвальную инициативу. Игнорируя полученные приказы, он развернул свой 3-тысячный отряд не налево, а направо на Московской дороге и занял хорошую оборонительную позицию за рекой Колодой — настолько к западу от Лубино, насколько это было возможно. Здесь его люди сдерживали все более усиливавшийся натиск французов в течение пяти часов, получив подкрепление двух хорошо обученных полков лейб-гвардии, которые устремились на выручку П.А. Тучкову во главе с его старшим братом. К полудню П.А. Тучков отошел на новые позиции за рекой Строгань, которые были последним оборонительным рубежом в том случае, если ставилась задача сохранить пути отхода армии через лес к московской дороге. Яростные бои продолжались до вечера, но Тучков выстоял, при поддержке все новых подкреплений, высланных А.П. Ермоловым.
Как и в бою под Красным, русские генералы сохраняли спокойствие, а русская пехота в критической ситуации продемонстрировала большую стойкость и храбрость. В отличие от сражения под Красным, свой вклад в победу внесли также русская кавалерия и артиллерия. В частности, кавалерийский отряд графа В.В. Орлова-Денисова прикрыл уязвимый левый фланг П.А. Тучкова от натиска французской кавалерии и пехоты, превосходно используя особенности местности и идеально выбирая время для контратак.
Однако никакие выучка и храбрость русских не спасли бы П.А. Тучкова, если бы французы с умом использовали все войска, имевшиеся в их распоряжении. Перейдя Днепр вброд недалеко от Прудищево, корпус генерала Ж.А. Жюно в течение большей части дня оставался без движения, хотя был развернут в сторону фланга и тыла русских, и Тучков тем самым находился во власти противника. Французские источники впоследствии объясняли этот промах умственным расстройством, начавшим развиваться у Жюно, но он также в полной мере свидетельствовал о том, что французская армия, прославившаяся своим умением быстро и решительно использовать благоприятную ситуацию на поле боя, была способна на это только при участии Наполеона. Однако французский император не рассчитывал на серьезное сражение 19 августа и поэтому остался в Смоленске. Его отсутствие спасло русских от несчастья, и это хорошо понимали русские военачальники. А.П. Ермолов писал Александру I: «…мы должны были сгинуть». М.Б. Барклай говорил Л.Л. Беннигсену, что шанс на спасение Первой армии был один из ста.
Пока русские армии отступали на восток, инициатива оставалась у Наполеона. Он мог либо продолжить преследование, либо завершить свою кампанию в Смоленске и направить усилия на превращение Литвы и Белоруссии в обширный плацдарм, с которого мог нанести второй, решающий удар в 1813 г. Как в то время, так и впоследствии обсуждение преимуществ и недостатков обоих вариантов вызывало серьезные прения.
В пользу того, чтобы остановиться в Смоленске, говорили опасности, связанные с дальнейшим растяжением французских коммуникаций в восточном направлении. Линии коммуникаций и без того были слишком сильно вытянуты: к середине августа угроза для них возникла на обоих флангах, особенно на юге, где огромная армия адмирала П.В. Чичагова подходила все ближе к театру военных действий. Кроме того, за два месяца войны произошло не только значительное сокращение численности французской армии, также заметно ослабли ее дисциплина и моральный дух. Имея у себя десятки тысяч больных, дезертиров и мародеров, разбросанных по территории Литвы и Белоруссии, не было ли разумнее укрепить основы собственной армии и водворить в ней порядок вместо того, чтобы подвергать дополнительному риску ее слабую дисциплину?
Для прекращения кампании в Смоленске имелись также веские политические причины. Если бы удалось удовлетворить притязания местной аристократии и установить там эффективное управление, Литва и Белоруссия могли бы стать ключевыми союзниками в войне против России. Российские правители всегда опасались, что, оставив западные провинции, они позволят Наполеону укрепить здесь свою власть и обратить против России польское население. Одно из соображений, из которого исходил Наполеон, планируя свое вторжение, заключалось в том, что правящие круги России никогда не будут сражаться до последнего, чтобы удержать польские провинции империи. Если бы он покорил эти провинции и установил там свое правление, сколь сильные муки готовы были вынести русские в надежде вернуть их?
Для Наполеона кампания 1812 г. была кабинетной войной, которая преследовала строго ограниченные политические цели. В лучшем случае он добился бы присоединения Литвы, части Белоруссии и Украины, вынудил бы Россию вновь присоединиться к континентальной блокаде, и, возможно, заставил бы русских оказать ему помощь в попытке оспорить могущество Великобритании в Азии. Столкнувшись с трудностями в ходе российской кампании, он даже в случае победы мог бы ограничиться меньшими требованиями. Будучи втянут в народную войну в Испании, он меньше всего хотел разжечь еще одну в России. С самого начала имелись явные признаки того, что Александр I и его генералы пытались спровоцировать народную войну против Наполеона. По мере приближения к Смоленску эти признаки становились все более угрожающими. Чем дальше продвигалась французская армия вглубь Великороссии, тем более народной становилась война.
Наполеон был человеком порядка, он положил конец Французской революции и женился на дочери императора из династии Габсбургов. Он не хотел провоцировать крестьянское восстание в России. Однако угроза может быть действенным средством достижения политических целей. С гораздо большей долей вероятности она могла быть воспринята всерьез в том случае, если бы французская армия находилась в состоянии боевой готовности на подступах к центральным районам России, чем если бы она действительно вторглась на эти территории. Едва ли русские крестьяне прислушались бы к обещаниям французов после того, как те осквернили бы их храмы, изнасиловали их женщин и уничтожили их хозяйства.
Все эти резоны в то время были очевидны. К этому можно добавить еще кое-что, взглянув на события с высоты наших дней. Возрождение мощного польского государства было необходимо для продолжения французской гегемонии в Европе. Восстановленная Польша была бы куда более надежным союзником Франции, чем когда-либо могли стать монархии Габсбургов, Романовых или Гогенцоллернов. В силах Наполеона было сделать восстановление Польши приемлемым шагом в глазах Австрии, которой он мог вернуть Иллирийские провинции, отторгнутые от нее в 1809 г. Если взглянуть на события с еще более далекого расстояния и окинуть взглядом последние три столетия русской истории, справедливо будет сказать, что тогда как простые военные демарши против России, как правило, оканчивались провалом по причине огромности ее территории и ресурсов, Российская империя оказывалась уязвима в случае одновременного военного и политического давления. Так было как в годы Первой мировой и «холодной» войн, обе из которых Россия проиграла в значительной мере из-за восстаний, поднятых нерусскими народами, но во многом и из-за самих русских; ценой этого была гибель империи и сущности того устройства, которое требовалось для ее сохранения. В начале XIX в. военное давление в сочетании с использованием слабых политических сторон империи Романовых могло сработать тогда, когда применялось для достижения строго ограниченных военных целей.
Даже не принимая во внимание тот факт, что Наполеон не мог предвидеть будущее, все равно имелись веские аргументы в пользу того, чтобы остановиться в Смоленске. Наполеон очень не хотел отсутствовать в Париже долее одного сезона, в течение которого он собирался провести кампанию. Как было сказано выше, А.И. Чернышев указывал на это обстоятельство еще до 1812 г. и связывал его с природой режима Бонапарта и теми вызовами, перед которыми тот оказывался. Перечислив некоторые из общего числа этих вызовов (экономика, папа римский, Испания, высшие слои общества), ведущий французский специалист по эпохе Наполеона нашего времени делал вывод о том, что «Чернышев был прав, докладывая своему начальству, что, если бы война затянулась, Наполеон подвергался бы серьезному риску у себя дома». Если сейчас, имея возможность спокойно взглянуть на события отдаленного прошлого, можно сделать такой вывод, насколько же сильнее в 1812 г. должно было быть чувство незащищенности, испытываемое Наполеоном? Он являлся свидетелем крайней нестабильности политической ситуации во Франции в 1790-е гг. Он понимал, сколь условна была лояльность по отношению к нему со стороны правящих кругов Франции. Он знал, сколь многим его положение на троне было обязано победам и удаче.
Он также понимал, что создать надежный опорный пункт на западных рубежах Российской империи будет непросто. Литва и Белоруссия с трудом могли прокормить армии даже в мирное время, особенно в зимнюю и весеннюю пору. 1-я Западная армия сильно уступала по численности силам Наполеона, к тому же далеко не все ее части провели зиму 1811–1812 гг. в приграничных районах. Даже при всем при этом армию пришлось расквартировывать на большой территории, чтобы обеспечить ее нормальное снабжение. Особенно это касалось кавалерии. Пять полков 2-го кавалерийского корпуса барона Ф.К. Корфа квартировали на пространстве от прусской границы до центральных частей Украины с тем, чтобы иметь корм для лошадей.
Едва ли дела могли обстоять лучшим образом зимой 1812 г., после того как приграничные районы в течение целого года опустошались силами двух армий. Русская легкая кавалерия находилась в лучшем состоянии по сравнению с французской даже в начале лета 1812 г. Однако, как Наполеон смог убедиться в 1806–1807 гг., казаки полностью раскрывали свой потенциал в зимнее время, когда они были в состоянии действовать в условиях, губительных для регулярной легкой кавалерии. Учитывая, что русские мобилизовали все мужское казачье население, французам зимой 1812 г. предстояло столкнуться с большими трудностями по части охраны своих опорных пунктов и нахождения провианта для лошадей и даже людей.
Конечно, если бы Наполеон остановился в Смоленске, вся его армия не была бы уничтожена, как это случилось после того, как он неумело повел наступление в центральных районах России. Но гибель армии Наполеона ни в коем случае не была предрешена только потому, что он продолжил наступление после Смоленска. Виной тому были другие причины (и ошибки).
В августе 1812 г. Наполеон предпочел бы не отсиживаться в Смоленске, зная, что русская армия не разбита и продолжает действовать. Его стратегия зиждилась на справедливой убежденности в том, что если бы он смог уничтожить Первую и Вторую армии, Россия лишилась бы всяческой надежды на то, чтобы в конечном счете одержать победу. Придерживаясь этой стратегии, он преследовал русских на протяжении всего их отступления к Смоленску, но они сорвали его планы. Один из политических расчетов Наполеона оказался верным: русские не могли сдать Москву без боя. До Москвы от Смоленска в строевом порядке было две недели пути. Раз уж он зашел так далеко, ища сражения, вполне вероятно, что ему могла показаться глупой идея сдаться тогда, когда он почти добился своего. Действуя на просторах зажиточной московской губернии в самую урожайную пору, у него не должно было возникнуть серьезных проблем, связанных с прокормом лошадей и людей своей армии, до тех пор, пока последняя продолжала движение. Несомненно, наступление являлось авантюрой, но Наполеон был азартным игроком. Он также был прав, полагая, что прекращение наступления после Смоленска в августе 1812 г. ни в коей мере не являлось безопасным выбором. Поэтому он решил продолжить движение к Москве.
По мере того как основные силы Наполеона во второй половине августа двигались в направлении центральной России, ситуация на их северном и южном флангах начала складываться не в пользу французов. Отчасти это происходило потому, что теперь армии Наполеона приходилось действовать на огромной территории. На севере маршал Макдональд, потомок эмигранта — якобита шотландского происхождения — получил задание прикрывать левый фланг Наполеона, очистить Курляндию и захватить Ригу. На юге австрийские и саксонские части столкнулись с Третьей армией А.П. Тормасова на границе с нынешней территорией Украины. Две эти группировки разделяло более тысячи километров. Еще больше было расстояние между передовым отрядом Наполеона, покинувшим Смоленск, и французскими базами в Восточной Пруссии и Польше. По мере того как пройденное расстояние и болезни сказывались все больше, силы Наполеона неминуемо сокращались. Наполеон не мог быть на высоте повсеместно.
X корпус маршала Макдональда насчитывал 32,5 тыс. человек. Почти на две трети он состоял из пруссаков, и на начальном этапе кампании они сражались хорошо. Их командир генерал-лейтенант Юлиус фон Граверт подчеркивал необходимость возвращения Пруссии былой военной славы и хотел добиться того, чтобы французы вновь прониклись уважением к армии Фридриха Великого. 19 июля 1812 г. близ главного родового имения семейства Паленов в Гросс-Экау прусские части сорвали попытку русских остановить их продвижение. Менее чем через месяц после начала войны пруссаки подошли вплотную к Риге, являвшейся важной базой снабжения российской армии, крупным городом на территории балтийских губерний и ключевым пунктом к овладению р. Двиной.
Рига не имела мощных укреплений. Уникальным было то, что расходы по их содержанию несло не российское государство, а городские власти самой Риги. За столетие, прошедшее с того момента, когда город в последний раз подвергался серьезной опасности, за его укреплениями должным образом не следили, и они пришли в негодность. Только в июне 1810 г. государство вновь взяло на себя заботу о городских фортификациях. В течение последующих двух лет многое сделали для того, чтобы подготовить Ригу к осаде, но главные недостатки так и не были устранены. Значительная часть ключевых звеньев оборонительной системы устарела. В самой крепости было мало пространства, а прилегающие к ней вплотную жилые кварталы не давали возможности его расширить. Пригородные районы Риги на протяжении XVIII в. также сильно разрослись, заняв значительную территорию того, что некогда было открытым пространством перед внешними стенами крепости.
19-тысячным гарнизоном Риги командовал генерал-лейтенант И.Н. Эссен. Большая часть гарнизона была набрана из резервных батальонов, и многие из входивших в них солдат и офицеров были плохо подготовлены. Болезни были обычным явлением в гарнизоне еще до начала осады. Едва узнав о том, что Наполеон переправился через Неман, Эссен объявил Ригу на осадном положении: каждому хозяйству предписывалось иметь четырехмесячный запас еды, а каждое гражданское лицо, покидавшее город, было обязано оставить на своем хозяйстве двух работоспособных горожан, которые должны были оказать помощь в обороне города. В последнюю неделю июля, когда неприятель подошел к Риге, Эссен приказал сжечь дотла западные и южные пригородные районы, чтобы открыть гарнизону простор для ведения огня с городских стен. Было уничтожено более 750 строений приблизительной стоимостью 17 млн. руб. Несмотря на все приготовления, общее мнение было таково, что Рига сможет выдержать не более чем двухмесячную осаду.
Если бы Наполеон остановил наступление в Витебске или Смоленске и отправил часть армии на помощь Макдональду, Рига, разумеется, пала бы. Однако без дополнительных сил французский военачальник не мог рассчитывать, что ему удастся овладеть городом. Полная блокада Риги потребовала бы создания более чем 50-километровой заградительной линии по обоим берегам Двины. 32,5 тыс. человек, имевшихся в распоряжении Макдональда, было явно недостаточно для того, чтобы образовать такую линию. Кроме того, русские пушки контролировали водное пространство реки, а английский флот господствовал на Балтийском море, осуществляя рейды на береговые коммуникации Макдональда. Французская осадная артиллерия, первоначально отправленная к Динабургу, в конечном итоге оказалась недалеко от Риги, но к тому времени, когда ее можно было развернуть для ведения серьезной осады, баланс сил на северном фланге наполеоновской армии начал стал складываться не в пользу французов.
Прежде всего это произошло вследствие вмешательства частей российской армии, находившихся в Финляндии. В последнюю неделю августа Александр I отправился в г. Або в Финляндии для встречи с шведским кронпринцем Жаном Батистом Бернадотом. Главы двух государств подтвердили наличие союза, равно как и договоренностей, касавшихся предстоящих совместных военных действий в северной Германии и Дании. На тот момент важнее был тот факт, что Бернадот освобождал Александра от данного им обещания задействовать русские войска в Финляндии для высадки совместного русско-шведского десанта в Дании в 1812 г. и убедил российского императора направить их вместо этого к Риге. В результате русские суда переправили большую часть 21-тысячного финляндского корпуса в балтийские провинции. Находившиеся под командованием графа Ф.Ф. Штейнгеля, это были в основном войска, закаленные в боях. Их прибытие в Ригу к середине сентября обещало разрешить патовую ситуацию, сложившуюся на северном фронте.
Хотя Рига являлась главным полем деятельности для маршала Макдональда, он был также вынужден оглядываться в сторону Динабурга и Полоцка, где действовал 1-й пехотный корпус генерал-лейтенанта графа П.X. Витгенштейна. Когда армия М.Б. Барклая оставила Дрисский лагерь и устремилась к Витебску, корпус Витгенштейна был послан перекрыть дороги, которые вели на северо-запад к Пскову, Новгород и в конечном итоге к Петербургу. Главным противником Витгенштейна был маршал Н.Ш. Удино, который получил приказ наступать через Двину и оттеснить русских обратно к Пскову. В принципе эта задача была по силам Удино, чей корпус в момент вступления на территорию России насчитывал более 40 тыс. человек. Напротив, в 1-м корпусе Витгенштейна имелось всего 23 тыс. человек, к тому же в его обязанности входило также сдерживание любых попыток дивизии, располагавшейся на правом фланге Макдональда, начать наступление со стороны Динабурга.
Однако в действительности Удино суждено было продемонстрировать полную неспособность действовать в качестве командира независимого воинского подразделения: он позволил Витгенштейну взять над ним верх и держать в благоговейном страхе. Русская легкая кавалерия совершала непрестанные рейды через Двину, нарушая линии коммуникации и снабжения французов. Когда Удино в конце июля повел наступление на войска Витгенштейна, то был застигнут врасплох и наголову разбит русскими в трехдневном сражении при Клястицах и Головщине, проходившем с 30 июля по 1 августа. Одной из причин его поражения была неспособность сконцентрировать на поле боя все силы. Согласно сообщению с русской стороны, он имел в своем распоряжении более 8 тыс. человек неподалеку от Клястиц, которые так и не приняли участия в сражении.
Кроме того, русские войска действовали исключительно грамотно. Костяк небольшой армии Витгенштейна имел совсем недавний опыт боев в лесах Финляндии, полученный во время войны 1808–1809 гг. Не только егери Витгенштейна, но также и часть его тяжелой пехоты продемонстрировали прекрасные навыки стрельбы в похожих на финские условиях северо-западной России. Возможно, именно их пример вдохновил многие резервные батальоны и новые полки, сформированные в дивизиях Витгенштейна из гарнизонных войск, на то, чтобы с самого начала кампании действовать гораздо лучше, чем можно было ожидать. Витгенштейн сразу же пошел в наступление, одержал ряд побед и навязал противнику свою линию; в результате моральный дух его войск был высок, и уже никто не придирался к немецкому происхождению командира.
На руку Витгенштейну, вероятно, сыграл тот факт, что в отличие от Барклая де Толли он был выходцем из знатной, хотя и обедневшей семьи. Родившись в России и будучи сыном генерала, состоявшего на русской службе, он гораздо более уверенно вращался в аристократических кругах России, чем это делал неловкий М.Б. Барклай. К тому же П.X. Витгенштейн был кавалеристом и слыл «хорошим рубакой». Прекрасный наездник, храбрый, щедрый и нередко демонстрировавший рыцарское поведение — все эти качества Витгенштейна принадлежали к числу тех, что высоко ценились в среде русской военной знати. Кроме того, в личном общении он был скромным и добрым человеком, всегда по достоинству оценивал достижения своих подчиненных и рапортовал о них. В сочетании с серией одержанных побед, все эти качества являлись залогом того, что в штабе Витгенштейна в 1812 г. царила абсолютная гармония.
При этом наряду с гармонией здесь присутствовал профессионализм. Главой штаба Витгенштейна был Ф.Ф. Довре — способный, преданный и прекрасно образованный штабной офицер французского происхождения, родившийся в Дрездене и начавший военную карьеру в польской армии. Командующим артиллерией корпуса являлся выходец из знатного грузинского рода, князь Л.М. Яшвиль. Его помощником был 24-летний И.О. Сухозанет, сын польского офицера. Оба хорошо проявили себя в ходе кампании 1806–1807 гг. в Восточной Пруссии.
Лучшим среди них, однако, был 27-летний генерал-квартирмейстер корпуса П.X. Витгенштейна, полковник И.И. Дибич. Он был сыном старшего офицера прусского штаба, который в 1798 г. перешел на русскую службу. Молодой Дибич начал военную службу в лейб-гвардии Семеновском полку, откуда его взял к себе П.М. Волконский — также ранее офицер Семеновского полка — для службы в Главной квартире. Внешность И.И. Дибича — миниатюрного, с глазами навыкате и непривлекательной наружности — производила столь гнетущее впечатление на командира Семеновского полка, что он старался сделать так, чтобы молодой офицер не появлялся при дворе и во время парадов. Многие друзья Дибича называли его «самоваром», поскольку в состоянии возбуждения он буквально закипал, а слова вырывались у него таким образом, что их почти было невозможно разобрать. Несмотря на все свои странности, Дибич в 1812–1814 гг. был, возможно, самым талантливым штабным офицером российской армии. Он также выказал недюжинную энергию, инициативу и рассудительность в тех случаях, когда ему было поручено руководство движением войск. Хотя Дибич был честолюбивым и непреклонным человеком, он в то же время был всецело предан армии и тому делу, которому служил. К 1814 г., будучи всего 28 лет от роду, он уже имел чин генерал-лейтенанта, неизмеримо далеко обойдя по службе своих бывших сослуживцев из Семеновского полка. Тем не менее он оставался в хороших отношениях со своими старыми товарищами, что было выгодно как ему самому, так и им.