Подобно многим высокопоставленным военачальникам российской армии, Остен-Сакен был жестким, завистливым, упрямым, честолюбивым и гордым человеком. Обаятельный и остроумный в обществе, он мог быть совсем иным в обращении с офицерами и солдатами, находившимися под его командованием. Возможно, на его личность повлияли чувства несправедливости и горечи, окончательно покинувшие его только тогда, когда он стяжал славу и всеобщее признание в 1813–1814 гг. В 1740 г. его отец Вильгельм был адъютантом генерал-фельдмаршала Б. X. Миниха — ключевой фигуры в правящих кругах и армии России во времена царствования императрицы Анны Иоанновны. Если бы императрице и ее племяннику Иоанну VI удалось удержаться у власти, Вильгельм мог бы рассчитывать на блестящую карьеру. Его сын Фабиан был бы с рождения записан в полк лейб-гвардии и к моменту своего двадцатипятилетия получил бы чин полковника и стал адъютантом императора. Однако Иоанн VI был свергнут, Миних отправлен в ссылку, а Вильгельм Остен-Сакен выслан в один из гарнизонных полков, где прослужил последние годы своей долгой карьеры, так и не получив повышения. Его сын Фабиан провел детство в бедности и продвигался по военной службе с большим трудом, начав карьеру в рядах линейной пехоты и добиваясь каждого нового повышения собственным мужеством и трудолюбием. Его карьера пошла в гору, когда он был произведен в чин прапорщика (первый обер-офицерский чин) за храбрость, проявленную в военных действиях против турок в 1769 г.
Остен-Сакен питал отвращение к Беннигсену. Его дневники за 1806–1807 гг. представляют собой список жалоб на своего командира, которого он обвинял в неправильном управлении медицинской и интендантской частями армии, в том, что тот упустил шансы на победу в сражении при Прёйсиш-Эйлау, а также в том (вероятно, это обвинение было самым серьезным), что Беннигсен всякий раз пренебрегал возможностью консультаций со своим заместителем, т. е. с Остен-Сакеном, на предмет того, как следовало вести кампанию. В начале кампании 1807 г. Беннигсен планировал провести неожиданный маневр и посредством согласованных ударов российских дивизий, шедших с разных направлений, загнать в ловушку отдельный корпус маршал Нея. Остен-Сакен продвигался медленно, и Нею удалось вырваться из западни. Беннигсен обвинил Остен-Сакена в намеренном саботировании своих планов с целью его дискредитации и получения контроля над армией. Остен-Сакен заявил, что приказы имели противоречивый характер. Первоначальное расследование не дало результатов: как и следовало ожидать, Беннигсена и Остен-Сакена поддерживали группировки их «друзей». Затем процесс растянулся на месяцы, и только в 1808 г. трибунал вынес решение не в пользу Остен-Сакена.
К тому моменту война давно закончилась. 14 июня 1807 г. Наполеон нанес русским поражение в сражении под Фридландом и отбросил их обратно к границам Российской империи. Поражение было тяжелым: первоначальные подсчеты, выполненные российской стороной, дали цифру в 20 тыс. убитых и раненых. Тем не менее это не было разгромом, подобным Аустерлицу, не говоря уже о катастрофе при Йене — Ауэрштедте. Большая часть российской армии благополучно и в относительно стройном порядке переправилась обратно через р. Неман. Отделенные от Наполеона рекой, российские полки быстро восстановили традиционные дисциплину и присутствие духа. На помощь им вскоре прибыли две новые дивизии из России под командованием Д.И. Лобанова-Ростовского и А.И. Горчакова. В России на тот момент прошли подготовку двести тысяч ополченцев, которые в любое время могли пополнить ряды действующей армии. Происходило формирование новых регулярных полков, а новые наборы рекрутов свидетельствовали о том, что людские ресурсы России далеки от истощения. До того момента Наполеон даже ни разу не пересекал границу Российской империи. Ему все еще оставалось проделать очень долгий путь, чтобы стать угрозой для центров военной, политической и экономической мощи России, расположенных в районе Москвы и Санкт-Петербурга. Если бы у России была необходимость продолжать войну после Фридланда, нет никаких сомнений в том, что она была на это способна.
Тем не менее у России имелись веские причины искать мира. Государственная казна, арсеналы и склады армии были пусты, а обучение, вооружение и обмундирование новых рекрутов, равно как и подготовка офицерских кадров, требовали много времени. За истекшие шесть месяцев десятки тысяч солдат и многие генералы выбыли из строя вследствие ранений и по болезни. Александр более не возлагал надежд на Беннигсена, но не находил подходящей для него замены в лице других генералов. Если бы война тогда на самом деле продолжилась, России пришлось бы биться в одиночку. Вооруженные силы Пруссии были уничтожены, а Великобритания не только не имела воинских формирований на континенте, но не желала предоставить России ни субсидий, ни даже займов. Тем временем Лондон по-прежнему был в состоянии направить военные экспедиции для покорения мыса Кейп-Код и частей Испанской Америки. К тому моменту Наполеон контролировал большую часть Западной и Центральной Европы и мог мобилизовать огромные ресурсы для войны против России. Несомненно, вторжение в центральные районы России заняло бы у него несколько месяцев, но советники Александра I не слишком об этом беспокоились. Что действительно вызывало их сильное беспокойство, так это то, что Наполеон оказался у границ губерний — их большая часть находилась на территории нынешних Украины и Белоруссии, — доставшихся России в результате раздела Польши несколькими десятилетиями ранее. В этих землях по-прежнему господствовали польские землевладельцы и чиновники. У России были все основания опасаться, что в случае вторжения Наполеона в западные пределы империи поляки встанут на его сторону. Получив донесения из Фридланда, Александр откликнулся на призыв Беннигсена относительно перемирия и направил генерал-лейтенанта князя Д.И. Лобанова-Ростовского для ведения мирных переговоров с французами. В инструкциях, данных Лобанову императором, содержалась рекомендация, согласно которой «сам он не должен был вносить предложение о начале мирных переговоров, но если французы первыми выразят желание положить конец войне, тогда и он должен был ответить, что император Александр также желает мира».
В определенном смысле странным представляется тот факт, что именно Лобанов был выбран для этой полудипломатической миссии. У него не было опыта на дипломатическом поприще, он не выглядел и не вел себя так, как подобает дипломату. Напротив, он был довольно бесцеремонен, нетерпелив, слегка неловок и совсем не годился на роль человека, способного сглаживать недопонимания лестью и вежливым обхождением. Внешности Лобанова, который был среднего роста и имел слегка восточный разрез глаз, не добавляло привлекательности то обстоятельство, что во время русско-турецкой войны 1788–1792 гг. он был дважды серьезно ранен, причем один раз в голову. Однако тот факт, что он был храбрым солдатом, возможно, мог положительно сказаться на уважении к нему со стороны французских генералов, с которыми ему предстояло вести переговоры. У Лобанова также имелись и другие сильные стороны. Только что прибыв из России со своей дивизией, он был полностью независим от Беннигсена и других генералов армии, разрываемой интересами отдельных фракций. Лобанов был также предан императору и зависел от него. В отличие от генералов и сановников, он был той фигурой, которой Александр мог поручить дословное исполнение своих распоряжений.
Лобанов вскоре обнаружил, что Наполеон хотел не просто мира, но также союза с Россией. С российской стороны детальные переговоры как о мире, так и возможности заключения союза велись Лобановым и князем А.Б. Куракиным. В июне 1807 г. Куракин являлся государственным деятелем и дипломатом самого высокого ранга в ставке Александра I. На определенном отрезке царствования Павла I он отвечал за внешнюю политику России. Теперь же он готовился заступить на новый пост в качестве посла в Вене. Куракин был помешан на мелочах, подчеркивающих ранг, статус и особенности внешности. Он мог быть педантичным. Но он был умнее, проницательнее и опытнее, чем утверждали его критики. Он принадлежал к числу тех лиц, стоявших у кормила власти, которые всегда рассматривали англо-французское соперничество за мировое господство в качестве основной причины войн, обрушившихся на Европу после 1793 г. Куракин полагал, что Россия по возможности должна занимать в этом конфликте нейтральную позицию, используя англо-французское противостояние в своих интересах. Хотя после Аустерлица он стал рассматривать наполеоновскую Францию как угрозу безопасности России, но считал, что наилучшим способом защитить Россию было вступление в соглашение с Наполеоном о разделе французской и российской сфер влияния в Европе.
Лобанов и Куракин были двоюродными братьями. Оба были потомками древних аристократических фамилий. Если Куракины были богаты, то ветвь рода Лобановых-Ростовских, к которой принадлежал Дмитрий, к 1800 г., напротив, заметно обеднела. Причина этого помимо всего прочего заключалась в том, что в XVIII в. Куракины занимали высшие государственные посты, и происходило это в то время, когда политическая власть обычно приносила значительное богатство. Брачные союзы ввели их в круг высшего света России. У Куракиных также было не более двух сыновей в каждом поколении, поэтому богатство семьи не расточалось. Князь Лобанов, напротив, давным-давно уже не играл ключевых ролей в военной или политической жизни, а состоятельный прадед Д.И. Лобанова после трех браков оставил 29 детей. Когда Л.Н. Толстому в романе «Война и мир» потребовалась вымышленная семья, являвшаяся воплощением императорского двора и высшего света Петербурга, он дал им фамилию Курагиных, хотя настоящие Куракины были людьми гораздо более интересными и разносторонними, чем нарисованная Толстым пародия на циничного придворного-аристократа, князя Василия Курагина и его малопривлекательных отпрысков. Как и вымышленный персонаж Толстого князь Борис Друбецкой, Д.И. Лобанов был воспитан и получил образование в семье своих богатых кузенов — в данном случае Куракиных.
Хотя Куракин и Лобанов обсуждали детали с Талейраном и маршалом Бертье, реальным переговорщиком со стороны России выступал Александр I, который провел многие часы в личных беседах с Наполеоном. Первая встреча двух монархов произошла на знаменитом церемониальном плоту в центре реки Неман 25 июня 1807 г. Река разделяли силы двух армий: российской, стоявшей в восточном берегу, и французской — на западном.
Из шести человек — все они были генералами, — сопровождавших Александра во время этой встречи с Наполеоном, старшим по званию был младший брат императора — великий князь Константин. Императору посчастливилось быть похожим на свою высокую и привлекательную мать вместо того, чтобы походить на отца — невысокого роста, некрасивого и курносого. Константину повезло меньше, и он напоминал отца не только внешним видом, но и чертами характера. Оба они были помешаны на мелочном соблюдении всех деталей строевой подготовки и воинского мундира. Важнее было то, что оба были взбалмошны и непоследовательны, а их настроения и взгляды менялись столь стремительно, что обескураживали окружающих. Кроме того, оба были подвержены ужасающим приступам гнева, во время которых поток угроз и оскорблений обрушивался на всякого, кто попадался им под руку. Как ни странно, оба были способны проявлять большую щедрость и доброту, но для гордой знати, остро воспринимавшей публичное бесчестье, оскорбления Павла I были так же неприемлемы, как и его своенравная политика или попытки препятствовать продвижению по службе отдельных представителей знатных семей.
В 1807–1814 гг. Константин не просто являлся наследником престола, но помимо Александра являлся единственным совершеннолетним представителем мужского пола в семье Романовых. В России того времени свержение монархии или замена Романовых другим претендентом на престол было немыслимо. Память об анархии, охватившей страну двумя столетиями ранее, в период Смутного времени, когда пресечение правящей династии привело к гражданской войне, иностранной интервенции и разложению государства, не способствовала популярности подобных идей. Однако как бы ни была российская знать разочарована Александром, очень немногие желали бы видеть на троне Константина. Как бы то ни было, следует отдать должное и великому князю, который чтил своего брата и едва ли поддержал бы заговор против него. Если это и укрепляло позиции императора у себя дома, тот факт, что Константин находился в шаге от трона, неизбежно вызывало беспокойство государственных деятелей других стран. Как отец Константина, так и его дед Петр III были печально знамениты тем, что могли неожиданно и резко менять свой внешнеполитический курс. Непредсказуемость в сфере внешней политики, присущая самодержавной форме правления, сама по себе являлась достаточным основанием для опасений на предмет того, в какой мере можно было полагаться на Россию, даже если бы не существовала возможность выхода на авансцену такой фигуры как Константин.
Самым младшим по возрасту генералом в окружении Александра был генерал-майор граф X.А. Ливен. Уравновешенный, тактичный, скромный и трудолюбивый Ливен занимал неприметный на первый взгляд пост начальника личной походной канцелярии императора. На самом же деле эта должность давала очень широкие полномочия. Павел I ввел в России прусскую систему военной администрации, в которой главнокомандующим являлся сам император, управлявший армией через своего генерал-адъютанта, который в принципе был не более чем секретарем. Собственно военный министр находился в Берлине, изредка встречался с королем и отвечал за то, чтобы обмундирование армии было в надлежащем виде. Даже в Пруссии королевский генерал-адъютант неизбежно сосредоточивал в своих руках большую власть. В России ни Павел, ни Александр и близко не стояли к Фридриху по части осведомленности во всех деталях военной службы. А это неизбежно вело к возрастанию роли генерал-адъютанта Ливена, которого один историк справедливо назвал «первым заместителем императора по военным делам». Хотя со времен средневековья предки Ливена были выходцами скорее из Ливонии, чем Германии, его самого лучше всего охарактеризовать как представителя знати прибалтийских немцев. Как и в случае со многими генералами и старшими офицерами, также происходившими из прибалтийских немцев, самоидентификация Ливена была делом сложным, однако его лояльность не вызывала сомнений. Тот факт, что он был немцем, означал прежде всего то, что он был убежденным лютеранином, со всей свойственной данному религиозному течению приверженностью долгу, трудолюбию и послушанию. Родившись в Киеве, где его отец был военным губернатором, Ливен получил образование в Петербурге и всю свою сознательную жизнь провел при императорском дворе, а также в качестве посла. Не удивительно, что языками, которым он отдавал предпочтение, были французский, являвшийся лингва-франка для высших слоев общества всех стран, и русский язык армии. Его политические симпатии были всецело на стороне России; к этому добавлялась сильная личная преданность Александру I и династии Романовых, которая была у него более ярко выражена, чем у большинства выходцев из прибалтийских провинций.
Подобной личной привязанностью X. А. Ливен был отчасти обязан службе в качестве офицера лейб-гвардии Семеновского полка, шефом которого являлся Александр с момента своего совершеннолетия. Будучи основан Петром Великим в 1683 г. вместе со своим полком-побратимом Преображенским, Семеновский полк воспитал многих ближайших помощников Александра I, включая П.М. Волконского, ранее исполнявшего обязанности Ливена. В системе правления, состоявшей из множества сетей и «семей», семеновцы были в числе личных приверженцев императора. Именно этот полк нес караул вокруг дворца в ночь, когда был свергнут Павел I.
Однако прежде всего положение и лояльность Ливена определялись тем обстоятельством, что его мать была ближайшей подругой вдовствующей императрицы Марии Федоровны, матери Александра; она была ее главной фрейлиной и воспитательницей детей императорской фамилии, которые и во взрослой жизни продолжали питать нежные чувства к Шарлоте Ливен. Одна из ее бывших подопечных, великая княгиня Анна (впоследствии ставшая королевой Нидерландов), писала: «Разве не было ее исключительной привилегией право бранить членов императорской фамилии — право, которое не дается ни императорским указом, ни наследственным титулом?» Столь прочные связи с императорской фамилией ценились на вес золота. Титулы, имения и всяческого рода покровительство буквально обрушились на головы Шарлоты и ее детей. Старший брат Ливена — К.А. Ливен стал генералом, а впоследствии служил в качестве министра народного просвещения. Его младший брат, И.А. Ливен отличился в 1807 г. и был ранен в сражении при Прёйсиш-Эйлау. Повествование романа Л.Н. Толстого начинается описанием светского вечера в доме Анны Шерер, верной наперсницы императрицы Марии. В реальной жизни лицом, наиболее подходившим под описание Анны Шерер, являлась Шарлота Ливен.
Во время своей первой встречи 25 июня Александр и Наполеон имели почти двухчасовую беседу тет-а-тет. Оба были мастерами по части лести и обольщения, и каждый намеревался завоевать симпатии и расположение другого. Несомненно, ими были высказаны многие мысли, которые ни один из правителей не решился бы зафиксировать на бумаге, не говоря уже о том, чтобы внести их в текст договора. В ранних работах как российских, так и французских авторов порой высказывается идея о том, что Наполеону удалось привести Александра в замешательство, и что именно это отчасти объясняет условия русско-французского договора. Однако вряд ли следует принимать восхищение Александра Наполеоном за чистую монету, особенно в те моменты, когда он вел переговоры с французскими дипломатами. Секретные инструкции, которые он дал Куракину и Лобанову после серии бесед с французским императором, основывались на хладнокровном и реалистичном понимании интересов, а также слабых и сильных сторон России и Наполеона.
В конечном счете по условиям Тильзитского мира Александр получил большую часть того, что хотел. Прежде всего он добился мира, значившего больше, чем временное перемирие, избежав традиционной для побежденной стороны территориальных уступок и военных репараций. Помимо этого важнейшей его задачей было спасение Пруссии, к которому российского императора подвигало как чувство лояльности по отношению к королю и королеве Пруссии, так и те соображения, что Россия желала иметь Пруссию в качестве союзника против будущей французской экспансии в восточном направлении. Достижение этой цели далось Александру большой ценой. Французы на тот момент оккупировали территорию всей Пруссии, а у российской армии не было возможности ее отвоевать. Наполеон предпочел бы разделить Пруссию, оставив восточные ее регионы — преимущественно польские земли — Александру и распределив остальную часть королевства между своими германскими сателлитами.
Сохранение Пруссии как единого государства, следовательно, явилось победой российской дипломатии, хотя и не вполне определенной. Пруссия теряла часть территории и населения. Ее польские провинции получали статус нового небольшого государства — так называемого герцогства Варшавского. Его правителем предстояло стать королю Саксонии, чьи предки на протяжении большей части XVIII в. являлись королями Польши. Новое герцогство было полностью покорно воле Наполеона и потенциально представляло большую опасность для России — и как плацдарм для будущего вторжения в западные пределы Российской империи, и как источник вдохновения для всех поляков, мечтавших о реставрации польского государства в его прежних границах. Вынужденное сократить численность своей армии и выплатить крупные военные репарации, перекроенное прусское государство было слишком уязвимо для сил Наполеона и не могло служить защитным барьером для России, что стало очевидно в 1811–1812 гг. Тем не менее настойчивость Александра в вопросе сохранения государственности Пруссии принесла плоды в 1813 г., когда прусская армия сыграла одну из ключевых ролей в поражении Наполеона.
Основной ценой, заплаченной Россией за выживание Пруссии, стало согласие выступить на стороне Наполеона в его войне против Великобритании. Прежде всего это означало присоединение к континентальной блокаде Наполеона и, следовательно, закрытие портов России для английских судов и товаров. По условиям Тильзитского мира Россия также была обязана распространить континентальную блокаду на Швецию, а в случае необходимости объявить ей войну. В июне 1807 г. Александр был недоволен тем, что Великобритания не смогла поддержать военные усилия России, но он точно не желал вступать в конфликт с Лондоном и осознавал ущерб, который этот конфликт нанесет экономике и финансам государства. Однако он полагал, что на тот момент Россия не имела возможности лавировать между Великобританией и Францией, и что подчинение экономических интересов России главной задаче Наполеона — блокаде британской торговли — являлось единственным способом обеспечить приемлемые условия мира. Российский император тешил себя надеждой на то, что, если англичане полностью утратят возможность торговли с континентом, и при этом выдвинутые Наполеоном условия будут умеренными, Лондон, возможно, пойдет на заключение мира. Компромиссный мир, ограничивающий как британскую экспансию за пределами Европы, так и продвижение французов на континенте, конечно, идеально соответствовал бы интересам России. Радужные надежды Александра выглядели реалистичными и потому, что Тильзитский мир не обязывал Россию участвовать в военных действиях против Великобритании, а успешная война против Швеции могла окончиться присоединением Финляндии и тем самым обезопасить Петербург от будущих атак со стороны Швеции.
Единственной сферой, где Александр, возможно, пошел на чрезмерные уступки в пользу Наполеона, были отношения России с Османской империей. Спровоцированные Францией турки вели войну с Россией с 1806 г., надеясь воспользоваться поражением России при Аустерлице и вернуть себе территории, утраченные на протяжении последнего тридцатилетия. Во время переговоров в Тильзите Франция вызвалась быть посредником между Россией и Османской империей и собиралась поддержать нового союзника в случае, если бы турки проявили непреклонность. Александр надеялся, что Наполеон благосклонно воспримет приоритет российских интересов в Османской империи, и что тем самым удастся создать противовес господству Франции в Западной и Центральной Европе. На самом же деле, несмотря на все разговоры Наполеона о русско-французском сотрудничестве на Востоке и грядущей гибели Османской империи, основная линия его политики была нацелена на сдерживание российской экспансии. Нет сомнений в том, что он все равно стал бы проводить эту политику исподволь, независимо от условий Тильзитского договора. Выступая в качестве посредника, он всего лишь получал больше возможностей для достижения своей цели.
Стремясь упростить процедуру переговоров, Александр вместе со своими советниками прибыл в Тильзит, на западный берег Немана, где находилась ставка Наполеона. Императоры провели вместе много часов и разговаривали на самые разные темы, которые касались отнюдь не только мирных переговоров и смотра войск Наполеона. Половина Тильзита была передана в распоряжение русских, там разместился первый батальон Преображенского полка — для охраны российского императора. Однако все взгляды были прикованы к французской армии. Столь заинтересованный в военных делах правитель как Александр, не мог упустить шанса внимательно присмотреться к людям, завоевавшим всю Европу, и услышать, как один из величайших за всю историю полководцев раскрывает секреты своего успеха. В любом случае ситуация подходила для реализации замысла российского императора, согласно которому он должен был выступить в качестве почтительного ученика Наполеона и тем самым польстить его самолюбию. Но и французскому императору следовало бы обратить пристальное внимание на преображенцев, поскольку своим будущим окончательным падением он был во многом обязан действиям старых полков российской армии.
Почти во всех отношениях Преображенский являлся типичным полком российской армии, вернее сказать, идеальным воплощением того, каким должен был быть российский полк. Разумеется, обер-офицеры и ветераны из числа унтер-офицеров питали чувство глубокой привязанности к своему прославленному полку. Как и все российские полки, Преображенский во многом был замкнутым мирком. Солдаты по совместительству являлись портными, сапожниками и строителями. В дополнение к этому в российском полку имелись полноценные оружейники, кузнецы, плотники, столяры, мастера по ремонту повозок, ковочные кузнецы, а также ремесленники прочих профессий. Относительно новым явлением было наличие докторов: в Преображенском полку их было четверо, что было вовсе не характерно для армии в целом. Гораздо более традиционным являлось присутствие практически в каждом полку священников и младших церковнослужителей. Православные литургии служились по воскресеньям и основным праздникам. Священники обращались к войскам с проповедью о необходимости верной службы царю, являвшемуся защитником православных веры и государства. Другой популярной темой было хорошее обращение с военнопленными и гражданским населением. Во время сражений некоторые священники находились непосредственно на линии огня. Обычно они были вместе с докторами, успокаивая раненых и — что было очень важно — отпевали умерших.
Офицеры Преображенского полка представляли собой наименее типичное явление в российской армии. Хотя большая часть офицеров русской армии принадлежала к дворянскому сословию, 6% были выходцами из низших сословий, крестьян или, что случалось чаще всего, солдат. В любом случае большинство дворян довольствовались небольшим доходом, и то же самое можно сказать о большей части офицерского состава. Лишь у четверти из них в 1812 г. имелись в собственности имения, или же они являлись их наследниками, и большинство этих имений были небольшими. Офицер линейного полка, семья которого владела более чем сотней душ крепостных, встречался крайне редко. В России времен правления Александра I практически любое образование являлось платным. Офицеры артиллерии обычно получали образование в кадетских корпусах (военных училищах, предназначенных для обучения мальчиков офицерскому делу), большая их часть обладала необходимыми математическими знаниями и владела иностранными языками. Однако большинство офицеров линейных пехотных и кавалерийских полков читали и писали по-русски, а также могли знать начала арифметики, но этим их образование и ограничивалось.
Офицеры Преображенского полка сильно отличались от описанных стандартов. Хотя формулярные списки неполно отражают материальное положение офицеров, даже они свидетельствуют о том, что две трети офицеров этого полка были выходцами из семей, владевших сотней душ крепостных и более. Более четверти являлись владельцами тысячи душ, а командир первого батальона граф М.С. Воронцов должен был унаследовать 24 тыс. крепостных. Богатство являлось залогом образования и культуры. Подавляющее большинство офицеров говорило на двух и более языках, а почти половина — на трех и более. В воспоминаниях и дневниках офицеров лейб-гвардии встречаются рассуждения о литературе, истории и философии. В большинстве случаев образование делало из них скорее хорошо воспитанных и порядочных людей и интересных собеседников, чем профессиональных офицеров в узком смысле этого слова. Они принадлежали к российской и европейской аристократии, воспитанной на французской литературе и римской истории.
Отношения между Александром и офицерами его лейб-гвардии были до странности противоречивыми. С одной стороны, император очень гордился своими гвардейцами и чувствовал себя как дома в обществе образованных офицеров благородного происхождения. Однако по интересному стечению обстоятельств офицеры-аристократы лейб-гвардии представляли собой анклав республиканизма в самом сердце российской абсолютной монархии. Один офицер вспоминал, что «в служебных делах существовала строгая субординация, но во всем остальном все офицеры были равны». Если это и было преувеличением, правдой является то, что отношения между офицерами разного возраста и звания имели на удивление неформальный характер. Этому способствовало то обстоятельство, что семьи многих офицеров находились между собой в родственных отношениях или просто были близко знакомы на протяжении жизни нескольких поколений. В глазах монарха республиканские порядки внутри лейб-гвардии могли являться поводом для беспокойства. Когда во главе гвардейского подразделения с целью наведения дисциплины ставился посторонний человек, позволявший себе грубое обращение с офицерами, он чаще всего сталкивался с тем, что по своему содержанию было близко к забастовке. В подсознании императора также должны были храниться воспоминания о многочисленных восстаниях, поднятых гвардейцами в XVIII в., последнее из которых произошло всего за шесть лет до Тильзита. Действительно, последней крупной попытке государственного переворота, организованной гвардейцами, суждено было состояться в 1825 г., сразу после смерти Александра I. Целью восстания было свержение самодержавного строя и установление конституционной монархии или даже республики.
9 июля, после ратификации Тильзитского договора, оба императора присутствовали на салюте, организованном в ходе парада французской и российской гвардии. После парада Наполеон в виде театрального жеста, так кстати завершавшего спектакль, разыгрываемый двумя императорами на протяжении двух недель, попросил разрешения Александра наградить орденом Почетного легиона самых храбрых солдат Преображенского полка. Михаил Козловский, командир полка, был сильно поражен популистским жестом Наполеона и просто-напросто приказал выйти вперед гренадеру батальона Алексею Лазареву, стоявшему правее остальных. Смущенный Лазарев, солдатский сын, внезапно оказался в объятьях Наполеона, стал офицером Почетного легиона и начал получать пенсию в размере 1200 франков в год.
Однако Россия времен Александра I в целом и Преображенский лейб-гвардии полк в частности не лучшим образом подходили для проявлений «социальной мобильности» французского типа. Два года спустя Лазарева выгнали из полка за дерзость, проявленную по отношению к офицеру. В1819 г., после возвращения в батальон инвалидов (т. е. ветеранов), в звании прапорщика он был арестован за нападение на двух гражданских лиц. Возможно, у Лазарева просто был трудный характер. Однако солдатские дети, дослужившиеся до офицерского звания, порой сталкивались с предвзятым к себе отношением и были вынуждены пройти непростой период адаптации к своему новому статусу. После войны даже в линейных полках часть их была уволена со службы или получила выговоры, а их личные дела содержат записи о пьянстве, некомпетентности и других недостатках. Если офицеры, выслужившиеся из числа рядовых солдат, сталкивались с трудностями при несении службы в линейных полках, весьма вероятно, что Лазареву даже в качестве полуотставного прапорщика Преображенского полка приходилось вести непрестанную борьбу с сослуживцами. Он совершил самоубийство до того, как было вынесено решение по его делу.
После ратификации договора и завершения парадов Александр покинул Тильзит и направился в Петербург. Он ни с кем не поделился сокровенными мыслями о недавних событиях. Невозможно сказать, какие надежды он возлагал на вновь установившиеся отношения с Францией или насколько был уверен в их прочности. Несомненно, он полагал, что каков бы ни был исход русско-французских отношений, по крайней мере он выиграл время для своей империи и спас ее от большей опасности. Возможно, наиболее точно ход мыслей Александра отражает фраза, сказанная, как считается, им прусской венценосной чете о Наполеоне: «Он свернет себе шею. Несмотря на всю мою игру и внешние жесты, я являюсь вашим другом и надеюсь доказать вам это своими действиями».
Ни современники, ни историки не считали Александра личностью легкой для понимания. Великолепный актер, действовавший под маской личного обаяния и лести, он оставался скрытным, непроницаемым, недоверчивым и уклончивым человеком. Многим наблюдателям Александр как при жизни, так и после смерти казался исполненным противоречий. С одной стороны, он был поборником принципов эпохи Просвещения и либеральных ценностей, но с другой, сделал очень мало для улучшения доставшейся ему по наследству самодержавной формы правления или крепостнической системы, на которую опиралось самодержавие. Подобно своей бабке Екатерине II, он говорил о либеральных реформах, но действовал, как отец, Павел I, будучи одержим заботой об идеальном построении и внешнем виде своих солдат на плацу. В международных делах он ратовал за возвышенные идеи всеобщего мира и порядка и в то же время следовал в русле «реальной политики». Все это утвердило ряд критиков во мнении, что Александр был просто непоследовательным и лицемерным человеком.
Император и правда сочетал в себе очень противоречивые интересы и пристрастия, унаследованные от бабки и отца. Он также работал на европейскую публику, как некогда делала Екатерина II, стремясь показать себя истинно просвещенным европейцем и монархом. Выросший благодаря усилиям своего воспитателя, швейцарца по происхождению, на идеях европейского Просвещения, а затем вынужденный действовать в условиях российской действительности, Александр полагал, что Россия его недостойна. Одним из следствий подобного отношения явилась склонность императора в большей мере полагаться на военных советников из числа иностранцев, чем на своих собственных генералов. В характере Александра было нечто, что заставляло его обольщать каждого, кто встречался ему на пути. Если это и касалось прежде всего женщин, он применял приемы обольщения, свою чувствительность и личное обаяние также и в отношении мужчин. Александр был чувствительным и нервозным человеком. Он избегал конфронтации, ему не нравилось ранить чувства других людей, а для достижения своих целей он использовал непрямые средства. Эти черты личности Александра оказывали серьезное влияние на его способы управления государством и армией. В сфере внешней политики он порой получал информацию и действовал через частные каналы, не известные его министру иностранных дел и послам. В армии он использовал личные связи с подчиненными как средство, с помощью которого он мог присматривать за своими генералами. Излишняя чувствительность, а отчасти даже моральная трусость, не позволяли ему урезать военную структуру командования, чтобы избавиться от части лишних генералов. Он также был весьма склонен избегать непосредственной ответственности за сложные решения, действуя за спинами своих генералов для достижения поставленных целей и дистанцируясь от них в случае неудачи.
Личность Александра сыграла решающую роль в том, как Россия ответила на вызов, брошенный ей Наполеоном в 1807–1814 гг. Тем не менее его действия и ход мыслей остаются за гранью понимания до тех пор, пока мы не получим представление об обстановке и сдерживающих факторах, с учетом которых действовал российский император. Не только отец Александра, но и его дед Петр III был свергнут с престола и убит. С самого детства Александр находился в окружении придворных и политических группировок и организованных ими интриг. Как император он являлся эталоном благородства, богатства и социального положения. Большая часть людей, с которыми он вел беседы, хотела использовать его для достижения собственных интересов или проведения своей политики. Они стремились ограничить его независимость и действовали через сети, основанные на патронажно-клиентарном принципе, скрывали от императора правду. Эти сети пронизывали императорский двор, правительство и армию, которые все еще составляли единое целое. Высокомерные, честолюбивые и завистливые люди, из которых состояли упомянутые сети, с трудом поддавались управлению. Но императору приходилось ими управлять, если он хотел сохранить свою жизнь и добиться эффективной работы армии и бюрократии. Учитывая, что императору приходилось иметь дело с подобного рода высшим светом Петербурга, ему можно простить значительную степень подозрительности, непостоянства и лживости. По прошествии многих лет отчаяние, вызванное испорченностью человеческой природы и лишавшее императора вкуса жизни, должно было только усилиться. Как однажды заметил один из приближенных Александра, «в вашем положении и ангел стал бы подозрительной личностью».
В эти годы наиболее проницательным иностранным наблюдателем в Петербурге был Жозеф де Местр, посол короля Сардинии, большая часть владений которого была аннексирована Наполеоном. Он писал, что «в характере Александра и в его образе правления лежал принцип, согласно которому высшие сановники действовали только в пределах своей ограниченной сферы. Он охотно и без отвращения держит на службе одновременно двух заклятых врагов, не позволяя им сожрать друг друга». За счет этого шансы организации заговора уменьшались. Главное, что император мог быть лучше осведомлен о том, что действительно таилось под маской почтительности и покорности, которую всегда носили его министры. Железный кулак всегда был наготове и порой пускался в ход, но в целом Александр предпочитал более тонкие методы. В какой-то мере скрытность стала его второй натурой, почти что самоцелью. В оправдание Александра, правда, стоит сказать, что для монарха управление посредством манипуляций, обольщения и взяточничества являлось не только более безопасным, но и более эффективным. Вполне естественным было также, что император временами искал советников среди тех, кто не был частью петербургского бомонда и всецело от него зависел. Очевидно, иностранцы являлись той средой, из которой могли быть набраны подобного рода советники.
Когда Александр смотрел поверх представителей высшего света Петербурга, он видел огромные территории России, управляемые недостаточным количеством государственных чиновников. В деревне, где проживало свыше 90% подданных российского императора, общественный порядок, налоги и набор рекрутов всецело зависели от сговорчивости помещиков. Александр отрицательно относился к крепостничеству, но не мог разрушить фундамент, на котором покоилась вся система управления государством, по крайней мере в тот момент, когда он столкнулся с необходимостью мобилизации всех ресурсов империи в борьбе против Наполеона. В любом случае разве не привело бы ослабление позиций землевладельческого сословия скорее к анархии, чем к прогрессу, учитывая тогдашний уровень развития российской власти и общества? Александр действительно начал процесс урезания системы крепостничества, облегчив условия добровольного выхода из крепостных и прежде всего положив конец политике «пожалования» тысяч государственных крестьян частным владельцам, которая проводилась его предшественниками.
Существует множество причин полагать, что в принципе Александр благоволил представительным институтам, но российские реалии являлись мощным препятствием на пути реформ. Принимая во внимание слабость государственной бюрократии и силу петербургских патронажно-клиентарных связей, логично задаться вопросом, действительно ли император желал укрепления этих связей, если бы дал их носителям парламент, через который они могли бы оказывать дополнительное влияние на процесс принятия законов, утверждения налогов и на правительство? Любые представительные институты в России оказывались во власти помещиков: ни одна другая группа не могла и близко сравниться с ними по своему богатству, образованию или социальному положению. В таком случае не явились бы подобные институты препятствием на пути модернизации России и отмены крепостного права? Не имело бы больший смысл совершенствование бюрократии с тем, чтобы она могла стать носителем просвещенных реформ в консервативном обществе? В еще меньшей степени российский император заслуживает порицания за подход, практиковавшийся им во внешней политике. В своем стремлении к такому мировому порядку, в котором склонность к мирному сосуществованию и сотрудничеству имела большую ценность, при одновременном преследовании интересов своей страны, Александр проявлял не больше лицемерия, чем лидеры союзных стран, одержавших победу в первой и второй мировых войнах XX столетия.
Хотя, с ретроспективной точки зрения, эти аргументы могут свидетельствовать в пользу Александра I, в то время многие считали, что он действовал из лучших побуждений, но при этом был натурой женственной и слабой. В 1812 г. это мнение имело большое значение. Австрийский министр иностранных дел, граф К.В. Л. Меттерних в своих письмах, адресованных большинству дипломатов иностранных держав и многим представителям правящих кругов России, сообщал, что не рассчитывал ни на «крупицу стойкости со стороны императора Александра» по мере того, как французская армия продвигалась вглубь территории России и наконец овладела Москвой.
Стратегия Наполеона кажется бессмысленной, если не брать в расчет эти соображения. Однако на самом деле Александр в 1812 г. не утратил присутствия духа. У него оказалось достаточно смелости, чтобы взять на себя огромный риск и справиться с трудностями, связанными с вторжением в Центральную Европу в 1813 г., созданием международной коалиции держав и шествием в ее главе к Парижу.
Еще в сентябре 1810 г., когда франко-русские отношения начали сползать к войне, французский посол в Петербурге пытался донести до сведения своего правительства, что Александр на самом деле гораздо жестче, чем казался.
Люди полагали, что он был слаб, но они ошибались. Несомненно, он мог мириться со многими неудачами и скрывать свою досаду, но делал это потому, что имел перед собой конечную цель — мир в Европе, которой он надеялся достичь, минуя серьезный кризис. Но податливость, свойственная его натуре, имела свой предел, дальше которого он не шел: этот предел был установлен раз и навсегда и никогда впредь не нарушался. По характеру Александр был человеком, исполненным благих намерений, искренним и преданным, его чувства и принципы были возвышенными, но под всем этим скрывались лицемерие, приобретаемое со временем всеми царственными особами, и упрямая настойчивость, которую ничто не могло сломить.
После ратификации мирного договора и заключения союза с Францией Александр I покинул Тильзит и направился обратно в Петербург, куда он прибыл 16 июля 1807 г. За день до этого в столице отгремел салют, данный из двадцати одного орудия, а в Казанском соборе было совершено праздничное богослужение в честь заключения мира. Подобные празднования прошли и в Москве, где архиепископ московский Августин представил события в выгодном свете, поведав своей пастве о том, что храбрость русских войск произвела на Наполеона столь сильное впечатление, что он решил наладить с Россией дружеские отношения. Отношение православной Церкви отчасти может быть объяснено тем, что по указанию правительства она уже на протяжении многих месяцев выступала с амвона с обличительной проповедью против Наполеон-антихриста. Очевидно, поэтому в русских деревнях распространилась легенда о том, что царь-батюшка встретился с Наполеоном на середине реки для того, чтобы смыть грехи последнего.
На тот момент Александр мог себе позволить игнорировать возникшее среди крестьян замешательство по поводу своей неожиданной дружбы с бывшим Антихристом. Однако он не мог оставаться столь же невозмутимым относительно мнения московской и петербургской знати, а также генералитета и гвардейских офицеров, которые представляли собою цвет российской знати. Осенью 1807 г. граф Н.П. Румянцев занял пост министра иностранных дел. Впоследствии он сообщал французскому послу, маркизу де Коленкуру, следующее:
«…император Наполеон, да и кто бы то ни было во Франции заблуждаются по поводу этой страны. Они не знают ее достаточно хорошо и полагают, что император правит как деспот, одного чьего указа довольно для того, чтобы изменить общественное мнение или по крайней мере определить все дальнейшие решения <…> [это] не так. В силу своих доброты и мягкости, которыми он славится, император Александр, вероятно, навязывает свои взгляды общественности более чем кто-либо из его предшественников. Императрица Екатерина, бывшая вне всякого сомнения самой властной из женщин и самым абсолютным монархом в истории, преуспела в этом гораздо менее него. Можете быть в этом уверены. Равным образом не приходилось ей оказываться в столь затруднительном положении, в котором сейчас пребывает Александр. Екатерина так хорошо знала эту страну, что сумела расположить к себе все грани общественного мнения. Как она сама мне однажды призналась, она с вниманием относилась к оппозиционным настроениям даже среди нескольких пожилых дам».
На самом деле Румянцев зря тратил силы, поскольку французское посольство в Петербурге с большим подозрением относилось к общественному мнению. Было весьма популярно суждение, что государственные перевороты, положившие конец правлению отца и деда Александра, отчасти были вызваны неприятием их внешней политики, хотя сам Коленкур делал акцент на том, что упомянутые монархи нарушали сферу личных интересов ключевых фигур в среде петербургской знати. В своих донесениях он сообщал Наполеону, что память о судьбе императора Павла и неприязнь по отношению к великому князю Константину являлись своего рода гарантией против попытки свержения Александра I. Во время поездки российского монарха в Эрфурт для встречи с Наполеоном в сентябре 1808 г. Коленкур заметил, что в силу абсолютной зависимости от Александра Д.И. Лобанова-Ростовского, исполнявшего обязанности военного губернатора Петербурга, и лояльности по отношению к царю Ф.П. Уварова, командовавшего гвардейцами, в Петербурге не наблюдалось признаков того, что в отсутствие императора может случиться нечто неожиданное. Впоследствии, однако, посол отмечал, что покровительство националистически настроенным кругам российской знати, оказываемое сестрой императора великой княгиней Екатериной, представляло потенциальную угрозу престолу. Не считая ряда кратких эпизодов, имевших место прежде всего в 1809 г., Коленкур подчеркивал, что, хотя немногие русские желали войны, поддержка Александром и Румянцевым идеи союза с Францией вела к их изоляции и непопулярности в среде петербургской знати.
Враждебное отношение к Франции в какой-то мере было вызвано чувством ущемленной гордости. В XVIII в. Россия выходила из войн победительницей, поэтому Аустерлиц и Фридланд стали для нее сильным потрясением. Нет нужды говорить о том, что подобное публичное унижение явилось тем более тяжким бременем для гордой знати, привыкшей обостренно воспринимать все, что имело отношение к ее чести и репутации. Князь С.Г. Волконский вспоминал, что он и другие юные офицеры — его товарищи по Кавалергардскому полку горели желанием отомстить за Аустерлиц и продемонстрировали свое негодование тем, что разбили окна французского посольства, после чего ускакали верхом прежде, чем кто-либо успел их задержать.
Похожие настроения царили в среде высшего генералитета. Первым послом Александра в Париже после заключения Тильзитского мира был генерал-лейтенант граф П.А. Толстой. На самом деле Толстой был не дипломатом, а боевым генералом и всеми силами стремился вырваться из российского посольства в Париже, где он, по его мнению, зря тратил время на дурацкие поручения. Он неустанно повторял своему начальству в Петербурге, что Наполеон (которого он в большинстве случаев подчеркнуто продолжал называть Бонапартом) тяготел к идее французской гегемонии в Европе и хотел «сделать из нас азиатскую державу, загнать нас в наши прежние границы». Будучи оскорблен заносчивостью и тщеславием французов, которые вызывали у него отвращение, Толстой чуть было не был вызван на дуэль Мишелем Неем после того, как чересчур громко, по мнению француза, пел дифирамбы российской армии и заявил, что своей победе в 1807 г. французы были обязаны удаче и своему численному превосходству.
Подобные чувства разделяли и члены императорской фамилии. Даже когда Александр I вел переговоры в Тильзите, его сестра, великая княжна Екатерина, писала ему, что Наполеон сочетает в себе качества «хитрости, личного честолюбия и вероломства» и что он должен был принять за честь сам факт того, что ему было дозволено общаться с российским самодержцем. Она добавляла: «Хотела бы я видеть, что ее [Россию. — Авт.] уважают не на словах, а на деле, ибо я вижу, что у нее действительно имеются все средства и права, чтобы на это рассчитывать». Мать Екатерины вдовствующая императрица Мария Федоровна стала центром оппозиции союзу с Францией, которая возникла в среде петербургской знати. Большинство представителей высшего света Петербурга отказались принимать у себя Коленкура после его прибытия в российскую столицу, а некоторые из них так ни разу и не приняли французского посла, несмотря на раздражение Александра. Многие эмигрировавшие из Франции роялисты жили в Петербурге или служили в рядах российской армии. Их манеры, образование и образ жизни обеспечили им симпатии значительной части высшего света Петербурга и способствовали формированию внутри него враждебного отношения к Наполеону. В числе наиболее видных эмигрантов был герцог де Ришелье, ставший генерал-губернатором Новороссии, но после реставрации Людовика XVIII возвратившийся во Францию, где получил пост премьер-министра. Видными фигурами также являлись маркиз де Траверсе, служивший в качестве морского министра с 1811 г., и двое сыновей графа де Сен-При, до 1789 г. занимавшего пост французского посла в Османской империи. Но самым известным из всех был Жозеф де Местр, который вместе с Эдмундом Бурке являлся самым знаменитым политическим мыслителем европейской контрреволюции: в описываемое время он служил в Петербурге послом находившегося в изгнании короля Сардинского королевства.
Однако сочувственное отношение к «легитимистам» в гостиных Петербурга являлось не просто следствием снобизма и ностальгии по старорежимной Франции. Оно коренилось также в чувстве, согласно которому действия Наполеона являлись вызовом религиозным и историческим принципам, лежавшим в основе государства и общества, частью которого была петербургская знать, а также стабильности системы межгосударственных отношений в Европе. Барон Г.А. Строганов, например, на протяжении многих лет являлся послом России при испанском дворе. Когда Александр I попросил его продолжить службу в том же качестве при дворе Жозефа Бонапарта, Строганов отказался. Он писал императору, что устранение от власти династии Бурбонов, которое осуществил Наполеон, являлось нарушением «самых священных прав» — тех самых прав, на основании которых правил сам Александр. Похитив и отстранив от власти своих испанских союзников, Наполеон грубейшим образом нарушил «святость и неприкосновенность договоров». Если бы Строганов продолжил представлять интересы России в Мадриде, он был бы лично опозорен перед испанским народом, и, как он писал, «из всех жертв, которые я готов принести во имя славы и служения Вашему Императорскому Величеству, я не в праве жертвовать лишь своей честью».