С их бабами — с этими сучками без сисек, зато с шерстью. И настоящих девок тут просто нет. Вообще нет. Совсем никак. Когда шерстяные сучки пришли в подвал и принесли одеяла, я вдруг понял: всё, Серый, тебе нормальных баб никогда в жизни не видать. Ни живьём, ни на картинках, ни на фотках, никак. Их тут нет, а есть только шерстяные ушастые сучки, и они, твари, хихикают, как настоящие девки.
А они все в шерсти. Как можно, чтобы баба была вся в шерсти. Просто блевать тянет.
А серый — не как я, а настоящий серый — он нас сходу невзлюбил, гнида. Он, главное дело, всё бдит — он хотел шмотки забрать, вместе с ножом. Устроил химическую атаку, падла — тем и уцелел.
Они тут все хиляки, эти ушастые. Я б его, ёлки, с полпинка бы сделал, не напрягаясь. У них нет мускулов вообще. Либо у них все мужики такие хлипкие, либо сейчас нет дома мужиков — вроде, никакой угрозы нет. Только это всё обман.
Потому что у них есть эта химия, ёлки. Скунсы вонючие.
Отравить тоже могут, стопудово. Удушить. Сюси-муси, ушастенькие.
Я чего подумал: все эти нацисты-расисты — уроды, ёлки. Придурки. Потому что негры-то люди, а евреи — и тем более. Вот сюда бы такого нациста — как бы он тут задрыгался, а?! Потому что ушастые — вообще чужие, чужее любых негров и евреев, в них ничего человеческого нет, всё ненормально, всё непонятно. Всё по-уродски.
Динька мне: «Ты нож убери, ты их не пугай, зачем?» — я их, ёлки, напугал! Да этот серый сам на меня уставился, как шарфюрер какой-нибудь на затурканного еврея! Удушил бы меня, если бы рыженький не вступился, который с Динькой договаривался. Напугаешь такого!
А Артик: «Нам тут жить». Ядрёна Матрёна, а я и не знаю, что нам тут жить, бляха-муха!
И Витя: «Не истери, Калюжный, держи в руках себя». Учителей развелось, как блох, кирпичу упасть некуда. Да, жить нам тут! Да, я себя идиотом чувствую, в этом одеяле и с ножом! Да, нефиг было забирать мою форму! Да, я не хочу мыться в тазу водой, которая течёт из какого-то дерева и пахнет деревом!
Этот их грёбаный дом был не лучше, чем лес! Не по-людски, вот! Всё не по-людски! И да, хотелось орать, ёлки! Хотелось кому-нибудь врезать или хоть стену попинать — потому что я понял: жить тут придётся. Жить тут! Всегда!
Я не подписывался жить так всегда! Среди — не то, что негров каких, а вообще не людей!
Лучше бы мы вообще ничего не нашли. Лучше бы шалаш в лесу, ёлки.
И, главное дело, я вдруг подумал, что Артик меня что-то меньше бесит. Пусть он хоть пидор, хоть распидор — он человек. А людей тут — четверо нас. Лучше Артик, чем вонючая гнида с ушами.
Динька сказал: «Они нас зовут обедать», — а мне хотелось жрать, ясное дело, но я не знал, что они тут жрут, ушастые. А если дохлятину какую-нибудь, а, ёлки? Или ещё какую-нибудь дрянь? Не хотел я тут у них ничего из еды брать.
Артик к серому подошёл. В одеяле, блин. Хохма с яйцами.
— Спасибо за воду, — говорит и лыбится. — Видзин. Ты — Лангри, да? Ты — Лангри?
А тот: «Лангри. Гзи-ре. Артик — дзон», — ухмыляется в ответ. И не воняет убойным, чесночно-химическим, а мило пахнет яблочками. И ушками пошевеливает. Делает вид, что лояльный, ёлки. Что не ненавидит людей, а так, погулятеньки вышел.
Смешно ему. Унизили нас до предела: придурки в одеялах, жесть! — и развлекаются. Уроды. А наши и довольны, лыбятся в ответ. Даже Витя, хотя уж он бы и мог понимать кое-что.
Купились. На гражданке, небось, в Интернете котиков постили, мимишечек. Тьфу, блин.
Серый — Лангри, Лангри, ага — и рыжий Цвик нас всех проводили из подвала наверх.
Комната большая, вся мохом поросла. Посредине — стеклянная столешница, большая-круглая, на тоненьких низких ножках, а стульев нет. Ушастые прямо на полу сидят, как чурки какие-нибудь, во мху.
На стол здешние бабы притащили всякого-всего — непонятная отрава, ёлки. Но, кроме непонятного, и понятное есть: блины.
Нормальные блины, прямо как у нас. Лежат на круглом стеклянном блюде. А вокруг всякое в маленьких мисках. Мазать на блины? И высокие стаканы с питьём — ни спиртом не пахнет, ни чем-нибудь другим знакомым.
А нам белый, здешний док, подвинул мисочки с зеленоватой бурдой. Я взял, поболтал — не очень жидкое, но и не густое. Пахнет… не разобрать точно. То ли грибами, то ли сыром каким-то, то ли — как «Доширак» в коробке.
Цвик Диньке дал такую мисочку — а Динька, дурак, отхлебнул через край глоточек. И разулыбался во всё хлебало, сообщил радостно:
— Мужики, знаете, на что похоже? На картофельное пюре, только жидкое.
Витя стал принюхиваться к миске. А Артик сказал доку:
— Нгилан, эта пища не входит в ваш обычный рацион, да? Адаптационная диета? Или просто щадящая? Как же объяснить…
Как ты им объяснишь, если они только чирикают не по-людски, ёлки?!
Но белый-то понял. Они слишком здорово понимали — и я даже подумал: а если они телепаты? Прикидываются дурачками… В общем, Нгилан сообразил. Он из Артиковой миски сделал крохотный глоточек, отдал Артику назад — и грабку ему на живот положил. И что-то такое, с «видзин-дзин-дзин».
Артик кивнул.
— Всё верно, — говорит. — Я так и подумал. Джентльмены, это еда, которая должна привести в порядок наши желудки. Лекарство, если хотите.
Может быть. Но с чего бы им нас лечить, вообще-то, а?
На самом деле, совершенно не с чего. И нажраться такой крохотной мисочкой — сложно. Жратвы нам пожалели. Но мужики изобразили из себя натуральных джентльменов — сделали вид, что блюдут правила. Стали хлебать эту дрянь.
А я не был уверен, что надо. Мало ли, что они туда плеснули, ёлки.
Рыжая сучка в сетке — всё наружу, а смотреть всё равно не на что, помесь собаки с обезьяной — Артику намазала кусочек блина чем-то, вроде тёртой свёклы. Плоской штучкой, не ножом. Боятся они ножей, чебурашки.
Артик белого спросил:
— Можно это, Нгилан? — а док показал пальцами, совсем как человек, даже удивительно. Мол, можно, чуточку.
И волосатые девки вместе с Цвиком стали угощать наших мужиков — по чуть-чуть. Пикник прямо. А я сидел с миской, не жрал и слушал, как они обсуждают это хлёбово.
Динька говорил:
— Не пойму, это икра что ли, мужики?
А Артик:
— Не похоже. Вернее, похоже на зародыши, но не рыбьи… может, нечто, вроде муравьиных яиц? Вкус странный…