Конечно, им и в голову не приходит сравнивать увлечение барабаном и выбор мужа, но от этого их позиция не меняется: если она хочет играть на барабане, а не заниматься фортепьяно (которое, напомнили они, Люси забросила в десять лет, тоже ни с кем не советуясь) или там аккордеоном (компромиссное предложение папы Уилла), пусть поступает по-своему, они ей мешать не станут…
Если бы только они сказали: «Нет, Люси, не смей этого делать. Мы запрещаем тебе». Но, как видно, ни у кого из них не хватило ни твердости, ни упорства, чтобы противодействовать ей. Она давно восстала против них, эта борьба длилась всю ее юность, и она победила. Теперь с этим покончено. Она может делать все, что только захочет, — даже выйти замуж за человека, которого в душе презирает.
Когда в понедельник вечером Рой вернулся в Форт Кин и зажег свет у себя в комнате, первым делом он увидел Люси, сидевшую у окна.
— Ты что это здесь делаешь? — вскрикнул он, роняя чемодан. — И занавески не задернуты!
— Что ж, задерни их, Рой.
Он мигом опустил занавески.
— А она дома?
— Кто?
— Хозяйка! — прошептал он и тут же выскользнул в холл.
Она слышала, как он насвистывает, поднимаясь в ванную: «Твой вздох как песня, а голос — скрипка, и это волшебство…» Потом в туалете наверху зашумела вода, и Рой снова проскользнул в комнату.
— Ее нет, — сообщил он, прикрывая дверь. — Но, пожалуй, все же лучше выключить свет.
— Чтобы не смотреть мне в глаза?
— Чтобы она нас не накрыла, когда вернется. Она вот-вот придет. Так что стряслось?
— Наконец-то ты не видишь меня, Рой. Теперь расскажи, как ты провел праздники, пока я сидела здесь в пустом общежитии одна-одинешенька целых два дня?
— Во-первых, я не просил тебя возвращаться в общежитие, когда там никого нет. А во-вторых, я все же присяду, если не возражаешь. Да почему бы и тебе не сесть?
— Ничего, я постою.
— Мне удалось их уговорить, но не совсем.
— Дальше.
— Не думай, что мне это так легко далось, — говорил Рой, — это был сущий ад.
— Это почему же?
— Да потому, что пришлось делать вид, будто ты не беременна, хотя все приставали с вопросами — с чего да с чего.
— И ты сказал?
— Нет.
— Я не сказал им, Люси. Ну что ты на меня взъелась? В самом деле, я просто удивляюсь, почему я им не сказал. Почему нельзя открыть правду? Ведь мы все равно поженимся.
— Поженимся?
— Ну я хочу сказать — смогли бы пожениться, если б я им сказал…
— Ты хочешь сказать, что, раз ты им не сказал, мы не поженимся?
— В том-то и вся шутка. Вот что путает все карты. То есть я хочу сказать, они приводят столько доводов, почему нам надо подождать хотя бы до июня.
— Ну?
— Ну, и это серьезные доводы. Мне кажется, против серьезных доводов трудно возражать, только и всего.
— Рой, тебе в самом деле кажется, будто они кинутся мне на шею, если узнают насчет ребенка?
— Я сказал, что они поймут, только и всего.
— Но понять прежде всего нужно нам — нам с тобой, Рой!
— Что ж, может, это и правильно… в отношении твоих.
— А чем они хуже твоих, Рой? Думаешь, твои лучше? Слушай, если ты не хочешь жениться на мне, потому что кто-то начал тебе нашептывать, будто я тебе не пара, — не волнуйся, я тебя неволить не стану.
Молчание. Секунда, другая… Наконец он сказал:
— Но я ведь сам хочу.
— А мне кажется, Рой, это вовсе не так. — Она закрыла лицо руками. — Верно? «Верь мне, верь мне», — а на самом деле вот оно что получается.
— Ну нет… что ты… Только должен тебе сказать, в последние дни ты ведешь себя так, что поневоле не захочется жить с тобой под одной крышей. Ты вдруг стала такой…
— Какой такой? Плебейкой?
— Нет, — сказал он, — такой неласковой.
— Ах, значит, вот оно что?
— Да, вроде того, особенно в последнее время.
— А что еще?