Соседки проснулись от разговоров, поднялись, зевая, оделись, расчесали спутанные жидкие волосы и тоже стали распивать чаи, угощать Марию вареньем из жимолости. Она отказалась: напилась уже.
— Розочка, иди с нами чайку попей, — позвали они девочку. — Мама-то с Андрюшей куда пошли? К папе?
Девочка, дичившаяся Марии, с удовольствием забралась на табурет, стала есть хлеб с вареньем, запивая чаем из блюдечка.
— Пойду сейчас в старый поселок комнату искать, — сказала Мария.
— Дак Валя же с этим приходила, мы слыхали, — Анастасия Филипповна взглянула на приятельницу. — Мань, слыхали иль это помстилось мне со сна? Что Валентина комнату сдать предлагала?
— Навроде слыхали, заспала я, — буркнула Мария Ивановна и спросила обиженно: — Скушно тее с нами, неграмотными? Съезжать хошь?
Мария засмеялась, обняла тезку за плечи: ревность эта, детская ее обида, вдруг растрогали почти до слез.
— Да ведь библиотека у меня, Мария Ивановна, милая! Господи, я к вам, словно к родным, привыкла. Какое — к родным! У меня такой и родни-то не было никогда… Не сердитесь, книги жалею: сырость у Софьи в чулане, плесневеть начали. А то бы не ушла.
Мария Ивановна опять умиленно захлюпала, промакивая глаза, Анастасия Филипповна сказала назидательно:
— Приятельство на книжки меняешь, дева! Жалеть не будешь?
Впрочем, она будто ревновала старую подругу, и предстоящий Мариин отъезд из общежития не огорчал ее, по видимости.
— Уже жалею… — отозвалась Мария. — Да неужто видеться не будем? Я — к вам, вы — ко мне. Не Москва.
— Идет Валя, — всхлипнула Мария Ивановна, глядя в окно кухни. — Вот и съедешь. А я за болезнь привыкла к тее, Марусенька, неплохая ты… Жалкая только.
— Это я, пока болела, жалкая была. А сил наберусь — еще ого-го, покажу всем! — пообещала Мария, соображая лихорадочно, соглашаться на комнату Валентины, освободившуюся, надо полагать, от мужа, или поискать еще что-то. У ней неприятно щемило и стучало сердце: сейчас войдет человек, в тяжком несчастье которого косвенно виновата она.
Анастасия Филипповна распахнула дверь и крикнула в тамбур:
— Эй, бригадир! Чево медленно шевелисси, ждем-ждем?
— Ну и подождете, — отозвалась Валентина, войдя. — Не к спеху…
Ее пригласили погонять чаи, но она отказалась. Хмуровато взглянув на Марию, сообщила, что Софья Павловна спросила ее насчет комнаты и она согласна пустить Марию, поскольку теперь они остались втроем в большом доме. Комната отдельная, двадцать метров, цена тридцать рублей в месяц.
— Это нормально, — поспешила откомментировать Анастасия Филипповна. — У всех такая цена.
— Ваня для вас уж и полки мастерит, — улыбнулась вдруг Валентина. — Для книжек-то… Ему лестно!
Она похудела и побледнела за эти дни, черные тени лежали в подглазьях.
— Соня «газик» свой дала вещички перевезти, Володька пособит таскать.
Реально засветившаяся возможность нынче же начать размещать многострадальную, безропотно перетерпевшую не один переезд сопутницу, соучастницу жизни покорила Марию, сломила ее внутреннее сопротивление. Она тоже улыбнулась Валентине, невольно улыбка получилась многозначительной, знающей.
— Когда мужа будешь хоронить, Валентина? — крикнула Лина.
— Когда следователь разрешит… — равнодушно отозвалась та. Следствие ведется, не знаешь, что ли?
Иван Степаныч и на самом деле смастерил уже стеллажи, помогал расставлять книги. Валентина, устроив и накормив щедрым обедом Марию, уехала на смену. Иван Степаныч уважительно доставал из ящиков тяжелые, как слитки золота, чуть сыроватые тома, обмахивал плесень тряпкой. «Ничего, дом у нас сухой, — говорил он. — Тут им хорошо будет. И вам удобно, тихо, мирно. Это покойник озорник и скандальный был, теперь озорничать некому…» Мария улыбалась молча, сортируя привычно книги по родству и значимости, счастливо косилась на шеренги корешков, вытянувшихся уже во всю длину комнаты под потолком.
«У нас в доме с испокон веков были книги, — продолжал Иван Степаныч. — Сундук от прадедушки еще в сенях стоял, полон. Я мальчишком читал, теперь как-то хватился — пустой сундук-от! Пропали… Экспедиция долго стояла, перетаскал им пакостник-то наш… Деньги ему всегда требовались, добывал всяким способом… Хорошие книжки были, толстые, в кожу переплетены. Романы были интересные, Библия была, помню… Научные еще были книги. Мальчишком читал, не все осознавалось. После, когда здоровый-то, не доходили руки. Это сейчас, до смерти месяцы скоротать — читал бы. А то вон чучела делаю, забавляюсь. Да жаль мне, знаете, стало птиц губить. Как шкурку сымаю, мысли: скоро, Ваня, и тебя потрошить так станут…» — «Вы берите, читайте, Иван Степаныч! — торопясь, перебила его Мария. — Вот здесь у меня зарубежный роман: Флобер, Бальзак, Мопассан. Тут „Мир приключений“… Вам увлекательно будет». — «Я читал кое-что… — понятливо усмехнулся Иван Степаныч. — Возьму, спасибо… Да там остались книжки три, в сарае валяются. Странички, правда, порастрепались, но, может, что интересное найдете?..»
Мария забрала растрепанные, с грязными, промоченными снегом и дождями страницами, в изгрызанных мышами кожаных переплетах книги. Читать их уже было почти невозможно, но Мария почистила, как могла, выгладила утюгом покоробленные толстые листы. На сохранившемся титульном листе одной из книг она прочла: «СЫНЪ ОТЕЧЕСТВА 1822 г. Печатать позволяется. Санкт-Петербургъ, января 3 дня 1822 г. Цензоръ Ст. Сов. и Кав. Л. Бируковъ. В типографiи Н. Греча». А наискось, в верхнем углу, обозначились розоватые следы чернил: «Изъ книг Г. Богаевского».
Мария отложила книгу, опустилась на пышную, со взбитой периной кровать, задумалась. Бабушкин однофамилец? Прапрадед? Но она даже не знала, как отчество отца бабушки, Константина, ее прадеда… Где уж тут помнить предков до седьмого колена, те ли времена были! И потом, каким образом могли книги, принадлежавшие их семейству, попасть в эту, далекую по тем временам, деревню? Впрочем, пути книг еще более неисповедимы, чем пути человеческие…
Она спросила Ивана Степаныча, как все-таки мог к ним попасть этот сундук. «Да ведь прадед разбойник был, может, пограбил кого? — спокойно отвечал тот. — Сундуки тяжеленные, домой привез, думал, там добро, а там книги… Дом-от большой, пущай, мол, стоят. Книги в старину уважали все же, хоть и светские…»
Вечером, когда начало смеркаться, забежала Софья Павловна. Мария разобрала и расставила к этому времени почти все книги, остался только один ящик — книги, наименее интересовавшие Марию: старые, начала прошлого века, подшивки журналов, старые сборники стихов, какие-то исторические книги — их она так пока и не смогла осилить.
Софья Павловна села к столу, закурила, разглядывая ряды разноцветных, разновеликих корешков, казавшихся уже неким монолитом, чем-то имеющим общее единое значение. Хмыкнула уважительно:
— Я зараз столько книг, пожалуй, и не видела ни разу… В библиотеке разве что… Ты их все прочла?
— Немногим больше половины… — призналась Мария. — Или нет — две трети… Тут много специальных: старые юридические, философские, словарей много, энциклопедия Брокгауза и Ефрона, полная. Потом совсем старые какие-то книжки, я их с трудом разбираю. Художественную, конечно, всю прочла, и не раз. Философские читала некоторые, не все, конечно…
— Молодец, штучная баба! — искренне и с некоторой завистью сказала Софья Павловна. — За одно тебя не хвалю: вгорячах с места сорвалась. Что бы там у тебя ни случилось, все равно — зря! Добивалась, впроглодь жила, языки иностранные учила… Мне вчера, когда ты ушла, Леонид Александрович про тебя еще часа два рассказывал… Хоть и расстроен был.
— Чем расстроен?
— Делами… В общем, зря ты так понеслась, не подумав. Работу, положение бросила. Небось за границу часто посылали, раз языками разными владеешь. Зря это… Еще будешь жалеть.
— Жалею давно, а что делать? — вздохнула Мария, в который раз пожалев о Москве и о прошлой прочной жизни. — Конечно, за границу посылали с делегациями. Но переводчики хорошие были, самой не приходилось говорить. И посылали не за то, что языки знаю. Так… — Она усмехнулась. — Теперь, Соня, образованность, в общем, не нужна. Для карьеры, я имею в виду… Переводчики есть, референты. Образованность — это в наше время специальность, профессия. Не стиль и не смысл жизни, как раньше.
— Выходит, зря молодость загубила? — Софья Павловна, размышляя о чем-то, наморщила сухой круглый лоб. — А я-то тебе, признаюсь, позавидовала вчера. Тоже небось жалеешь иной раз: убивалась, молодостью не насладилась, а вышло — зря…
— Почему зря? — вспыхнула Мария. — Я ни о чем не жалею, Соня! «Молодостью не насладилась!» Нашла красавицу… Да мне и наслаждаться не с кем было, никто внимания не обращал. Хорошо придумала, куда с пользой время убивать, а то с тоски подохла бы.
Попала Софья в больное место… Довольно часто приходили ей, особенно в последние годы, обидные мысли: Александр, не прочитавший после школы и сотни книжек, не умеющий фразы построить ни на одном из европейских ходовых языков, средний специалист и невежда, — практически объехал весь мир, представляя фирму. Почему, за какие тайные достоинства? Умел весело поболтать и выпить в нужной компании, угодить и польстить вышестоящим, кому тонко, кому грубо — понимал, нюхом чувствовал, кому — как. И все сходило с рук, все грехи и грешки. Сошли и эти…
— Нашлись бы ухажеры, когда искала… Я про то, зачем было трудиться, языки зубрить, если ты говоришь — переводчики? Мертвый груз, лучше уж поспать всласть. В молодости спать обычно охота. — Спрашивала Софья Павловна наивно и жестоко, как некогда спрашивал Леонид. Курила, стряхивая пепел на мытый пол. Нарочно или машинально? Мария злилась. — Книжки — другое, конечно, дело… Телевидения нет и не будет здесь, горы высокие. Вечерок можно провести с хорошей книжкой, если время есть. А так… Кому, например, тут образованность свою доказывать?
Мария улыбнулась насильно, сбивая раздражение.
— Соня, я же тебе говорю: нигде и никому образованность теперь, в общем, неинтересна! Что тут, что еще где — какая разница, везде одинаково. Все понемногу нахватаны, все всё знают: информация прет отовсюду. Толпа без невежества, но и без образования, как, кажется, Герцен в свое время писал — сплоченная посредственность…