Мария тоже отхлебнула, задержав во рту. К спиртному она была, в общем, равнодушна и в гостях пила обычно сухие или полусухие вина. Конечно, в иных домах бывал на столе и «Наполеон», и «Камю», и виски, и джин — весь джентльменский набор. Но она так ни разу не удосуживалась попробовать, чтобы хоть иметь представление — что же это такое?
Резко обожгло нос изнутри жарким, и впрямь «керосиновым» запахом. Мария хотела было произнести нечто скептическое, но тут же пришло послевкусие, — поплыло по слизистой рта к горлу маслянистое, благородное, умиротворяющее, — точно в медный с серебром колокол ударили. Она поглядела на Леонида — как? Тот улыбнулся ей понимающе: ничего, жив…
— Я спою! — Захмелевшая, весело возбужденная Светлана принесла из спальни гитару, взяла аккорд, раздумывая, с чего начать.
— Маша!.. — тоже хмельно и широко позвал Соловьев. — Иди хоть сядь рядышком… — И пояснил, ни к кому вроде не обращаясь: — Она всему начало! — Повторил то, что произнес у Софьи Павловны: — Не она — я из психиатрички бы не вылазил, а скорее всего — уже на Ваганьковском лежал! А вот — сижу. «Наполеон» пью, а не бормотуху… И в Москве, в министерстве, обо мне знают!.. — засмеялся, повернулся всем грузным телом к Беляеву. — Все злимся, суетимся, хитрим… Доброта нужна людям! Доброта горами ворочает. Ее вот доброта из меня человека сделала. Не гляди, что она суровая, она…
Беляев кивнул, трезво и серьезно скользнув по нему, а потом по Марии взглядом, отодвинулся от стола, сложил толстые руки на животе, демонстративно повернувшись затылком к Соловьеву. Приготовился слушать Светлану. Та, окинув взглядом мужа и Марию, замерла удивленно и настороженно, потом снова хохотнула большим ртом, запела «Я встретил вас».
— Маша… — настойчиво повторил Соловьев и произнес губами полувнятно: — Тоскую, сил нет…
Мария поставила фужер с недопитым коньяком, поднялась.
— Деловая часть окончена? — спросила она. — Тогда я домой. Устала смертельно. Извините, Светлана, в другой раз я вас послушаю.
По реке шел сильный предрассветный ветер, вздымая сосочками воду, сладко, свежо, обещающе пах.
«Господи! Ты создал меня сильным и одиноким. Сильным и одиноким… Сильным и одиноким…» — повторяла Мария чье-то горькое, гордое, жалкое… Думала, что вот даже какие-то практические мгновенные решения, прозрения, сиюминутные озаренные выводы — лишь результат взаимной любви с бабушкиной обширной библиотекой. Теперь-то ей ясно, что все в ней — благоприобретено этим, доступным каждому, путем, а нутряного, дарованного природой, скорей всего, не так уж и много. Но, как выяснилось в течение жизни, — не великая это беда, хватает…
Придя домой, сразу легла. Но никак не засыпалось, крутилась с боку на бок: перина под ее телом тут же раскалилась, влажно намокли простыни. В дырки ветоши, которой были занавешены окна, лезли пыльно-шершавые яркие лучи, раздражающе гудели проникшие невесть откуда комары. Мысли бежали, отдаваясь толчками в напряженном мозгу: повторялись навязчиво кадры ее выступления, высверкивали удачные фразы, реакция зала, реплики президиума. Стучала воспаленно кровь, колотилось сердце. Гордое, предутреннее, нереально-сладостное ублажало щедро ее смятенное естество: заставила себя слушать, привлекла внимание многих!.. «И в Москве обо мне знают!..» — хвастливо произнес захмелевший Соловьев то, что тешило его в тяжкие минуты. Нечто похожее бередило, утешая, и ее сердце: она… она… Мария… не успела появиться — осмыслила происходящее, проанализировала главное, указала на узел основных проблем. С ней уважительно говорит секретарь райкома, ее возненавидел яростно начальник УМС, — ненависть тоже надо заслужить! Леонид… Опять, как и некогда, чужой, запретный, но любящий, любимый, родной. Столько всепрощающей нежности у нее к нему. И снова воспаленно крутил картины и фразы мозг: «…посиди рядышком…», «за нас…», «она — начало всему…» Трудно же ему приходилось после разлуки, что сумел оценить все, даже ею толком не оцененное, в тех давних их отношениях. Оценил, не забыл, не стеснялся говорить об этом.
И в полудреме-полуяви потекло-заструилось счастливое, самонадеянное: придет счастливый час, они будут наконец вместе навсегда… Будет у них мечтаемый старый дом с усадьбой, крылечко, где можно посидеть после работы, глядя на закатное солнце, послушать тишину, лелея в себе покой, счастье и уверенность в завтрашнем дне… Ни у него, ни у нее не было еще этого в жизни, а, надо думать, заслужили. Ее Осень просила стабильности, отсутствия авралов. Плодов, которые должен принести ее грамотный, добросовестный, любимый труд…
В раму окна забарабанили, Володя крикнул, чтобы она скорее ехала на площадку: на первом механосборочном в СМУ-1 пожар. Горит бытовка и только что оконченная столовая на пятьсот шестьдесят мест. «А главное, — напомнил он ей, — неподалеку промежуточный склад дизтоплива!..»
Когда Мария добралась до площадки, огонь был потушен. Над остатками столовой и черным остовом бытовки тек синеватый дым. Склад дизтоплива был окопан широкой предохранительной полосой.
Дежурили Шура и Лина. Мария порадовалась: все-таки это была лучшая диспетчерская пара, хорошо, что беда пришлась на их дежурство. Они мгновенно сориентировались, вызвали пожарников, сняли с объектов рабочих на тушение пожара, даже лопаты разыскали для всех, чтобы окопать склад дизтоплива. Бульдозер только не смогли разыскать, вернее бульдозериста, который по заявке в смену с «ноля часов» должен был продолжать планировать площадку под здание конторы там же, неподалеку от места происшествия.
— Мария! — заявила Шура без ложной скромности, глядя на нее красными от дыма и усталости глазами. — Учти, мы не трогали тех, кто на бетоне работает! Сняли арматурщиков, плотников, опалубщиков… Я, например, считаю, что нам и благодарность можно вынести. Конечно, столовую жалко, но до горючего мы пожар не допустили… А то еще бы убытки, да и взрыв… Мы с Линой тоже лопатами поработали, когда все организовали…
— Буду ходатайствовать о премии, — согласилась Мария. — Конечно, заслужили…
Была в ней заторможенность какая-то и отчаяние: не дает судьба жить спокойно, наслаждаться хотя бы отсутствием плохих событий. Об этой столовой сообщал механизаторам Беляев, это она должна была разгрузить крохотные вагончики котлопунктов, наладить нормальное питание строителей и механизаторов, которые, что говорить, имели право на обычное горячее питание, хотя бы раз в день. К тому же на нее были надежды и у Софьи Павловны и у Леонида: июньское выполнение плана сгорело…
Шура подлила масла в огонь:
— Мария, я не сомневаюсь, столовую подожгли.
— Кто поджег?
— Руки-ноги не оставили… Но уж точно: попугать хотят, мол, не закручивайте туго гайки, с резьбы сорвете… Володя говорил про ваше выступление. Ему-то понравилось, но бичи наши против, он слыхал после разговорчики…
— Да ну, не выдумывай!.. — отмахнулась Мария. — Такая сушь — искры достаточно, а там мусору было навалено, стружка, доски! Я говорила, между прочим, Соне… До всего, конечно, у ней тоже руки не доходят.
— Искра откуда-то взяться должна. Так? Грозы не было — откуда искра?
«Казалось бы — чего больше желать? — устало думала Мария, когда ехала в поселок на оперативку. — Если наладим порядок, будут стабильные хорошие заработки, уверенность в завтрашнем дне. Нет, лучше — разгильдяйство, возможность творить что на ум пришло, а каково от этого окружающим — да плевать! Наверное, я ограниченный скучный человек, люблю порядок в доме, на работе, вообще в жизни… Откуда это во мне? От голодного детства, необеспеченной некомфортабельной юности? Хлебнула лиха всерьез, знаю, как худо, когда Настоящая разруха, Настоящий страшный голод, вызванный роковыми, неодолимыми обстоятельствами!.. Нынешние ловчилы все-таки, главным образом, из тех, кто не знал или не помнит войну и все с ней пришедшее… Мои любимые старухи вкалывают, не глядя на годы, потому что еще лучше, чем я, знают, почем фунт лиха… Если бы нынешние представляли, сколько безвестных, не солдатских могил тех, кто надорвался на лесозаготовках, на рытье окопов, на трудовом фронте, — святой долг, безропотно и честно выполненный юными и неюными женщинами, кому почему-то не положены ветеранские льготы, кого никогда не вспоминали и не вспоминают, составляя наградные листы… Те из них, кто остался жить, никогда не ловчили, я уверена… А сколько земли и бетона перелопатили за длинные свои дороги мои старухи?..»
Мария уязвленно вспоминала свое ликование, когда однажды ночью во время дежурства ей пришла идея подсчитать выполнение бетонным заводом заявленных объемов и сравнить с проектными объемами. Наглядно, жестоко ткнуть носом: что же делается, как же никто не проснется, не спохватится — ведь уложи честно и благородно этот бетон в фундаменты, уже давно кончился бы тяжкий, затянувшийся бесконечно период «нулей»! Тяжелый для любой стройки, а тут — из-за плохих дорог и мерзлоты — вдесятеро тяжелый! Уже давно бы вылезли из котлованов, пошел монтаж — красивая, зримая, выгодная работа! Выполнение, премии — веселая, иная жизнь! Так нет, даже непосредственное начальство механизаторов живет ежедневкой, сиюминутным нежеланием напрягаться и делать то, что каждый из них обязан делать за свою большую зарплату. Не так давно встретилась Мария с работничком. Психология его была странная: мол, плата, оклад — это нечто вроде пенсии, ежемесячно вручаемой лишь за то, что он осчастливливает сограждан тем, что существует. Он убежден, что на оклад, какой бы он ни был, не проживешь, необходим еще навар в виде премий, прогрессивок, левых приработков — от всего иного, на что хватает у него фантазии. Например, от «мертвых душ», сотворенных с ее глупой помощью Александром.
Мария сошла возле бывшей конторы леспромхоза, где теперь временно размещалась контора управления строительства. Коробка новой двухэтажной конторы зияла квадратными пустыми проемами окон неподалеку. Спросив у секретарши, где идет оперативка, — она опоздала минут на десять, — Мария толкнула обитую клеенкой дверь кабинета Соловьева. Было сине от сигаретного дыма, хотя оперативка вроде бы только началась. Мария догадалась, что начали заседать давно, в связи с пожаром. Она вошла и села возле двери на услужливо освобожденный для нее кем-то стул. Народу было полно, так что ее приход не привлек ничьего внимания.
Вел оперативку незнакомый Марии немолодой, интеллигентного вида, мужчина с цепким пристальным взглядом черных глаз за большими, в красивой оправе, очками. Мария предположительно догадалась, что это вернувшийся из отпуска Георгий Михайлович Барков, главный инженер управления. Соловьев присутствовал тоже, сидел сбоку стола, подперев подбородок кулаками, молчал мрачно.
Говорила Софья Павловна, то и дело хрипло закашливаясь, закусив углом рта сигарету, в паузах она жадно затягивалась.
— …Заказываем пять тракторов — после обеда ни один не разыщешь! Полосу окопать вокруг склада дизтоплива — лопатами копали! Компрессор на другой объект перевозить — опять трактора нет! Дойдем, что будем наряд выписывать бригаде на подтаскивание компрессора на пять километров…
Соловьев поднял голову от бумаг, спросил:
— Кучерявый, когда вы все-таки у себя порядок наведете? Мне надоело спрашивать.
— Я удивляюсь, что этот вопрос все еще поднимается! — отозвался спокойно Кучерявый. — Вся заказанная техника — на площадке! Я этими тракторами огород себе не пашу!
И одиноко посмеялся, довольный остротой. Мария не решилась ничего сказать, хотя это было явное вранье и расчет на то, что не докажешь: чем вот в данную секунду доказать, что он нахально, в глаза начальству, врет?
Софья Павловна рассеянно глянула на Кучерявого, тоже ничего ему не сказала, продолжала дальше:
— Вчера, товарищи, у нас просто праздник был: на котловане механосборочного началась обратная засыпка! Я собрала участок, поздравила людей с началом нового этапа… И что же? Механизаторы любой праздник испортят! Даем заявки на одно количество машин — ходит едва половина… Георгий Михайлович, я теперь к вам обращаюсь, хорошо, что вы из отпуска вернулись… Кучерявый просто игнорирует наши заявки. УМС — служба главного инженера, помогите!
Главный инженер молча, кивнув нерезко головой, взглянул на Софью Павловну, потом вопросительно — на Кучерявого. Тот вдруг вскочил, астматически засвистел бронхами, выкрикнул:
— Вы что, понимаешь, считаете, дали заявку — и все? Если бы они росли, машины, с ваших заявок! У меня шоферов нет, а после вчерашнего собрания последние начали разбегаться! Утром десять заявлений положили на стол. Катастрофа! Лучшие, первоклассные шофера!..
— Это эмоции, Александр Александрович, — сказал негромко Барков. — Давай ближе к делу. Обратная засыпка — действительно серьезный акт. Напрягись и брось туда все силы!
— Хорошо… — продолжал на том же крике Кучерявый. — Положим, брошу всех оставшихся. Ну, а где мне прикажете брать достаточно грунта для обратной засыпки? В этом карьере мерзлота ползет, экскаватор работает в страшных условиях, переувлажненный грунт, чуть что — центр тяжести ушел, и торчишь вверх тормой!.. Производительность ниже нормы, но я его не виню.
Соловьев перебил его:
— Кучерявый, по проекту грунт для обратной засыпки должен целиком идти с нового карьера на берегу Волохши. За старой леспромхозовской дорогой! Там подъезды в норме, я сам смотрел. Ты что, не готов к этому? Дорогу Головко подправит за два дня, ездить там можно.
Раздраженно на него оглянувшись, Кучерявый ответил:
— Там нужно вскрышу чернозема делать, а у меня этим некому заниматься! Бульдозеристы требуют других расценок, там трудные грунты, я их поддерживаю!